Сцена пятая (2/2)

Теплая капля крови ползла за его воротник, но он не чувствовал боли.

– Кап… – Иззи запнулся, – капитан?

– Он не знает. Боннет обещал не говорить ему.

– Как Боннет?..

– У него двое детей. Он знает, как это выглядит.

– Почему?..

– Я не знаю. Сказал, что волновался. За команду. За тебя. Хочет помочь.

Клинок надавил еще чуть сильнее, а потом исчез. Люциус судорожно вдохнул, чувствуя, как двигается грудная клетка. Раскрыл глаза. Иззи смотрел то на клинок, то на шею Люциуса. Встретился с ним взглядами; его глаза были широко распахнуты, зрачок затопил всю радужку. Иззи поднял кинжал на уровень глаз, прижал к щеке и провел кончиком до подбородка.

– Пожалуйста, стой.

Иззи вел клинком ниже, не оставляя царапин, просто касаясь, по шее, груди, животу. Не отпускал взгляда Люциуса, не давал ему двинуться, сделать хоть что-то.

– Не надо.

Иззи надавил на низ живота, все еще недостаточно сильно.

– Ты сказал, что от спицы внутри умирают. А от ножа снаружи?

– Зачем? – Это прозвучало как отчаянная, жалкая мольба. Люциус не мог понять, собирается ли Иззи на самом деле всадить в себя нож. О, он мог бы. В нем было достаточно отчаяния. Ее рука дрожала.

– Почему нет? Мне это не нужно.

– Но…

– Слишком много сложностей!

– Господи.

– И будет только больше.

Клинок вдавился чуть сильнее, и это движение сдернуло Люциуса с места, где он стоял, как будто он был веревкой привязан к рукояти.

– Иззи!

Люциус упал на колени перед ним и схватил чертов клинок поверх руки Иззи. Иззи посмотрела на него сверху вниз; зарылась другой рукой в его волосы. Покачнулась вдруг. Из глаз ее ушло всякое выражение, и Люциус еле успел поймать ее, чтобы она не упала на пол. Он подхватил Иззи на руки и положил на кровать. Дотронулся до гладкой щеки:

– Иззи?

Она чуть пошевелилась, посмотрела расфокусированно, дотронулась до собственного живота, еще не очнувшись до конца, погладила легко. Люциус смотрел на это как завороженный. Иззи ставила его в тупик с такой невероятной частотой, что он одновременно восхищался и боялся. Сейчас он, конечно, был в ужасе. К спине неприятно прилипла мокрая рубаха, и он зябко повел плечами.

– Что случилось? – хрипло спросила она.

– Ты упала. Полминуты провела без сознания. Воды?

Иззи нахмурилась. Потом кивнула. Люциус налил кружку, и она неспеша сделала несколько глотков. Сейчас в ее движениях была какая-то мягкость и удивительная неспешность. Она отдала кружку и посмотрела на Люциуса.

– Удивительно, но я верю, что ты не рассказывал.

Люциус почувствовал себя так, как будто со спины убрали огромный камень, и покачнулся, глубоко вдохнув чуть затхлый воздух. Иззи отодвинулась в очевидном намеке на свое место у стены, откинула покрывало и мотнула головой. Погасив лампу, Люциус скользнул ближе. Он закрыл глаза, в который раз за эту бесконечную ночь ощущая душащие слезы. Никогда еще он не был так разобран на части. Он тяжело сглотнул и постарался всхлипнуть как можно тише. Чужая рука опустилась на его плечо.

– Эй. Чего еще?

– Можно я тебя нарисую? В этой рубашке?

– Идиот. Иди сюда, горе-художник.

Иззи притянула его ближе, закинула руку ему на спину. Люциус несмело опустил пальцы ей на талию, но она не возражала, вся как будто чуть более мягкая, чуть менее острая. Люциус хотел спросить еще, хотел сдвинуть руку ниже, на живот, но боялся искушать судьбу. И только после того, как Иззи заснула, он позволил себе выпустить горечь. Он не плакал так с тех пор, как умерла его мать, и теперь оплакивал ее снова, позволяя прошлой жизни слиться с настоящей. Ее призрачная рука коснулась его щеки, взъерошила волосы и исчезла, оставив по себе чаячий крик.

Когда она встретила свою любовь в первый раз, она поразилась его глазам, огромным и похожим на озера горячего шоколада. Во второй раз она встретила свою любовь в кабаке, уже безкосая, и поразилась его яростному, животному смеху. Когда к ее любви вернулся его любовь, она напилася пьяная и проснулась на окровавленной простыни.