30. Яблоки и яблони (2/2)
Чу Ваньнин нахмурился.
- Ты должен сам, - упрямо и тяжеловесно повторил он.
- Какая разница? Я не хочу смотреть, а ты не обманешь. Скажи результат, и смоем бумажку в унитаз.
Чу Ваньнин расстроился еще сильнее. Когда он заговорил, голос его хоть и звучал как всегда металлически твердо, все же был пронизан сожалением.
- Увидь своими глазами и не оставь себе пространства для торга. Если прочту я, реальность для тебя так и останется фантомом. Просто посмотри, я буду рядом и поддержу. Вряд ли тест положительный, а значит все ерунда. Давай убедимся в этом и продолжим вечер бокалом вина.
- Я не хочу! – вскричал Мо Жань тем самым, старательно подавляемым, детским голоском, вскакивая на ноги и роняя стакан. – Зачем, зачем, зачем?
- Затем, что если ты не узнаешь правду сейчас, будешь мучиться всю жизнь. Хочешь в восемьдесят поехать крышей и эксгумировать останки, чтобы убедиться, что вы не родня?
Недавнее помутнение дало Мо Жаню понять, что через годы, когда напряжение дойдет до пика, а сумасшествие захлестнет его с головой и выбросит на другой берег человечности, он так и сделает. Он видел себя: седым, чуть сгорбленным стариком на краю оскверненной могилы в окружении людей в защитных костюмах. И эта картинка напугала его куда больше текущего страха. Вопрос, который он никогда не осмелится задать матери, будет зреть внутри него и перезревать, пока не лопнет мерзостным гноем. Лучше покончить с этим сейчас, пока он еще молод и способен переварить любую дрянь, кроме тухлой курицы.
Мо Жань сделал над собой усилие и развернул бумагу перед глазами. И сразу же увидел бескомпромиссные «99,8%». Вероятность та же, что с матерью, лишь на десятую долю меньше, но в масштабах генома это ничего не значит.
«Вот и всё», - отупело подумал Мо Жань. И даже удивился тому, как спокойно воспринял известие, прежде чем его неконтролируемо согнуло в дугу. Он успел только перегнуться через подлокотник, и его вывернуло наизнанку, на пушистый ковер иссиня-черного оттенка. Такого спазма Мо Жань за весь свой опыт алкогольных вечеринок не испытывал еще ни разу. Казалось, организм отторгает сам себя. Тело стремилось выплюнуть Мо Жаня. Выбить дух, вытрясти сознание, избавиться от чужеродной мерзости.
Чу Ваньнин подал салфетки и еще воды. Мо Жань жадно выпил два стакана. Тело ломило, и от слабости дрожали колени. С чужой помощью Мо Жань добрел до ванной и трясущимися руками умылся, опираясь локтями на широкую ониксовую столешницу.
- Мрак, - только и высказался Мо Жань.
- Почему? – тихо спросил Чу Ваньнин, нежно перебирая его мокрые волосы и просушивая полотенцем футболку на груди, куда набрызгало струей из-под крана.
Мо Жань не знал, что отвечать. Разве нужны пояснения? Разве не очевидно, что он – гнилое яблоко? Румяный снаружи, порченый внутри. Вырезать бы омерзительную сердцевину… Если бы гены можно было выцарапать ногтями из тела, Мо Жань бы так и сделал. Но с людьми так не получится. Живи, какой есть, или не живи вовсе.
Мо Жаня опять скрутило, и он выблевал все, что не исторг из себя ранее. Под конец пошла едкая желчь. Чу Ваньнин как-то успел раздобыть холодный еле сладкий чай, и Мо Жань успокоил желудок им.
Чу Ваньнин присел на крышку унитаза, комкая в руках полотенце.
- Послушай, я не хотел тебе зла. Я правда думал, так будет лучше. И почти не верил, что версия про отца окажется правдивой.
- Верю, - сипло откликнулся Мо Жань.
На более развернутый ответ у него не было сил.
- Я люблю тебя, - хмурым, почти похоронным тоном, не вяжущимся со смыслом, проговорил Чу Ваньнин.
Мо Жаня чуть не стошнило снова. Любое проявление симпатии казалось таким чужеродным, что его следовало отторгнуть, как яд.
- Ши Мэй сказал, тест можно использовать в качестве оружия.
- Ничего не хочу слышать про Ши Мэя! – с невесть откуда вернувшейся силой проорал Мо Жань. – В пекло Ши Мэя. Пусть горит в аду, если ад существует. А нет – так пусть переродится червем!
Чу Ваньнин болезненно сжался, потускнел. Он едва не плакал. Мо Жань утер мокрое лицо и присел у его ног, забирая его руки в свои.
- Ваньнин, не плачь. Моя злость на Ши Мэя гораздо старше сегодняшнего. Ты сделал то, что должен был сделать я. А я не смог. И… не могу.
- Не можешь чего? – исподлобья тлели покрасневшие глаза.
- Ничего не могу, - разрыдался Мо Жань. «Теперь» - звучало подтекстом.
- Милый мой Мо Жань!.. – в отчаянии воскликнул Чу Ваньнин, обнимая его за плечи и укладывая себе на колени.
Мо Жань поддался и склонил голову, чтобы не смотреть ему в глаза, потому что рассмотрел то, что ранило больше всего – сочувствие. Это как будто вытаскивало ему позвонки, и он оседал, словно тряпье.
- Я гнилой.
Мо Жань даже не сразу понял, что все еще плачет, и что брюки Чу Ваньнина отсырели на бедрах. Но едва он это осознал, слезы перестали сами собой, заморозившись вместе со всем существом Мо Жаня.
Чу Ваньнин ребром пальца просушил зависшую в уголке его глаза слезинку.
- Ты мне вот что скажи: Наньгун Сы – плохой человек?
Наньгун Сы? При чем тут Наньгун Сы? Разве Мо Жань не достоин даже того, чтобы побыть в центре своего горя?
- У него есть недостатки, но можно сказать, хороший, - с неохотой ответил Мо Жань.
- То есть он не гнилой? А с чего тогда ты себя таким считаешь?
Вата в голове – неважнецкая замена мозгам. Минуты две у Мо Жаня ушло на то, чтобы добраться до очевидного и ахнуть:
- Так он по-настоящему мой брат! Мой младший братишка.
- И насколько я помню, ты и раньше считал его все равно что родным. И тебя не смущало, что он отпрыск Наньгун Лю. Ну и в чем между вами разница?
«В том, что Наньгун Лю меня выделил». Но вслух Мо Жань этого не сказал.
- У Наньгун Сы другая мать.
- А твоя мать – Дуань Ихань. Женщина, которая украла тебя у тирана, достойно пережила смертельное горе, создала благотворительный фонд и помогает отчаявшимся. Если тебя так цепляют вопросы крови, то вспомни, что ты и ее сын, и не смей забывать об этом!
Чу Ваньнин грубо встряхнул Мо Жаня за плечо, заставляя поднять голову. Но Мо Жань продолжал на автомате раскручивать ту же шарманку:
- У Наньгун Сы была мать, которая его ограждала. Его мать умерла позже, чем я потерял свою. Меня воспитал Наньгун Лю.
- Тебя родила и вырастила Дуань Ихань. А затем Сюэ. Ты же не младенцем к Наньгун Лю попал. Он получил готовый алмаз и попытался огранить его в бриллиант. Однако ювелир из него, как я вижу по сыновьям, никудышный. Не сильно-то у него получилось вас обломать.
Чу Ваньнин убрал набежавшую, будто роса, слезинку под глазом. Его хлесткий голос разительно контрастировал с нежным жестом:
- Он всего лишь донор спермы! Ты вырос не благодаря ему, а вопреки. Сколько же в тебе хорошего, если многолетнее влияние все равно тебя не испоганило!
Мо Жань потеряно улыбнулся горячим словам.
- И тем не менее отцовская натура у меня в крови. Он малодушен. Он трус. Он жадный, он коварный, хитрый, злопамятный. И все эти качества он выставил своими достоинствами. Превратил их в броню и парадный костюм. Все это я чувствую и в себе. Не хотел себе в этом признаваться, но теперь…
Чу Ваньнин заломил бровь. Мо Жань был уверен, что на это аргументов не найдется, но не тут-то было.
- О, ну, наверное все это есть в тебе, - внезапно согласился Чу Ваньнин. – У каждой монеты две стороны, а у способностей граней еще больше. Твоя жадность – жажда жизни. Твоя трусость – осмотрительность. Твоя хитрость – твой успех. Твоя злопамятность направлена на искоренение дурного. Чуешь разницу? Я даже не знаю, что такого ты можешь поведать о себе, чтобы я перестал тебя любить. Разве что ты младенцев жрешь.
Мо Жань против воли хрюкнул, неуклюже давя смех. Чу Ваньнин уложил пятерню ему на лоб и помотал из стороны в сторону.
- Откуда дурацкие убеждения в такой светлой красивой головушке? – Чу Ваньнин с силой оттолкнул Мо Жаня за лоб от себя, а затем снова поймал его, но уже подхватив под челюсть. – А ты знал, что наша ДНК наполовину совпадает с ДНК банана? А бананы я люблю. Так что каждый раз, как будешь вспоминать об отце, думай о том, что ты еще и наполовину банан. – Чу Ваньнин подтянул его за подбородок к себе и чмокнул в губы.
Такое корявое утешение рассмешило Мо Жаня до пузырей из носа и рези в животе. Он смеялся до одури, пока Чу Ваньнин не усмирил это новое проявление его истерики плотными объятиями.
Чу Ваньнин перетащил его в спальню, устроил на подушках на кровати и принес стакан воды с резким травянистым запахом.
- Это что? – отупело спросил Мо Жань.
- Седативное
- Я не хочу вырубаться.
- Оно легкое, на травках. Просто чуть успокоишься.
Мо Жань выпил все и зарылся в плед. Через какое-то время он и в самом деле почувствовал, что успокаивается, хотя это и не означало избавления. Навалилась тяжесть, но голова заработала яснее. Стенки души бетонировались, навечно заключая внутри то, что уже там было, и не допуская больше ничего. Внутри эмоциональные волны, осциллируя, затухали, пока не вытягивались в прямую линию остановки сердца. Мо Жань не остался пустым, просто в душе его от элемента до элемента протянулись космические расстояния, долгие и холодные. Мо Жань оттолкнулся от «отца» и полетел к «Чу Ваньнину», но впереди был одинокий, беззвездный путь.
Но Чу Ваньнин этого не знал и грел его руки, и целовал замерзшее сердце через кожу. Мо Жань отстраненно смотрел на него из защитной пещеры своего черепа и расчетливо думал: если дурная кровь действительно не имеет значения, и, если Чу Ваньнин не врет, что выдержит его плохие стороны, значит, он может это и доказать? Пусть докажет. Пусть ляжет с ним, пусть поцелует со страстью и любовью и кончит под ним. А потом Мо Жань заглянет ему в глаза и рассмотрит приговор себе.
Мо Жань не подталкивал его к этому, Чу Ваньнин сам повалил его на спину и уселся сверху, крепко сжимая бедрами, как корпус порывистого эндуро байка. И поцелуи его были сладки, как всегда, а укусы острые и пряные, как имбирь. И, выгибаясь в экстазе, Чу Ваньнин надавил ему на грудь основаниями ладоней, будто запускал сердце без дефибриллятора. Даже в удовольствии не забывая о своем вопросе, Мо Жань перевернул его на спину и с опаской заглянул в мутные глаза.
Боги и демоны! А ведь Чу Ваньнин действительно его любит.
Впервые Мо Жань плакал после оргазма. Он все еще чувствовал себя зависшим в пустоте, но пришедшее спокойствие было поживее того забетонированного космического покоя.
Мо Жань сгреб податливого Чу Ваньнина и уложил себе на грудь, чтобы греться о него и вдыхать запах. Чу Ваньнин промурлыкал что-то сонно и обхватил руками. Не желая слушать тишину, Мо Жань дотянулся до пульта и включил телевизор. На первом попавшемся канале шла комедия – неуместное сопровождение, Мо Жань перещелкнул. На другом – шумный боевик. На третьем – бои без правил. Мо Жань недолго посмотрел, но вскоре ему надоело. По следующей программе показывали фильм про стаю волков. Он был снят с такими невыносимыми акцентами на нежность, преданность и любовь, что Мо Жань загрустил и переключил дальше.
Новости оказались подходящим нейтральным фоном. Шел репортаж о парковом благоустройстве, отстроенном на налоги. Следом перешли к вопросу о нехватке детских садиков. Но сюжет о льготах молодым социальным сотрудникам внезапно прервали срочным включением. Репортер с места событий, на фоне навала из бетонных плит и торчащей арматуры, рассказал об обрушении ригеля в производственном цеху. Двое подтвержденных погибших, шестеро раненых, еще ведутся спасательные работы, а число жертв уточняется. Пустота повернулась Мо Жаню новой гранью. Он считал себя обязанным дослушать до конца, как единственная дань, которую мог запоздало уплатить, но Чу Ваньнин выпростал из-под одеяла тонкую руку, нашарил пульт и выключил.
- Незачем тебе знать обо всех катастрофах мира, - заявила эта невинная душа. – Отдохни от шума, милый.
- Почему он не убил ее? – внезапно спросил Мо Жань.
Этот вопрос застал Чу Ваньнина врасплох.
- А?
- Наньгун Лю. Почему он не убил Дуань Ихань? – хладнокровно разжевал Мо Жань.
Чу Ваньнин неуютно поежился.
- Потому что убивать людей – это за гранью?
- Ты что, так и не понял, с кем мы имеем дело? Для Наньгун Лю чужие жизни измеримы и отображены на графиках в юанях. Годами следить за человеком дороже, чем разово устранить его. И количество посвященных в последнем случае меньше.
- Она все же твоя мать! Вдруг он…
- О, да сколько ж можно, Ваньнин!.. Ты думаешь, он сентиментально хранил ее, чтобы преподнести мне в подарок на вручении диплома? Скорее уж чтобы морально уничтожить, когда понадобится!
- Ты думаешь, это так?
- Не знаю, - мрачно отозвался Мо Жань. – Почему она жива, я не понимаю. Более того, он позволил ей оказаться там же, где живу я. Конечно, город огромный и случайная встреча практически невероятна. В прессе нет упоминаний обо мне, а значит, мама даже догадываться о моем существовании не могла. И все же, почему Наньгун Лю позволил ей, живому компромату, пребывать здесь? Если не видит в ней угрозы, почему следит? Если угрозой считает, то почему не убил? Я не понимаю, Ваньнин. Не понимаю. Я сойду с ума, пытаясь разобраться.
Чу Ваньнин помолчал, а затем холодно изрек:
- Твой ум хоть когда-нибудь отдыхает? Мы только что трахались, а ты опять о чем-то размышляешь. Меня это даже обижает.
В этой тираде Мо Жань рассмотрел для себя возможность.
- Ты плохо постарался. Попробуй еще, - проурчал он, сдирая с Ваньнина одеяло и проталкивая колено меж его ног.
Чу Ваньнин разъярился, как дикая кошка, зашипел и вздыбил шерсть. Следы его когтей остались на бицепсе Мо Жаня, растопыренная лапа отвесила смачную затрещину.
-Я не старался? Я?! Ты достал уже! Я последние нервы истратил, пока в чувство приводил, а тебя, оказывается, просто оттрахать надо было. Иногда мне кажется, что ты тонкое существо, а иногда вижу, что ты простой, как пень. Чувствую себя идиотом. Пытаюсь душу твою исцелить, а оно тебе и не надо!
Поток возмущения потонул в поцелуе. Раздерганный Чу Ваньнин укусил нижнюю губу Мо Жаня и когтисто вцепился ему в загривок. Запас нежности в Чу Ваньнине был не бесконечный, и он всю ее истратил ранее. Он бы, может, и хотел опять стать ласковым и терпеливым, но больше не мог. Желание успокоить вылилось в оплеуху, стремление оградить от бед, заставляло железной хваткой пригвождать запястья Мо Жаня к постели. Он бы и хотел сказать что-то доброе, но вместо этого изрыгал проклятия. Его острые колени пришпорили бока, гневный крик вибрацией отдался в грудину. Заныло укушенное им плечо. И все это больше походило на борьбу, чем на любовь, но в борьбе Мо Жань всегда оживал.
Если пропустить черту усталости, нежность Чу Ваньнина заканчивалась рыком. Но Мо Жаню и не нужна была сюсюкающая забота. Беззубая доброта – это от других и для других. Мо Жаня устраивала оплеуха. Он понимал, что крики и тумаки идут от любящего встревоженного сердца, а большего ему и не требовалось.
Чу Ваньнин измотал его, как никогда прежде. После пары яростных раундов Мо Жань повалился мимо подушки, едва ли заметив, что засыпает. Он спал глубоко и без сновидений, как и не надеялся в эту ночь.