Сцена шестая (2/2)
— Нет, я…
Стид тихо рассмеялся:
— Господи, не думал, что доживу до того дня, когда мне удастся смутить самого Люциуса Сприггса! Завтра утром жду тебя с журналом. И учетный захвати, ага?
Он поднял лампу, отсалютовав ей, и ушел в сторону капитанской каюты. Люциус остался стоять, глядя вслед удаляющемуся огоньку широко раскрытыми глазами. Что за хрень творилась с ним? А со Стидом-чертовым-Боннетом? Решив подумать об этом на досуге, он быстро отмыл картошку и потащил всю снедь Иззи.
— Ну наконец-то! — сообщила она недовольно, когда Люциус сгрузил еду на кровать, пристроил лампу на стол и налил Иззи кружку воды.
Люциус сел рядом, поджав под себя одну ногу.
— Достаточно бугристая?
— М?
В одной руке Иззи была зажата кружка, в другой — та самая картофелина. Она с хрустом откусила верхушку и прикрыла глаза от наслаждения. Люциус мог бы заплакать от какой-то странной, сумасшедшей домашнести, что навевала эта картина.
— Картошка? Бугристая?
— Ум-гу.
Люциус подтянул к себе журнал со столика, пока она ела, и начеркал пальцы, обхватывающие картошину, поднос с булочками на смятом покрывале. Отдельно — разлет бровей и глубоко посаженные глаза.
— И все же… Что веревка? — спросил он, когда остатки были убраны с кровати и каюта вновь погрузилась во тьму.
— Что-что… — пробормотала Иззи с непонятной эмоцией в голосе, чем-то средним между смущением и раздражением. Люциус задержал дыхание. — Тебе кинули веревку. Ты уцепился. Тебя вытащили. Вся история. Пора бы тебе уже научиться плавать, пира-ат.
— Почему? Зачем? — слабым-слабым голосом спросил он.
— А что, ты не хотел жить? Мне казалось, ты кричал нечто противоположное.
— Да, но…
— Я не знаю, ладно? Считай, что веревка упала случайно.
Люциус издал какой-то полузадушенный писк, подался вперед — и поцеловал Иззи, в темноте попав в уголок губ. Иззи застыл.
— Спасибо, — неловко сказал Люциус.
— Иди нахуй, Сприггс, — рыкнул Иззи.
Толкнул Люциуса в грудь так, что тот чуть не скатился с кровати.
— Нахуй пошел! — Толкнул еще раз, и теперь Люциус уже слетел на пол.
— Чт… Иззи? — Люциус поднялся, отряхнул брюки зачем-то.
— Ты лапать меня решил?! Иди хуй соси, блядь подзаборная! — Иззи вдруг заржал, громко, чуть подвывая.
Люциус застыл в растерянности, сделал шаг к двери, потом обратно. Слова не ранили так, как могли бы — Иззи знал, чем можно ударить, точно уж не сравнением со шлюхой.
— Что смотришь! Блядь, как же… — Иззи снова залился смехом, чуть лающим, совершенно не правильным.
Люциус дергано сел на кровать, обхватил ее, захлебывающуюся.
— Если ты хочешь, чтобы я ушел — я уйду.
Иззи резко прекратила смеяться, как будто свечу задули.
— Нет, не хочу, — сказала она, вдруг всхлипнула и заплакала, цепляясь руками за чужую рубаху. — Что со мной творится?! — выговорила она между всхлипами. — Что за?!
Она сама прижалась к нему, уткнулась в шею. Лопатки выпирали на сгорбленной спине, и Люциус неуверенно гладил их края, растерянный, перепуганный, тоже немного дрожащий — надо будет завтра спросить как-то аккуратно у Стида, бывает ли такое, что вообще происходит. Иззи ревела, по-настоящему ревела, всхлипывая, что-то бормотала неразборчиво.
— Мы разберемся, — говорил Люциус беспомощно, — все будет нормально. Господи, все будет нормально. Что я сделал? Что я сделал не так?
— Меня… никто… так… никогда… не… трогал…
Руки Люциуса остановились.
— Мне перестать?
— Нет!
Люциус погладил ее по спине, по плечу, задумчиво спросил:
— А как же… ну, отец? — и тут же мысленно стукнул себя по голове, идиот.
Иззи вцепилась еще сильнее, почти до синяков, но Люциусу не было до этого дела.
— Я же пьяная была, — выговорила она, стараясь дышать глубже, — ничего не помню. Не знаю.
Она плакала еще и еще, как будто никогда до этого не знала слез и теперь упивалась ими и не могла остановиться. Люциус держал ее и думал, а успокаивал ли кто-то так же его маму? Успокаивал ли Стид свою жену?
Ее папа хотел мальчика, и ее назвали Израэль. Однажды она случайно раздавила цыпленка и заплакала, и папа сказал, что она не должна плакать, и научил ее убивать. Тогда она научилась хохотать и скалиться.