Глава 8. Блу. Еще одна попытка (2/2)

— Ну вот… так-то лучше, — шепчу я, укрывая его. И это все, что мы можем для него сделать.

— Не говори остальным… пока не говори, про температуру, — прошу Арсена прежде, чем запереть номер. Ключ побудет у меня.

— Хорошо, — кивает он, без слов поняв, чего я боюсь. Пашка с Кори отправились на крышу, чтобы не сходить с ума от бездействия и всего, что случилось. Не знаю, что они там высмотрят… но это точно лучше, чем слоняться по коридору или сидеть возле убитого Лиса… Нет, это сон. Точно сон. Бесконечный дурацкий кошмар, просто кто-то ужастиков пересмотрел. Но рано или поздно я проснусь, и тогда мы с пацанами от души посмеемся над всеми этими глупостями!

В очередной раз проверив, не вернулась ли сотовая связь, снова испытываю трусливое облегчение от того, что не придется пока рассказывать, какая беда у нас тут стряслась.

«Если еще осталось, кому», — вкрадчиво, змеиным таким тоном шипит внутренний голос. И ведь прав, сукин выкидыш! Один такой обратившийся способен перецапать всю семью в считанные минуты…

Разогнав страшные мысли о близких пинками по самым дальним закоулкам рассудка, я возвращаюсь к своей скорбной вахте. Ждать. Неизвестно чего.

Новый виток ада стартует с приходом темноты. К трескотне вертушек в небе присоединяется рев реактивных двигателей. Самолеты. А побахивания где-то там в центре Бирмингема, больше похожие на взрывы гранат, сменяются такими мощными ахами, что не остается сомнений — армия бомбит зараженные кварталы! Пашка, весь день проторчавший на крыше, скатывается с нее едва не кубарем и подтверждает мои худшие опасения.

— Надо убираться, как можно скорее! Вояки город бомбят! Там полыхает уже все!

— Куда?!

— Куда угодно, лишь бы подальше!

Кори, матерясь на чем свет стоит, спешно набивает рюкзак продовольствием. Мои парни присоединяются к нему, вытряхивая из наших баулов ставшую лишней одежду.

— Тимка не сможет идти, — сообщаю я им, запихивая бутылки с водой в боковые карманы своего рюкзака, и, помявшись, добавляю, что у него температура.

— Бум заразился?! — вскидывается Пашка. И взгляд у него при этом такой… я даже при скудном свете от одного фонаря вижу, что в нем написано.

— Мы его здесь не бросим, — стиснув зубы, пресекаю я всяческие попытки произнести то, что вертится у звукача на языке.

— Пойдет как миленький. Не пойдет — потащу, — отмахивается Арс, заканчивая нехитрые сборы. Подхватив фонарь, отпирает импровизированный лазарет, я суюсь следом за ним в комнату и с удивлением обнаруживаю, что Тимур не лежит тугим горячим комком под одеялом, а стоит у открытого окна, скинув с себя практически всю одежду.

«Жарко», — автоматом констатирует мозг. Аспирин не особо помог — сбил температуру на пару делений, и она снова поползла вверх.

— Бум, тебе получше? — спрашивает Арс, не приближаясь. Пятно света выхватывает бледное, осунувшееся лицо барабанщика из мрака. Тимка улыбается.

— Надо уходить… — начинаю я, и тут неожиданно близкий разрыв так встряхивает здание, что я рефлекторно приседаю с испугу, а Тим… согласно кивает нам, продолжая блаженно улыбаться, и вдруг перекидывает тощую ногу через подоконник.

— Стой, идиот! — орет Арс, кидаясь к нему, но в оконном проеме уже только пятки мелькают. Тошнотное «гуц!» об землю, словно мешок с песком шмякнулся, доносится скорее, чем мы успеваем сделать хоть еще один шаг. Пашка влетает следом за нами на этот вопль, мы бросаемся к окну, забыв обо всем… Трясущийся в руках ошарашенного новой бедой басиста фонарь выхватывает лежащее под окнами тело — наполовину на газоне, наполовину на въехавшей на него тачке. Оно слабо подергивается, разбросав конечности, как прибитый тапком паук, сползая с измятого капота вниз. Третий этаж… но гостиница старая, и потолки тут метра по три с лишним. Идущие в сторону разрывов существа, обтекая машины, устремляются к содрогающемуся в конвульсиях телу.

— Тим… — выстанываю я, но Арс уже оттаскивает меня от окна, с грохотом захлопывая его. Онемевший Пашка закрывает лицо руками. Потом судорожно впивается пальцами в волосы и хрипло выдыхает:

— Он же все равно был обречен… Может, так лучше?

Лучше? Лучше?! Новая доза шока окутывает меня уже знакомым коконом, глушащим все звуки. За какие-то неполные сутки нас стало вдвое меньше. Вот так — был человек и нету. Как свечу задули.

Брат Кори все-таки успевает приехать за ним до нашего ухода. В компании нескольких человек — приятелей, соседей… не знаю. Знакомиться некогда. Сначала раздаются выстрелы, потом ор луженой глотки, зовущий нашего администратора-хранителя по имени. Высунувшись в окно, Кори радостно орет что-то в ответ и сообщает нам, что мы спасены. Эти люди вооружены — пистолетами, винтовками. Теперь понимаю, почему Кори было велено дожидаться родственника. Разгребать баррикаду не приходится — сваливаем по пожарной лестнице, пока группа поддержки отстреливает околачивающихся у отеля мертвецов. Рты у многих перемазаны кровью. Тимкиной кровью… Там, на земле, у измятого падением капота, что-то слабо шевелится в темноте… изодранное в кровавые лоскуты. Но не может подняться.

— Не смотри! — шипит Арс снизу, пока я цепляюсь за хлипкую лестницу, ощущая лишь ледяной комок вместо сердца и желудка. Высоты я всегда боялась… но по сравнению с новыми страхами это теперь почти пустяк. Лис тоже остается лежать в этом проклятом отеле, непохороненный по-людски… Мысленно я беспрестанно прошу у них обоих прощения.

Дрожащие пальцы, едва выпустив ржавую перекладину, тут же вцепляются в кухонный тесак. Еще один нож — в кармане куртки, на всякий случай. В другой руке — кусок микрофонной стойки. Пахнет просто ужасно: гарью, кровью, разлагающейся плотью. Ком тошноты немедленно подкатывает к горлу. Сердце колотится в груди отбойным молотком. Разрывы, рев пожаров со стороны центра, треск вертолетных винтов…

— Вдруг… он еще жив… — выдавливаю я, кивая в сторону закрывшей тело барабанщика машины. Пашкино лицо кривится, как от мучительной зубной боли. Точеные скулы Арса каменеют. Хватит ли у кого-то из нас духу закончить Тимкины мучения?

— Живее! — рычит нам брат Кори, избавляя от этой страшной дилеммы — от блок-поста на шум выстрелов спешат новые зомби. И хвала Джа*, что плотно застывшие в пробке машины мешают нестись им бегом! На еле ползущие полускелеты из старых фильмов они никак не похожи.

Мужчины быстро обнимаются, Рон — так зовут старшего — скользит по нам не слишком приветливым взглядом.

— Русские. Музыканты. Им некуда идти, — объясняет Кори, тяжело дыша и озираясь.

— Здоровы? — спрашивает тот сурово.

— Да, да! — активно кивает Арс.

— Гоу, — машет нам Рон. — Машины там.

Припускаем вслед за его широкой спиной, лавируя между брошенных тачек. Пробегая мимо той, в которой была заперта собака, я на секунду останавливаюсь… и вижу, что стекло с той стороны авто, которую не видно было из окна, отжато вниз, и по нему тянутся кровавые потеки. Спазм снова перехватывает горло, и я спешу дальше, перепрыгивая и огибая валяющиеся тела, каждую секунду ожидая, что в меня вцепится чья-нибудь рука или челюсти. Это безумие… безумие. Безумие.

— А где девочки?! — испуганно спрашивает Кори у брата, когда мы добираемся до двух машин, припаркованных в переулке за отелем — здесь каким-то чудом остался узкий проезд. Рон лишь мотает головой. Точно, Кори говорил, что его жена и ребенок заболели… От скорости, с которой вымирает еще вчера такое самоуверенное, непоколебимо-благополучное человечество, безумно страшно. Запрыгнув в кузов пикапа, Пашка подает мне руку. Арс забирается следом. Остальные садятся в кабину грузовичка и большой внедорожник, и машины начинают спешно разворачиваться. Шмякнувшись задом на пол, забиваюсь в самый угол кузова, выглядывая из-за борта, точно оставшийся без мамки совенок.

— Мы вернемся за ними… я обещаю. И похороним по-человечески. Когда все это закончится, — тихо произносит Арсен, сев рядом. И я верю ему… верю. Еще не зная, что до конца ночи ни он, ни Пашка не доживут.

*Джа или «Йа»(ивр. ‏יהּ‏‎ [Jah]) — краткая форма имени Яхве (ср. Jahve), одно из имен Ветхозаветного Господа Бога в изначальном еврейском тексте Библии. В современном контексте это имя наиболее ассоциируется с растафарианством, взявшим из текста Библии именно это имя Бога. Джа, который понимался также как природа (естественность), имел много воплощений, последнее из которых, по убеждению растаманов, — Тафари Мэконнын, принявший имя Хайле Селассие I (ум. 1975), после того как был провозглашен императором Эфиопии. В растафарианстве также считается, что Иисус Христос был первым воплощением Джа на земле. Иногда слово «Джа» используется как приветствие.