Сцена восьмая (1/2)

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

В. В. Маяковский

</p>

Дверь распахнулась, стукнув по стене.

— Сейчас вы все сядете и успокоитесь.

Эдвард дернулся, но Стид силой усадил его на диван и сел рядом, удерживая на месте. Стер платком кровь. Люциус упал в кресло; колени задрожали от внезапной слабости. Иззи сидела в соседнем, сжимая губы и смотря в пол.

— Ты сказал… Ребенка? — как будто вдруг очнувшись, спросил Эдвард. — Что значит — ребенка? Как? Когда? — Он посмотрел на Иззи широко распахнутыми глазами. — Зачем — ребенка?

— Эд, дорогой, я предлагаю начать сначала. Думаю, нам всем так будет проще, да?

— Ты знал?! И не сказал мне? — В голосе Эдварда не было обвинения, только растерянность.

Люциус, избавившийся от пелены перед глазами, соображающий более ясно, чем несколько минут назад, задался вопросом, а точно ли он видел тот взгляд. Мог ли он додумать его себе?

— Знал, — ответил Стид и встал, чтобы намочить платок. — Молчал, потому что обещал не говорить. Как мы видим, молчание приводит нас к необходимости говорить больше и откровеннее, чем некоторым из нас хотелось бы.

— Мне нужно выпить, — пробормотал Эдвард, и Люциус склонен был с ним согласиться.

— Мне тоже, — сказала Иззи, молчавшая до сих пор.

Стид налил в три бокала бренди, и в один — воду.

— Прости, полагаю, что тебе нельзя спиртное.

Иззи прищурилась раздраженно:

— Вы теперь будете из меня немощную делать?!

Стид глубоко вздохнул, выпил залпом половину бокала, даже не поморщившись.

— Никто из тебя никого не делает. Но не думаю, что тебе самой захочется возиться с инвалидом, правда?

Иззи кивнула резко.

— Ну вот и хорошо. А теперь почему бы Люциусу не рассказать нам, зачем он только что ударил одного из своих капитанов? — заметив, как Люциус набирает в грудь воздуха, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, Стид быстро вскинул руку. — Только, я настаиваю, спокойно.

Люциус сдулся. Стид, в конце концов, не делал ему ничего дурного.

— Потому что «один из капитанов» оскорбил Иззи. Потому что мне показалось, что он просто выкинет ее за борт, как… — он все же запнулся, — как и меня тогда, если его не остановить.

— Ясно, — сказал Стид, взявший на себя роль ведущего этого цирка, и погладил вскинувшегося Эда по плечу. — Теперь, Эд, не хочешь ли ты сказать нам, что ты хотел сказать на самом деле?

— Бля, нахера это все делать? — пробормотал Эдвард тихо, выдохнул и потер наливающуюся синим скулу. — Я никого не оскорблял. Даже не собирался, вообще-то. Нахуй мне? Я удивился тому, что Иззи вдруг решилась показать всем. Ну, бля, что она не мужчина. Пошутил, черт возьми, откуда мне было знать, что…

Люциус почувствовал, как его начинает подташнивать; открыл рот, чтобы извиниться — и, может, и впрямь поговорить, но его перебила Иззи.

— С каких пор ты знаешь? — Она подалась вперед, вцепившись в подлокотники кресла. Эдвард посмотрел на нее, выгнув бровь.

— Что значит, с каких? Ты же… Мы же…

— Что?

— Ты не помнишь. Ты, блядь, не помнишь?..

— Чего не помню?

Люциус и Стид переводили взгляды с одного на другую, перекидывающихся фразами, как мячом. Эдвард вдруг подался назад, упал практически на спинку дивана, обвел всех диким взглядом.

— Кто отец? Он, — Эд махнул в сторону Люциуса, — отец?

Люциус со Стидом переглянулись, и Стид, сложив что-то в голове, вдруг побелел.

— Нет, не он, — ответила Иззи.

— Ты знаешь, кто отец? — спросил Эдвард.

— Я не помню! Не помню!

— Твою ж м-мать… — Эдвард закрыл лицо руками, потом подался вперед, лихорадочно, порывисто спросил: — Когда?

— Через несколько дней после того, как Боннет вернулся, — выплюнула Иззи, все еще не отрывая взгляда от пола; на скулах пятнами проступал стыд. Каждое слово падало камнем.

— Бля, — прошептал Эдвард, вскочил вдруг на ноги, как будто не мог больше усидеть на месте, и заметался по каюте. — Блядь!

— Дорогой, ты не хочешь объяснить?.. — тихо сказал Стид непослушными губами.

Эдвард упал на колени с тяжелым, грузным стуком, уткнулся лицом Стиду в колени.

— Я люблю тебя, — сказал он отчаянно, — я люблю тебя!

Иззи издала задыхающийся, вывернутый наизнанку звук, вжалась в кресло, почти сливаясь по цвету с его светло-кремовой обивкой. Люциус потянулся и сжал ее холодную руку. Иззи вцепилась в него, как будто Люциус сейчас был веревкой.

— Эд… Эд, что именно ты сделал?

Руки Стида не покидали соленой головы, не отстранялись ни на миг, лишь бы Эдвард не почувствовал себя ненужным, нелюбимым. Люциус подумал, как себя сейчас чувствовала Иззи, смотрящая куда угодно, только не на эту картину, сжимающая его горящие костяшки все сильнее. Гордая, сильная женщина, разве могла она попросить их прекратить пытать ее? Люциус не выдержал тишины, самый тонкокожий, самый молодой — он сейчас ощущал свой возраст особенно ярко.

— Это ты, да? — спросил он, почти утвердив, озвучив то, что орала тишина ему в уши. — Это ты. Потому что все должно вращаться вокруг тебя, Господь ты наш.

Эдвард не обратил внимания на его жгучие слова, кивнул, полускрытый коленями Стида, потом оторвался от них и поднял голову, смотрел Стиду в глаза, больше не казавшийся всеправым.

— Рассказывай. Все, — сказал Стид.

— Не надо. Не при мне. — Треснувший шепот Иззи заставил Эдварда посмотреть на нее.