Сцена первая (1/2)

Я люблю смотреть, как умирают дети.

Вы прибоя смеха мглистый вал заметили

за тоски хоботом?

В. В. Маяковский

</p>

Люциус сидел в углу камбуза, подтянув под себя ноги, и смотрел в темную сосущую пустоту. Сложно было сказать, о чем он размышлял: скорее он провалился в состояние полного отсутствия, неожиданно уставший от улыбок и оптимизма, от прикосновений и объятий. Он сбежал сюда, еле выпутавшись из теплой, но удушающей хватки Пита, не захватив даже журнала, и прибился в самый темный угол, сам себе удивляясь: он всегда был жаден до внимания и чужой ласки и считал, что не может устать от общения — а поди ж ты, всего несколько месяцев в море, и одиночество стало казаться недостижимой мечтой.

Было по-корабельному тихо. Люциус проваливался в эту тишину, готовый уснуть: глаза закрывались, голова тяжелела с каждым вдохом. Он почти подпрыгнул, стряхнув весь сон, услышав знакомый до дрожи перестук каблуков, приближающийся к его укрытию: Хэндсу что-то понадобилось здесь. Люциус понадеялся, что перестук, нарастив громкость, сбавит ее, удалившись. Хлопнула дверь, и Люциус вжался в стенку еще сильнее — не потому, что боялся быть обнаруженным (черт возьми, он даже не нарушал ничего, сидя здесь), а потому, что уж точно не хотел вступать в словесную дуэль.

Хэндс держал в руках фонарь, и лицо его, освещенное снизу, показалось Люциусу каким-то не таким, каким-то неправильным, но он не мог понять, в чем дело: то ли в освещении, то ли в самом выражении его, искаженного странной эмоцией. Иззи шумно дышал, и глаза его были подозрительно яркими. Он поставил фонарь на полку и принялся не просто напряженно, но почти судорожно рыться в специях Роуча. Люциус чуть подался вперед, стараясь быть как можно тише, не спугнуть возможность для шантажа.

— Блядь, — сквозь зубы выдохнул Хэндс, продолжая заново перебирать все, что он вытащил, — какого хуя тут нет гвоздики?!

Любопытство заворочалось в Люциусе, подстрекаемое неясной эмоцией, сквозящей в хриплом шепоте, в дрожащих руках, в сведенных лопатках — даже из его угла было видно, насколько напряженно выпрямлена спина, обтянутая черной кожей. Хэндс порывисто упихал все банки со специями обратно, неточно, забывши свою обычную страсть к порядку. Начал оборачиваться — Люциус зажмурил глаза, замер совсем, задержал дыхание, — отмерил два шага дробным перестуком с рваными промежутками, потом еще два, видимо, в другую сторону, со скрежетом выдвинул ящик, загремел чем-то металлическим.

Люциус осторожно приоткрыл один глаз: Хэндс перебирал столовые приборы, откидывая ножи, двузубые вилки, что-то еще. Остановился, подняв руку с блеснувшей в ней тонкой, длинной шпажкой, тихо зашипел, как от боли, и спрятал ее в рукав. Это все было очень странным; Люциус пытался понять, что Иззи собирается делать этим глухой ночью — убивать Боннета? Для этого сгодился бы и нож… В любом случае, гвоздика точно не годилась для убийства, а именно ее тот искал первой. Что-то полузабытое, из прошлой жизни, брезжило на краю сознания, но Люциус не мог ухватить это.

Иззи поднял фонарь, пошел к выходу; неровный свет заметался по потолку, гротескные тени разрастались, пока не поглотили весь камбуз, снова утопив его в темноте. Люциус пошевелился, как только Хэндс отдалился на пару шагов от двери, поднялся на ноги. Он умел передвигаться почти неслышно, если того требовали обстоятельства, и теперь последовал за тайной, чтобы не спугнуть ее, но был остановлен закрытой дверью каюты. Люциус прижался ухом к щели, весь обратившись в слух, желая на минуту стать призраком и просочиться внутрь, превратить неразборчивый шорох в видимые действия. Он выжидал, а в его голове сухими листьями кружились опавшие воспоминания, поднятые гвоздикой, поддетые на острие шпажки. Он отмахивался, не желая всматриваться в их мерцающее разнообразие.

Что-то шлепнулось на пол, громко и тяжело, без отскока — книга? Счетный журнал? Иззи выматерился коротко, и все стихло. Исчез даже неразборчивый шорох. Люциусу показалось, что он может слышать чужое дыхание, что его собственное сердцебиение может проникнуть сквозь дерево, застучать в тесной каюте барабанной дробью.

— Какой пиздец, — неожиданно высоким голосом сказал Иззи. И добавил: — Мамочки.

Люциус на мгновение остекленел; лист с нужным воспоминанием выпал, тайна превратилась в ослепляющую очевидность. Это было слишком невероятно, и все же он не мог просто уйти, не мог позволить произойти тому, что происходило здесь и сейчас. Он толкнул дверь и влетел внутрь крошечной каюты.

Иззи стоял с широко расставленными ногами, голый до пояса; одна рука его опиралась о стену, вторая, с зажатой шпажкой, двигалась к промежности и застыла на полпути. Он резко повернул голову, дернувшись всем телом от грохота; Люциус успел заметить закушенную губу и ярко блестящие глаза прежде, чем прижать Иззи к стене собственным весом и на ощупь выдернуть из его руки шпажку.

— Я тебя убью, Сприггс, — прохрипел Иззи, пытаясь вырваться.

Люциус знал, что потом будет бояться, но прямо сейчас страх не имел власти над ним.

— Похуй, — сказал он и, чуть отстранившись, быстро обхватил Иззи руками вместо того, чтобы вдавливать в стену.

Иззи дернулся, пытаясь вырваться, но как-то неуверенно, даже не в полную силу.

— Пусти, блядь! Отпусти меня!

— Ш-ш-ш… Тише, тише, или ты перебудишь весь корабль. — Люциус сжал его крепче, чувствуя почти закаменевшее, чуть подрагивающее от напряжения тело, ногой толкнул дверь так, чтобы она закрылась.

— Отпусти, Сприггс, — уже тише прорычал Иззи, но Люциус не пошевелился, не сказал даже ничего.

Его обычное красноречие отказывало ему, как будто здесь не было нужных слов, нужных фраз, чтобы остановить это, чтобы заставить Иззи передумать — и единственным выходом было продолжать удерживать его физически. Иззи длинно выдохнул, уронил голову себе на грудь, сцедил ядовитыми каплями:

— Вот нахуй ты приебался, блядь? Тебе делать нечего, кроме как рыскать повсюду, вынюхивать всякое, да? Искал еще какой член, который не успел заглотить? Шлюха.

Люциус коротко, нерадостно хохотнул.

— Шлюхи, по крайней мере, знают, что совать в себя всякое острое имеет смысл только тогда, когда живот уже виден. А если тебе хочется покончить с собой, то советую выбрать какой-то менее мучительный способ. — Он передвинул одну из рук ниже, вдавив ладонь в плоский живот.

Дернувшись, Иззи зарычал:

— Убери руку! Не смей!.. Не…

Люциус поспешно переместил ладонь обратно.

— Извини. Хотел…