Сцена первая (2/2)

— Черт бы тебя подрал, не трогай, не трогай, блядь, меня! Убери свои лапы, сука, дай мне закончить! Уйди нахуй отсюда, блядь, какого хера ты… — Иззи прервался, захлебываясь воздухом, попытался пнуть Люциуса в голень; промазал и вдруг затрясся всем телом, обвиснув в руках.

Люциус попятился назад, пока не уперся в кровать, сел, широко расставив ноги, усадил между ними Иззи, который, казалось, даже не заметил перемещения, который продолжал трястись и бессвязно, отчаянно материться. Удерживая его одной рукой, Люциус нащупал край покрывала и прикрыл бедра Иззи. Он уже чувствовал, как к горлу подступает комок отсроченной паники, приправленный желчью, но запихивал его вовнутрь, так глубоко, как только мог, сосредоточившись на человеке в его руках. Он не знал, что делать, не знал, как успокоить — даже, черт возьми, не знал больше, как обращаться к Иззи, кого видеть в нем… в ней?

Перед глазами стояло как наяву бледное, покрытое испариной лицо его матери, в ушах звучал ее сиплый, срывающийся голос, произносящий: «Я люблю тебя, Люци, иди отсюда, мальчик мой»; щеку жгло призраком ее прикосновения. Люциус ничего не мог предложить Иззи, кроме откровенности. Он не был уверен, что это поможет, но это единственное, что было у него. Он прижал Иззи ближе, не столько удерживая (боже, он уже даже не матерился, только трясся и дышал сорванно), сколько укачивая, и зашептал хрипло, так непохоже на себя:

— Я не мог просто пройти мимо, когда понял, что ты собираешься делать. Я не мог хотя бы не попытаться, я… видел, как от этого умирают. Вообще-то, — он запнулся, судорожно выдохнув, напоролся взглядом на валяющуюся на полу шпажку. — Моя мать умерла так. И еще Энни. Энни была опытной, это был ее третий или четвертый раз, но… Но что-то пошло не так. Они выли от боли, блядь, никакой опиум не помогал. Несколько часов. Иногда дни. Я не… не мог не попытаться остановить это, потому что… потому что…

Он прервался, потеряв мысль, уткнулся лбом в растрепанную макушку, смаргивая слезы. Он никогда, никогда не хотел вспоминать. Иззи издал разбитый смешок и весь вдруг как-то обмяк, безвольно откинулся Люциусу на грудь.

— Хуевый из тебя утешитель так-то.

— Ну, ты же больше не трясешься. Значит, не такой уж и хуевый, — Люциус всхлипнул.

— Отпустишь ты меня уже? — спросила Иззи устало.

Хватка Люциуса не ослабла, наоборот, стала еще крепче. Замычав, он помотал головой, не в силах разжать руки и предоставить свободу, не в силах перебороть страх, который захватил его целиком. Если он разожмет руки, Иззи сможет снова взять шпажку, сможет проткнуть ей сначала его, а потом — когда уже никто не будет мешать — и себя. Иззи ткнул его локтем под ребра.

— Сприггс…

— Пожалуйста. Пожалуйста, не!..

— Люциус, — неловко кашлянув, произнес Иззи. — Я не самоубийца. Я не буду повторять — по крайней мере, так. Раз уж ты такой знающий, может, скажешь лучше, какие еще способы есть?

— Я не знаю ни одного безопасного. Или хотя бы работающего. Это не… Я был ребенком, и это просто было что-то, что я видел, но никогда не знал деталей. Слышал, как ругали гвоздику, говорили, что не работает. Откуда ты вообще?..

Иззи мотнул головой в сторону валяющейся на полу книги.

— Ты умеешь читать?! — Люциус от удивления даже разжал руки.

Иззи вывернулся, отполз в угол койки и заржал.

— Блядь, ты сумасшедший, — выдавил он между приступами явно истерического смеха. — Тебя не удивило, что у меня дырка вместо хуя, не удивило, что я пытаюсь сделать — но да, навыки чтения, конечно, куда более неожиданны!

Люциус метнулся на пол и схватил шпажку, спрятав ее за пазуху, чем вызвал еще один приступ хохота, быстро, впрочем, утихший.

— Я, знаешь ли, уже имел опыт, что самый пугающий член команды оказывался женщиной. И Джим немного пострашнее тебя будет. — Он неловким движением вытер мокрые щеки, поднял еще и книгу. — Тертуллиан<span class="footnote" id="fn_32778547_0"></span>? В переводе<span class="footnote" id="fn_32778547_1"></span>?! Боже, и ты меня сумасшедшим называешь! Это же что-то нереально древнее, да? Боннет это наверняка чисто для развлечения взял, уж точно не как… практическое пособие.

Он поднял глаза, посмотрел на неожиданно совсем затихшего Иззи, комкающего покрывало в кулаках и прячущего взгляд. Люциус подсел к нему, хотя знал, что вот сейчас, пока Иззи еще не опомнился, пока еще не стряхнул отголоски истерики, было самое время убираться. Но он все еще не был уверен, он не знал наверняка.

— Чего еще тебе нужно, Сприггс? — перебил его мысли Иззи.

Люциус открыл рот, желая попросить не убивать его, не убивать себя. Но из него вывалились совсем не те слова, которые он хотел произнести:

— Какой у тебя срок?

Иззи каким-то неосознанным, вялым жестом прижала ладонь к животу.

— Около двух месяцев.

Потом скривился и ладонь убрал.

— А теперь убирайся уже отсюда. И, Сприггс… Если ты скажешь кому-то. Хоть кому-нибудь…

Люциус резко встал, попятился к двери:

— Я знаю, нет, я не скажу, — замотал головой он, нащупывая за собой ручку, — не суй меня в сундук, как Джим, это не круто.

Он открыл дверь под насмешливо-усталым взглядом, выскользнул за нее, плотно прикрыв за собой, и только после этого позволил себе сползти по стене и спрятать лицо в ладонях. Ноги больше не держали его, в голове тяжело бухало, и руки тряслись.

Она хотела подарить своей любви всю себя. Любовь называла ее двумя буквами, сокращая вдвое. Любви показалось недостаточно, и она сократила ее на один маленький палец и большую мечту.