Сцена седьмая (1/2)

— Ах, черт, — сказала Иззи, ощупывая свой живот через ткань рубашки.

Живот выдавался вперед, еще скрадываемый свободной одеждой, но уже достаточно очевидный. Люциус смотрел на него, как на восьмое чудо света. Шелковую рубаху — длинную, до щиколоток — передал Иззи Стид, конечно, через Люциуса. Тот в последнее время чувствовал себя бутылкой с посланием, так часто ему приходилось что-то спрашивать у Боннета и передавать его ответы.

— Что такое? — спросил Люциус. Он сидел на кровати и наблюдал за тем, как бледная рука водит круги по черному шелку.

— Я не думаю, что влезу завтра в брюки.

Волна мурашек сбежала по позвоночнику и притаилась где-то в основании копчика. Люциус понимал, что это означает. Он знал, что с каждым днем в последний месяц Иззи завязывала тесемки все более свободно, но в какой-то момент они должны были кончиться, не в состоянии более скрывать тайну. Иззи вдруг замерла; глаза ее широко распахнулись, и она прижала руку плотнее.

— Господи.

— Что? Что случилось? — всполошился Люциус.

Иззи села на кровать рядом, взяла его руку — и прижала к своему животу, прошептав:

— Он толкается. Господи.

Люциус выдохнул, завороженный видом своей большой ладони на животе, ощущением теплоты кожи. Прижал руку плотнее, повел несмело чуть вбок, потом обратно в центр.

— Я не чувствую, — прошептал он.

Иззи закусила губу.

— Перестал.

— Думаешь, это мальчик? — спросил вдруг Люциус. В его голове все еще плохо умещалась мысль, что там, под тонкой преградой, действительно растет человек.

— Я не знаю. Что, есть способ определить?

— Понятия не имею. Я… — он осекся, вдруг почувствовав, как в центр его ладони толкнулось плотное, живое, и исчезло обратно. — Господи!

— Да.

— Божечки. — Люциус растерял все слова, в его голове образовалась звенящая пустота. — Он толкается.

— Ага.

— Охренеть.

Иззи вдруг хихикнула, задорно улыбнулась ошеломленному Люциусу, его неверию, перемешанному с благоговением. Люциус чувствовал себя несмышленым ребенком, которому открыли банку любимого варенья, и он не мог поверить своему счастью. Все эти четыре месяца он так хотел дотронуться, что сейчас просто не мог представить, как уберет ладонь. Ему хотелось приклеиться, приплавиться. Он подумал, как бы ощущалось это, не будь между ними ткани рубашки, и смутился: это почему-то казалось стыдным и почти кощунственным.

— Если на меня не налезут штаны… Что тогда? — Иззи нахмурилась.

— Иди так?

Она начала смеяться, потом всхлипнула. Люциус притянул ее ближе к себе другой рукой.

— Все узнают, да?

— Кто-то уже, очевидно, знает, — сказал Люциус. Он ни хрена не знал, что говорить. — По крайней мере, хорошо, что Боннет знает. Он сможет заткнуть команду. Джим, полагаю, просто молчит — и это тоже хорошо. Не сможет Боннет — сможет она.

— Меня волнует не команда, — хрипло и очень искренне сказала Иззи.

— Ох. — Люциус уткнулся лбом ей в плечо. — Будет как будет. Не можешь же ты прятаться вечно.

— Не уходи завтра перед рассветом? — то ли спросила, то ли попросила Иззи, отстраняясь и гася лампу.

— Не уйду. — Люциус подумал, что вообще не сможет уйти, если только его не прогонят.

Иззи сегодня легла спиной к нему. Люциус прижался к ней всем телом и оставил ладонь на животе.

Наутро они пришли в столовую раньше всех, когда завтрак еще даже не был готов. Роуч махнул рукой Люциусу, а потом звонко уронил ложку на пол.

— Ебаный в рот, — сказал он, забыв и про ложку, и про завтрак, не в силах перестать смотреть на Иззи.

— Смотри лучше, чтобы не пригорело, — огрызнулась Иззи и уселась на лавку, царственно расправляя ткань. Люциус неловко устроился рядом.

— Ага. Да. Точно. — Роуч наклонился, исчезая за перегородкой. — Какой пиздец!

Через пару минут пришел Баттонс, посмотрел на Иззи, склонил голову — в нем не было удивления, и Люциус невольно подумал, что, может, он и правда провидец.

— Мое почтение, — сказал Баттонс и сел напротив них.

Иззи отрывисто кивнула. Она, очевидно, не понимала его, но кто из команды вообще мог похвастаться тем, что разгадал этого странного то ли человека, то ли птицу? Люциус пожелал ему доброго утра. Его собственное тело балансировало на грани напряжения; он не отрываясь смотрел на дверь и отсчитывал вяло идущие секунды до следующего вошедшего, не зная, что придется делать в следующий миг. Он, безусловно, не думал, что кто-то из команды вознамерится причинить Иззи вред — и между тем, они могли сделать что-то случайно, сказать что-то неловкое и оттого оскорбительное вдвойне.

Олу и Джим пришли, как обычно, вместе.

— Доброе утро, — сказала Джим, цепко оглядывая комнату, потом вернулась взглядом к Иззи.

Сжала руку собирающемуся что-то сказать Олу и потащила его к Баттонсу.

— Мы сядем здесь, не против? — спросила она вроде бы у всех.

Люциус молчал, молчал и Баттонс: это был не их вопрос и не их ответ.

— Садитесь, — ответила Иззи.

Теперь Иззи, сидевшая в самом углу, была загорожена от взглядов входивших, и Люциус позволил себе несколько расслабиться. Он вдруг ощутил в себе прилив невыносимой, почти щемящей нежности к этим людям, кого мог называть друзьями, может, даже семьей. К тем, кто сам был достаточно странен, чтобы принимать странности других — без попыток переделать кого-то.

— Завтрак готов! — крикнул Роуч, и Люциус с Олу пошли забирать тарелки.

— Наш старпом — женщина? — тихо спросил Олу.

— Есть такое.

— Никогда бы не подумал… Почему сейчас?