Часть 5 (2/2)
Лонли-Локли молча поклонился, заставил поклониться и меня тоже (его ладонь до сих пор лежала у меня на плече), развернул меня к выходу и мягко подтолкнул в спину. Я неохотно поплелся вперед, чувствуя, как взгляд старика прожигает мне лопатки.
- Что ж, по крайней мере, какие-то изменения в сценарии, - пробормотал я вполголоса, когда мы прошли несколько залов, и у меня наконец пропало дурацкое ощущение, будто кто-то слушает каждое мое слово, поднеся ухо к самым моим губам. - Хотя жаль, конечно, что тебе не довелось увидеть халифа, тебе бы понравилось.
Мой друг неожиданно безразлично пожал плечами.
- По правде говоря, это приглашение казалось мне слишком невероятным, чтобы в самом деле успеть поверить в предстоящую встречу. Поэтому если я и испытываю некое разочарование, то совсем несущественное.
- Удобно, - вздохнул я, влезая на уладас.
- Пожалуй, - согласился Шурф.
Несколько минут мы ехали в молчании.
- Что теперь? - наконец поинтересовался я.
- Думаю, все же стоит наведаться к риццахам, - помолчав, ответил Шурф. - Совершенно не факт, что и остальные события твоих сновидений окажутся правдой. Предпочитаю лично проверить.
Звучало вполне логично.
- Ты вроде говорил, что собрание только вечером, - припомнил я. - У тебя есть идеи, чем заняться до тех пор?
Шурф равнодушно пожал плечами. Настолько равнодушно, то я всей кожей ощутил, каким плотным стал между нами воздух.
- Мы могли бы прогуляться по городу, - безразличным тоном проговорил он наконец. - Правда, придется делать это на уладасах, но...
- Нет, - я решительно помотал головой.
- В таком случае я попросил бы тебя дать мне время, чтобы нормально привести себя в порядок. Я чувствую себя крайне неприятно в несвежей одежде и... - он вывернул карман, и на уладас высыпалась тонкая струйка песка. - И был бы счастлив наконец расстаться с той половиной этой грешной пустыни, что унес с собой.
Мне только и оставалось, что кивнуть: заставлять сэра Шурфа Лонли-Локли обходиться без бассейнов сродни пыткам, а за такое насилие над Великим Магистром Ордена Семилистника можно и в Холоми угодить, лет этак на триста. Никто небось и не посмотрит, что я и сам - государственный служащий высшего ранга.
- Конечно, - коротко ответил я.
К тому же, я подозревал, что на самом деле несостоявшаяся встреча с халифом задела его несколько сильнее, чем он пытался показать. Поэтому предпочел не тревожить его разговорами вплоть до самой гостиницы и даже в комнатах только улыбнулся на «я постараюсь занять бассейны не слишком надолго». Знаю я его недолго, небось битых два часа будет там валяться...
Я постоял, оглядывая комнату, прошелся по ней, выискивая какие-нибудь различия между тремя диванами, заглянул в спальню, обнаружил там уже всего один диван, зато огромный настолько, что там можно было бы при желании вполне комфортно разместить весь Тайный Сыск вместе с нашими многочисленными женами и даже домашними питомцами, смутился незнамо чего и осторожно, словно мог кому-то помешать, прикрыл дверь. Подошел к окну, выглянул, некоторое время наблюдал за прохожими — или здесь их стоило называть проезжими? - пытаясь успокоить почему-то отчетливо екающее чуть ли не перед каждым ударом сердце. Потом смирился, почти плашмя упал на диван и зарылся лицом в подушки. Надо думать, тут сработал принцип, которым руководствуются мои коты: если ты чего-то не видишь, значит это что-то не видит тебя, и неважно, что твоя огромная пушистая задница торчит из-под дивана.
От размышлений о местах, где хорошо прятаться, будучи человеком, меня отвлек негромкий стук в дверь. Вынырнув из вороха подушек, я на всякий случай высвободил руку, готовясь тут же прищелкнуть пальцами в случае необходимости.
- Да?
- Господин Лонли-Локли просил меня обеспечить обед для себя и своего спутника, - раздался из коридора знакомый бас. Я расслабился и взмахнул рукой, приоткрывая дверь. Вставать, впрочем, не стал, памятуя про местные обычаи, только уселся поудобнее.
- Входите, пожалуйста.
На пороге показался сначала совсем еще маленький мальчонка, с чрезвычайно ответственным видом тащивший какой-то кувшин, затем юноша постарше с огромным, чуть ли не полутораметровым в диаметре подносом, уставленным парой дюжин различных посудин, и только следом за ними показался хозяин гостиницы — на уладасе, разумеется, правда весьма скромных размеров, и с двумя небольшими чашками в руках.
- Лучшее из того, что можно достать в это время года! - довольно пробасил он, поравнявшись с моим диваном и бережно передавая мне чашки. Я с любопытством уставился на их содержимое — то ли ягоды, то ли крупные зерна, больше всего напоминавшие по виду изюм.
- Спасибо, - вежливо сказал я. - Знаете, я у вас почти что впервые и, честно говоря, не знаю, что за богатство вы так любезно нам принесли...
Бородач всплеснул руками, в его взгляде отразилось что-то, подозрительно напомнившее мне жалость.
- Простите, сэр Макс, я привык, что гости Кумона первым делом знакомятся именно с этой нашей традицией. Это же пэпэо, - произнес он, глядя на чашки в моих руках почти с нежностью.
- А! - я наконец взглянул на ягоды с интересом. - Знаменитое пэпэо, так вот как оно выглядит! А я почему-то думал, что его нужно курить.
Хозяин посмотрел на меня как на умалишенного, но ничего не сказал — подозреваю, это стоило ему немалых усилий.
- Позвольте, я покажу, - вежливо сказал он, делая знак носильщикам, чтобы те поставили уладас.
- Буду очень вам благодарен, - я протянул зерна ему обратно.
Он кивнул, и, пока я поражался тому, что он не стал рассыпаться в витиеватых благодарностях за возможность помочь достопочтенному господину, и прочее в таком роде, отставил одну из чашек на низкий стол, вторую же оставил у себя. Небольшим, с виду очень тяжелым пестиком размял зерна, удовлетворенно хмыкнул, жестом поманил парнишку с кувшином и осторожно, почти трепетно залил какую-то горячую сладковато пахнущую жидкость в чашку. Впрочем, в этой прекрасной стране все пахнет сладко, поэтому я бы не удивился, узнав, что это была простая вода.
Хозяин тем временем протянул настой мне.
- Вы не составите мне компанию? - удивился я.
Он с улыбкой покачал головой.
- Спасибо за предложение, но лично я именно этот сорт совсем не люблю, не понимаю его. Я же сам из почти нищей семьи, в молодости только всякую дрянь дешевую и пробовал, а потом так и не привык. До сих пор только пакость всевозможную и люблю.
Я улыбнулся: эта ситуация была мне очень знакома.
- Как пирожки с пумбой.
- Прошу прощения? - бородач непонимающе моргнул.
- Говорят, некоторые богачи в Ехо специально ездят в портовый квартал за самыми гадкими пирожками с пумбой, потому что они напоминают им детство.
- Это вполне можно понять, - кивнул хозяин. - А почему вы не пробуете? - он указал на странную, уже потемневшую почти до черноты смесь у меня в чашке.
- Потому что не имею ни малейшего понятия, как это положено делать, - честно отозвался я. - И ожидаю инструкций, чтобы не испортить ненароком дорогой продукт и вашу работу.
Мой собеседник расхохотался, я даже заметил короткие улыбки на лице мальчишек.
- Просто пейте, сэр Макс, - наконец выговорил он, делая знак носильщикам. - Не буду больше мешать вам и господину Лонли-Локли. Сколько мне помнится, он-то как раз предпочитает именно этот сорт.
- Спасибо, - отозвался я. И даже с дивана встал, провожая гостя — невиданный вообще-то знак уважения.
Когда дверь закрылась, первое, что я сделал — особым образом подул на пэпэо, убеждаясь, что под видом него мне не всучили полную чашу яда. Доверие доверием, и старые знакомые — это прекрасно, но годы работы в качестве сотрудника Малого Тайного Сыскного Войска кого угодно приучат быть осмотрительным, даже такого рассеянного доверчивого раздолбая, как я. Ну, то есть во всяком случае теперь я хотя бы иногда вспоминаю о том, что в Мире, даже таком прекрасном, не все люди добры, щедры и великодушны.
Впрочем, поверхность темного настоя осталась неизменной — верный признак того, что все в порядке. Несколько секунд я размышлял, не подождать ли Шурфа, но очень быстро уговорил себя, что совершенно неясно, сколько еще он будет плескаться, а выдергивать его из ванной прямо сейчас было бы совсем негуманно, а пэпэо стынет... В общем, спустя буквально пару минут я обнаружил себя сидящим с ополовиненной чашкой в руках и заедающим неимоверно сладкое пойло не менее сладкой выпечкой. Осознал весь ужас ситуации, отложил надкусанный пирожок и чинно уселся на диване, размышляя, что же такого дивного местные жители находят в этом знаменитом пэпэо. Не оттенки вкуса же, в самом деле, что там различишь в таком-то количестве меда...
Вдруг что-то тихонько зазвенело. Я насторожился и завертел головой по сторонам, но ничего нового не увидел. Прислушался снова — было впечатление, что что-то и в самом деле звенит, только совсем тихо, словно сквозь многометровую стену. Да, именно ту, за вторым диваном. Я поднялся и подошел к стене: звук чуть усилился. Я приложил ухо к теплой штукатурке... и вдруг стало совершенно ясно, что звенит не за стеной, а сама стена. И еще комната. И все вокруг, словно сам воздух... Воздух! Именно воздух, сталкиваясь с препятствиями, разбивался и звучал: если напрячь слух можно было услышать, как он огибает диваны, распадается на слои у стола, даже как проходит у меня между пальцами.
Я постоял с минуту, прислушиваясь к этому переливчатому звуку, пытаясь сообразить, что теперь делать и как бы так двигаться, чтобы мешать воздуху как можно меньше...
А потом ощущения нахлынули разом.
Крики уличных торговцев, мелодичный говор местных девушек, гортанные окрики погонщиков куфагов, скрип половиц в доме напротив, плеск волн о пирс в порту Капутты, шепот ветров Красной пустыни. Сотни, тысячи оттенков запаха меда, специи на базаре, немытые тела рабов на невольничьем рынке у границы Шиншийского халифата, цветы в саду халифа. Тепло камней в стенах домов, холод воды в уличных колодцах, мягкость ковра под ногами, ласкающий кожу воздух, такой мягкий, что захотелось немедленно сбросить с себя одежду, чтобы она не мешала. Прожилки в темном дереве столешницы, узоры, нарисованные песком на мостовых, мерцание солнечного света, строгая графичность дюн на рассвете, сиреневатое свечение стен Харумбы.
Все вместе оглушило и ослепило меня, растерянного, изумленного, вывернутого сейчас душой наружу, наизнанку — но в этом состоянии не было угрозы, только обещание, только наслаждение, забота и любовь. Забота, и любовь, и запахи: крепкого чая, и травы седве, и горячего тела — вдруг перебившие все остальные; шершавость вышитого канта, жесткость волос под пальцами, гладко выбритый подбородок; слепящая глаза белизна, на которую невозможно не смотреть — все это заполнило меня целиком и перелилось через край — смехом, показавшимся вдруг большими разноцветными пузырями.
А потом я вспомнил имя — Шшшшурф — и оно тоже пролилось на меня, как прохладная вода в жаркий день, и я потянулся к обладателю этого имени, точно помня, что как только окажусь рядом, станет еще лучше, во много дюжин раз.
И сделал шаг.