Глава 49. Лорита. Новый мир — новые правила (2/2)
— Быстро бегаю и сносно стреляю, — кратко оцениваю я свои нынешние таланты. Сказала бы — хорошо, но подозреваю: то, что для любителя «хорошо», для военного — в лучшем случае посредственно.
— Что ж, считай, базовые навыки есть, — хмыкает майор. — Правда, они спасают лишь на первых порах. А вот на долгосрочную перспективу придется постигать основы выживания другого рода. Чему ты готова учиться?
— Всему, — без колебаний отвечаю я. Потому что прекрасно осознаю его правоту. Нам придется учиться выживать в новом мире, забыв об узкой специализации и взвалив на свои плечи все то, чем прежде занимались другие, пока мы, избалованные горожане, жили на всем готовом и могли позволить себе не пачкать руки. А это значит, вертеть носом и выбирать работу по душе отныне не получится, если ты, конечно, не уникальный и особо ценный специалист, каковым я отнюдь не являюсь. Хочешь жить — делай то, что надо здесь и сейчас, и точка.
— Правильный подход, — сдержанно одобряет майор. — Думаю, сработаемся. Только вот еще что, Лорита…
Тут я настораживаюсь. По моему опыту, обычно после такого вступления следует самая неприятная часть разговора.
— Мир действительно изменился, — очень серьезно говорит Димирест. — Вряд ли все мы осознали до конца, насколько. Однако главная наша проблема — не зомби и даже не враждебно настроенные другие выжившие. Главная сложность — изоляция. Раньше нас окружали сотни людей, с которыми мы знакомились, общались, разбегались. Теперь же мир резко сузился до группы в три десятка человек. И разбежаться в случае чего нам некуда, — при этих словах он буквально пришпиливает меня к стулу тяжелым, пронизывающим взглядом. — Поэтому так важно поддерживать нормальные отношения в коллективе. А здесь не так мало горячих молодых голов, способных натворить дел из-за того, что слишком близко к сердцу или чему иному приняли небольшие знаки женского внимания. Я только приветствую серьезные отношения, но очень прошу не стрелять по площадям**, растрачивая направо и налево боезапас кокетства. Вопросы есть?
— Нет, — слегка растерявшись, отвечаю я, а сама думаю, что это наверняка работа Джеральда. Недаром он на меня все косился, пока я с юным Ларри мосты наводила. Уж Кристи-то Димирест наверняка подобных нотаций не читал!
Хочется заявить, что и в мыслях даже не было сбивать с пути истинного мужское народонаселение: ни серьезных, ни каких других отношений я заводить совершенно не хочу. Однако по здравом размышлении прихожу к выводу, что не стоит: чем активнее я буду возражать, тем больше майор уверится в правоте чернявого доносчика.
— Все организационные вопросы будем решать завтра, — решительно ставит точку в разговоре Димирест. — Пока приводите себя в порядок, ешьте, отдыхайте. Джеральд тебя проводит.
Тьфу ты, черт, и снова Джеральд! Ну никак нам с ним не расстаться сегодня. Выходя из кабинета, собираюсь было по старой привычке вооружиться милой улыбкой, раз уж мы теперь одна команда и надо прикидываться, будто я до чертиков этому рада, но вспоминаю предостережение майора и на секунду подвисаю, словно заглючившая винда. А если и это будет расценено как стрельба по каким-то там площадям и занесено жирным минусом в мое и без того уже подпорченное злостным кокетством личное дело?
В итоге, так и не определившись с линией поведения, с каменной физиономией молча плетусь следом за треклятым Джеральдом. И что ж мне теперь, вообще никому не улыбаться и так и ходить с ликом идола с острова Пасхи? Впрочем, вид огромной, на дюжину, наверно, кабинок, душевой заставляет меня вмиг забыть об этой дилемме. Да Ктулху с ними, с Джеральдом, майором и всеми прочими, когда я впервые за черт знает сколько дней могу как следует вымыться, не озираясь каждую секунду по сторонам и не подпрыгивая от малейшего шороха!
Водичка течет чуть теплая, должно быть, бак просто нагрелся за день на солнце, но для меня и это сейчас неслыханная роскошь. Тем более имеются и шампунь, и мыло, и полотенце, и даже стопка чистой одежды с парой новеньких сланцев, оставленные, наверно, той самой Вэл, что сопровождала на помывку моих компаньонов. Каких-то пару месяцев назад я и не подозревала, что человеку так мало нужно для счастья.
А как оказалось, деньги, шикарные рестораны и дорогие подарки ничто, а вот просто смыть с себя пот, грязь и уже въевшийся в одежду и волосы крепкий зомбодухан — это действительно подлинное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Деньги же теперь ценятся куда меньше туалетной бумаги, особенно те, что так и остались на банковских картах. Купюрами-то на крайний случай хоть подтереться можно.
Отмывшись, кажется, до блеска, влезаю в трикотажный спортивный костюм. Он мне великоват, поэтому приходится подвернуть штанины и изрядно затянуть шнурок на брюках, чтобы не спадали. За неимением расчески приглаживаю пальцами закудрявившиеся влажные волосы и, секунду помедлив, провожу ладонью по запотевшему зеркалу. Даже странно, что в отражении я еще узнаю прежнюю себя, разве что скулы заострились да под глазами залегли тени. Ну и о макияже я за последние недели, конечно, успела забыть, а косметичка благополучно осталась в брошенной посреди Атланты машине. Пусть теперь южные зомболеди пользуются…
Пока я складываю замызганную, изодранную одежду и обувь в пакет, приходит в голову, что это практически последняя нить, связывающая меня с прошлой жизнью. Больше никаких личных вещей, которые я еще выбирала для себя сама, и не осталось. Оружие у нас не конфисковали, так что привычным уже движением застегиваю трофейную кобуру с пистолетом, пряча ее под худи, и выхожу на улицу. Там меня терпеливо дожидается тоже чистый, переодевшийся в свободные брюки и футболку Джеральд, обреченный лопать остывшее и засохшее. Впрочем, я и сама теперь не откажусь ни от остывшего, ни от засохшего. Пустота в желудке напоминает о себе тоскливой, словно заунывная песнь волынки, трелью. Я даже слегка краснею, но Джеральд, по счастью, не слышит этого концерта. Ну, или делает вид, что не слышит.
В местной столовой не меньше двух дюжин человек, но поначалу мне кажется, что там добрая сотня: настолько странно и непривычно стало видеть больше пары-тройки гомо сапиенсов одновременно. У меня аж рябит в глазах от снующего туда-сюда народа: почти все закончили ужинать и теперь собирают и тащат на кухню посуду, протирают столы и что-то оживленно обсуждают. Возможно, как раз пополнение в наших лицах.
С некоторым запозданием вдруг осознаю, что помещение заполняет хоть и тусклый, но все же электрический свет, а где-то приглушенно стрекочет генератор. От этого блага цивилизации мы тоже уже успели отвыкнуть. Не без труда выцепляю из толпы еще сидящих за столом в компании Юны Мэтта и Кристи и топаю к ним. Джеральд, словно тень, следует за мной.
— Ну, что там мне полагается? — исполненным трагизма голосом вопрошает он у грозно сдвинувшей брови при его приближении поварихи. — Очистки и ошметки? Или сегодня ты добрая и даже позволишь бедному грешнику вылизать кастрюльки и сковородки?
Юна заразительно смеется и, дав ему тычка в бок, уходит на кухню, откуда возвращается с целым подносом еды. Следующие десять минут я слишком поглощена истреблением пищи, чтобы думать о чем-то другом. Похоже, кто-то в лагере промышляет охотой: уж не знаю, какая животина отправилась в райские кущи ради этого ужина, но мясо определенно еще недавно бегало по лесам, а не томилось в консервной банке. Когда же я наконец отрываюсь от столь важного дела, то чувствую лишь желание упасть и уснуть. Все прочие постапокалиптические грезы уже исполнены: безопасность, душ, чистая одежда и свежая горячая еда. Никакие другие мечты меня за эти недели и не посещали даже.
От души благодарю Юну, которая просто расцветает от похвалы. Подходит и Вэл, чтобы проводить нас на ночлег. Говорит, что пока устроит нас в одном домике, а уж завтра сможем сами выбрать, кому где больше нравится: места хватает. Честно говоря, я уже рада бы уснуть хоть на уличной скамейке. Однако когда Вэл, распрощавшись, скрывается в сгущающихся сумерках, и мы расходимся по своим кроватям, сон вдруг по необъяснимым причинам напрочь пропадает. Совсем как в ту первую апокалиптическую ночь в чужом доме.
Мои измотанные компаньоны уже тихо сопят в своих постелях, а я все ворочаюсь и вслушиваюсь в звуки засыпающего лагеря. Простыни пахнут свежестью и скошенной травой: наверно, их недавно сушили на улице. Я уж и забыла этот едва уловимый, знакомый с раннего детства, аромат. Раньше весь наш квартал развешивал выстиранное белье на натянутых во дворе веревках, и оно буквально впитывало в себя соленый бриз, жаркое солнце и причудливо мешающиеся запахи цветущих растений: от олеандра и жасмина до орхидей. А поздней осенью, когда воздух наполнялся благоуханием склоняющей ветви под тяжестью крупных лиловых соцветий жакаранды, все пронизывал характерный фиалковый аромат. В Ричмонде, само собой, никаких полощущихся, словно паруса на ветру, простыней на улице было не увидеть. Там все пользовались стиральными и сушильными машинами…
Провертевшись в постели не меньше часа, я встаю и, бесшумно ступая босыми ногами, выхожу из дома. Растягиваюсь прямо в густой траве, погружаясь в нее, словно в морские волны. Тишина и темнота стоят просто-таки пронзительные. Даже луны сегодня нет, лишь холодные звезды ярко сияют на черном небосклоне, равнодушно взирая на руины человеческой цивилизации, да какие-то насекомые время от времени разражаются своими ночными серенадами. Не шумят больше автомобили, не слышно мерного перестука поездов, не ревут рассекающие небо стремительные самолеты, не лают собаки, не смеются и не плачут дети. Кстати сказать, я вообще не заметила здесь ни одного ребенка.
И, наверно, именно в эту минуту я вдруг ясно и отчетливо осознаю, что прежний мир никогда не вернется. Год за годом коррозия будет беспощадно пожирать брошенную и никому больше не нужную технику. Никогда не поднимутся в воздух белоснежные лайнеры, не отчалят от пристаней прекрасные, как сама мечта, корабли, не простучат по рельсам железнодорожные составы, спешащие в другие города. Гулкие коридоры опустевших школ никогда не наполнятся вновь гомоном ребятишек, а по улицам ветшающих городов будут гулять лишь ветер да толпы мертвецов.
Впервые за долгое время я горько, взахлеб рыдаю, уткнувшись в мягкую, щекочущую лоб и щеки траву, и слезы смешиваются с каплями вечерней росы. Я оплакиваю ушедший навсегда мир, полный живых голосов, сияющих огней и светлых надежд, окончательно и бесповоротно прощаясь с ним. И мысленно обещаю себе, что сохраню в памяти каждую его черту, но отныне буду жить, не оглядываясь назад и не ожидая чудес от правительства, армии, флота или гениальных вирусологов. Это наша новая реальность, и другой ни мне, ни всем остальным не дано. А значит, я научусь жить по ее правилам, и тогда мы еще посмотрим, кто кого.
*Прозвище Гулливера в книге Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера». Куинбус Флестрин на языке лилипутов означало «Человек-Гора».
**Если сосредоточенный огонь — это стрельба, направленная в одну точку, например, когда подразделение сосредотачивает свой огонь на вражеском бункере, то стрельба по площадям предназначена для того, чтобы накрыть обстреливаемый участок огнем как по фронту, так и в глубину.