Сцена вторая (1/2)

Люциус не умел хранить секреты. Он мог заставить себя забыть что-то, как сделал это со своим детством, упихать в дальний уголок разума. Но если секрет постоянно перед глазами, если кривит губы в ухмылке, если смотрит тяжелым, знающим взглядом, если кричит что-то отрывисто и зло? Его было невозможно запереть на замок, закидать новыми, ничего не значащими воспоминаниями, потому что почти все они содержали в себе и его, хотя Люциус старался избегать его как огня.

По Люциусу всегда было видно, когда он что-то скрывал — может, не Питу, но за неделю оба капитана уже успели поинтересоваться, не случилось ли чего, и Люциусу приходилось улыбаться, и стискивать челюсть, и врать что-то о плохом самочувствии, что-то о, черт побери, неясных предчувствиях. Он не мог сказать им даже полуправды о кошмарах, которые действительно появились и из-за которых он вынужден был спать то в музыкальном зале, то в том углу камбуза.

Ему снилось то заостренное, со впалыми глазами, лицо матери, шевелящее губами, то кровь — столько, что он захлебывался в ней, и она заливалась ему в рот и в ноздри, и он просыпался с криком, тяжело дыша. Иногда ему снился Иззи. Покрытый холодным потом, он смотрел ему прямо в глаза и с кривой улыбкой протыкал себя ебаной шпажкой. Люциус просыпался, задыхаясь и кашляя, смаргивал слезы и дошатывался до каюты Иззи, чтобы просидеть у двери остаток ночи, прислушиваясь к тишине.

Сегодня ночью даже Пит недоуменно поинтересовался, что с ним такое. Люциус чуть не сорвался; еле успев остановить себя, он ушел в музыкальный зал, не дожидаясь, когда все затихнут. Провалился в беспорядочный сон и через пару часов проснулся от особо мерзкой серии кошмаров.

Он подтянул колени, обхватив их руками, и откинул голову на стену слишком резко; стук был похож на пушечный выстрел посреди ночи. Из каюты раздалось чертыхание, и Люциус попытался вскочить на ноги, убежать куда подальше — успел только подняться, слишком медлительный из-за отсутствия отдыха, когда дверь открылась.

— Кто здесь?

Люциус длинно выдохнул, собираясь что-то ответить или, может, уйти, скрываемый темнотой коридора, но Иззи безошибочно схватил его за руку и втянул в каюту.

— Что ты здесь делаешь?

— Извини.

— Я спросил: что ты здесь делаешь? Не извинений.

— Я не могу спать, — закрыв лицо руками, пробормотал Люциус. Он был не в силах смотреть, делать выводы, подмечать детали. — Когда я сижу в коридоре за дверью, я могу слушать тишину, потому что только здесь она успокаивает.

— Почему?

— Здесь тишина значит, что ничего не происходит, там — что может произойти.

— Ты никому не сказал. За неделю.

— Я все еще не хочу умирать.

— И всю неделю сидел под дверью.

— Сидел. Извини.

Тепло коснулось его запястья. Люциус отвел ладони от лица, посмотрел на Иззи; на лице того застыло странное выражение из смеси эмоций. Пальцы его были мозолистыми, но не сжимали грубо, просто касались руки. Прикосновение закончилось, когда Иззи сел на кровать; посмотрел на Люциуса, чуть прищурившись, а потом дважды хлопнул по тюфяку. Люциус нерешительно примостился рядом, потер пересыпанные песком глаза. Иззи подвинулся к стене, лег, заложив руки под голову. Как будто это было в порядке вещей, как будто все было нормальным.

— Уйдешь перед рассветом.

Люциус сжал ладони коленями, сгорбившись.

— Что ты имеешь в виду?

Иззи хмыкнул:

— Ложись. Вот что я имею в виду.

Люциус нерешительно снял ботинки, улегся боком на самый край неширокой койки.

— Почему?