Сцена четвертая (1/2)

— Люциус! Почему ты вечно пропадаешь, когда нужен?!

Люциус улыбнулся Питу той улыбкой, которая должна была означать извинение и раздражение на то, что капитан неизменно выбирал идеально неудачное время для своего появления, хотя на самом деле не испытывал ничего, кроме облегчения и боли в челюсти. Последнее время секс, и без того служивший лишь способом убить время, стал совсем пресным. Пит погладил его по щеке и провел пухлым пальцем по горящим губам Люциуса. Тот, как положено, на секунду взял его в рот и выпустил с тихим влажным звуком.

— Люциус, ты где?! — Голос Стида стал звучать более раздраженно.

Люциус поднялся, отряхивая колени, прихватил журнал и поспешил к Боннету. Тот в последнее время стал гораздо более уверенным в себе и если начинал раздражаться (а вспыхивал он, как и прежде, достаточно легко), то не прятал это за бархатной маской слабости, а выдавал на-гора, иногда в более жестких выражениях, чем Эдвард.

Если Боннет действительно выходил из себя, то облекал гнев в такую пассивную агрессию, которой хватило бы на несколько французских шлюпов разом. Люциус видел такое лишь однажды, когда какой-то бедолага с захваченного судна попытался угрожать Эдварду, не узнав в нем Черную Бороду. Спустя несколько фраз, сказанных шипящим шепотом (Люциусу действительно хотелось бы узнать, что он говорил), парень прыгнул за борт. Сам. Это все было вполне объяснимо и в чем-то закономерно.

— О, ну наконец-то! — Стид ухватил его за руку и потащил в капитанскую каюту. — Мне в голову пришла мысль, ее нужно записать…

Люциус послушно открыл журнал и начал шкрябать пером. Запись под диктовку никогда не мешала ему продолжать размышлять. Вот что не было закономерным, так это оставшаяся в Стиде страсть увековечивать все, что только приходило ему на ум. Люциус даже представить себе не мог, как можно доверить не то что кому-то еще — но даже бумаге все свои идеи и наблюдения. Если бы он начал писать дневник, страницы бы закончились быстрее, чем солнце село бы в первый раз. Вокруг было столько всего, и все это кричало так громко, что иногда Люциус хотел оказаться глухим и слепым, чтобы не видеть в улыбках грусти, в слезах отвращения, а в гневе — мольбы.

— А еще я не могу не размышлять об Иззи, — сказал Стид, и это выдернуло Люциуса из своеобразного транса.

Он опустил перо и посмотрел на чуть сведенные к переносице брови Стида.

— Это тоже записывать? — на всякий случай спросил он.

— Что? Нет, это я хотел обсудить лично с тобой. Садись, — вежливо предложил он, явно настроившись на долгий разговор.

Люциус опустился на самый краешек нового кресла и вцепился в закрытый журнал. Стид же не мог догадаться, не с его внимательностью… Или мог? Сам Стид тем временем откашлялся и пожевал губу. Люциус напрягся еще сильнее.

— Ты заметил, что с ним что-то не в порядке?

Сложно было не заметить, вынужден был признать Люциус, что злой и страшный Иззи Хэндс ходит на завтрак, верный приказу, а потом выблёвывает его за борт — в течение полутора месяцев. Или что бледнеет и прижимает руку ко рту посередине разговора с тем же Боннетом, потому что — очевидно — кто-то так и не отказался от сильных парфюмов. Вся команда уже перестала дразнить Иззи из-за этого и повернулась в сторону не менее унизительной жалости и неуклюжей предупредительности, особенно после того, как пару раз его вырвало во время рейдов. Джим смотрела все более задумчивым взглядом, и это пугало. Иззи сходил с ума и то орал, как умалишенный, то замыкался в себе и уходил с палубы.

— Заметил, — ответил наконец Люциус.

— Мне интересно услышать твои наблюдения. — Стид прищурился, как будто что-то подозревал, а потом мягко улыбнулся.

Такая улыбка пугала больше всего остального: именно с ней Стид выдавал самые сумасшедшие сальто.

— Я не особо наблюдаю за ним. — Люциус показательно скривился. Возможно, слишком показательно. Боннет все же не был Питом.

— Правда? Мне показалось, вы несколько… сблизились. Тогда, может, я неправильно подобрал слово? Не наблюдение, а знание?

Блядь. Только что он сам же и думал, насколько опасным стал Боннет — и упустил это из виду. Внутренности схватило ледяным кулаком, таким же, как за секунду до падения в холодную воду.

— Мы не сближались, — попытался возразить Люциус, но это вышло жалко даже для него самого. — Я не наблюдаю за ним, зачем бы мне? Мы даже не общаемся.

— Лю-ци-ус.

— Я не могу! Не могу сказать, это не моя тайна, ясно? — Он до побелевших костяшек вцепился в журнал и откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. По крайней мере, Боннет всегда был противником убийств. В своем роде.

— То есть ты что-то знаешь? Точно знаешь, что происходит?

Люциус еле заметно кивнул.

— И раз ты не можешь сказать, то он знает, что ты знаешь, верно?

— Да. — Шепот, вырвавшийся из него, был совсем тихим. Стид, впрочем, расслышал.

— Что ж… — будто бы размышляя, произнес Боннет, — возможно, мне стоит поговорить с ним напрямую. Он же не откажет рассказать своим капитанам правду, не так ли?

Господи, в этом человеке вообще было милосердие? Люциус думал, что боялся Джим. Джим просто продержала его в сундуке каких-то два дня. Потом он думал, что боялся Черную Бороду. Тот просто швырнул его за борт. Где-то между он думал, что боялся Иззи Хэндса. Тот вообще не сделал ему ничего дурного, кроме пары ударов и забавных перепалок. Сейчас он боялся Стида Боннета так, как не боялся этих троих вместе взятых.

— Пожалуйста, сэр, не надо, — облизав губы, почти взмолился он. — Вы же понимаете, что он не скажет, и вы, конечно, захотите его как-то наказать за неподчинение. И тогда он просто уйдет, и…

— И что? Не то чтобы я хотел его ухода — сложно переоценить его навыки и пользу для команды. Но что в этом для тебя?