Глава 7. Лорита. Новая вершина пищевой пирамиды (2/2)
Второй автоматчик приканчивает двинувшегося было на шум свежеобращенного зомби. В «бьюике» кто-то еще стонет, и в первый момент мне кажется, что мужчина без колебаний добьет и его — он уже направляет ствол сквозь разбитое стекло. Но все-таки не решается и стоит в замешательстве. Выскакивает из машины владелец собаки. Руки у него дрожат, когда он торопливо ощупывает пса. Но тот, похоже, цел. Да и не передается вроде вирус от человека к животным. Ну… наверно. Ничего ведь мы о нем по сути не знаем. В салоне басисто, заливисто ревет ребенок — как ревут только совершенно здоровые и невредимые, но перепуганные дети.
— Что там? — отрывисто спрашивает первый автоматчик, тоже пробираясь к раскуроченному, заляпанному кровищей «бьюику». Товарищ молча ведет стволом в сторону еще живой жертвы зомбачки.
— Кончаем, — резко бросает первый. — Скоро обратится.
Хлопает одиночный выстрел. Я вздрагиваю, но не отвожу взгляда. Несмотря на слабый внутренний протест, что-то в самой глубине моего существа почти одобряет эту беспощадность. Что-то первобытное, впитавшее законы выживания вместе с генами далеких предков. И да… я предпочла бы быть с этой группой. Потому что они куда лучше моих спутников готовы бороться за свою жизнь руками, зубами и автоматами. Но я прекрасно понимаю, что в лучшем случае им просто не нужна обуза, а в худшем — эти герои могут оказаться заурядными бандюганами, не обремененными пережитками морали. Иначе почему они настолько быстро и легко перестроились?
Сомневаюсь, что хоть кто-то из моих знакомых, числившихся приличными людьми, сумел бы вот так хладнокровно добить раненого, пусть и все равно уже обреченного. А я как-то не готова в какое-нибудь сексуальное рабство… если не что похлеще. Вряд ли эти вооруженные до зубов ребята любезно пригласят меня в свою компанию, чтобы альтруистично научить выживанию. Ну, или приставить к котлу на полевой кухне, кашу им там, скажем, варить. К чему я, кстати говоря, не питаю особой склонности. Да и те, кто сам, без помощи прилежной домохозяйки, не сумеют добыть и соорудить себе немудреный обед, долго теперь не протянут. Эти парни точно не из числа подобных рукожопых тюфячков.
Мэтт, который, похоже, не находит даже слов, чтобы высказать все, что обо мне думает, мрачно наблюдает за тем, как автоматчики возвращаются к бронированной инкассаторской машине. Хозяин собаки тоже забирается обратно в свой минивэн, кое-как спихнув с капота распластавшееся тело убитой зомбачки и смахнув блестящее крошево, оставшееся от лобового стекла. Хотя как можно убить то, что уже мертво? Только упокоить. Вот это правильное слово. Меня запоздало начинает колотить, точно в ознобе. Как я только решилась выстрелить? Я ведь до сегодняшнего дня боевого оружия в руках не держала, а уже успела продырявить голову бывшему врачу и сунуться против бешеного зомбоживчика.
— Т-ты зачем стреляла? — слегка заикаясь, спрашивает Кристи. Голос у нее дрожит.
— Хотела отвлечь внимание, чтобы те, с автоматами, успели ее прикончить, — говорю я и сама удивляюсь какому-то отстраненному, безучастному тону. Словно все происходило не со мной, а в ужастике на экране.
— Если ты у нас такой решительный воин, то не лучше ли сразу разбежаться с группой обычных людишек, которые просто тупо хотят выжить? — язвительно замечает Мэтт. — Хочешь подвиги вершить и спасать человечество — вперед, но можно как-нибудь без нас?
— А надо было сидеть и ждать, пока эта сволочь до нас доберется? — огрызаюсь я. Злость почти вытесняет страх. Мэтт таращится на меня с таким обвиняющим видом, словно и зомбачка обратилась исключительно по моей милости, и вообще весь этот гребаный апокалипсис лично я начала! Это у меня, наверно, уже на уровне рефлексов — мгновенно ощетиниваться, точно дикобраз, от подобного прокурорского тона, которого за восемнадцать годков от тетушки по самое не хочу наслушалась.
— Давайте не будем ссориться, — примирительно говорит Кристи. — Не та сейчас ситуация, чтобы друг на друга кидаться.
— Никто ни на кого не кидается, — буркает Мэтт. — Но что-то меня не шибко радует такой подарочек под боком, который нас в любой момент в заваруху втянуть может. Вот уж спасибо Гэри, удружил так удружил…
Тут машины снова трогаются, и он замолкает, сосредоточившись на том, чтобы ни в кого не въехать. Автомобильный поток медленно обтекает «бьюик» вместе с его мертвыми владельцами. Вот и выбрались из города называется… А ведь тоже, наверно, были полны надежд, что отсидятся в безопасном местечке, а потом все наладится, и они вернутся домой, к прежней жизни. Я почему-то так ошарашена этой простой мыслью, что сижу, буквально окаменев. Скольким подобным планам не суждено сбыться, сколько еще народу погибнет от этого вируса, от зубов зараженных, а может, и от рук вполне живых сограждан? Гарольд что-то нервно кричит в рацию, но я его едва слышу.
До сих пор я как-то даже не задумывалась о том, что и в мирное-то время никаких гарантий, что ты, выходя из дому, вечером или вообще когда бы то ни было туда вернешься. Банальная авария — и все, далеко идущие жизненные планы полетели в тартарары. Но в моей душе, вопреки всякой логике, продолжает жить ребяческая вера в то, что со мной ничего не может случиться. Что уж меня-то всякие несчастные случаи и катастрофы обойдут. Я же всегда соблюдаю дорожные правила, запираю за собой дверь, не сажусь в машины с незнакомцами и вообще не искушаю судьбу.
«Я выживу. Должна выжить. Этот кошмар однажды закончится, и я буду жить дальше», — стучит у меня в висках.
И вот наконец — щит, желающий доброго пути всем, покидающим Ричмонд. Прямо под ним, этакой издевкой, точно выброшенный на берег кит, лежит на боку фура, перегородившая почти все полосы шоссе. Кабина потемнела и облупилась, облизанная жадными языками пламени. Огонь успели потушить, но въедливый дым продолжает витать над дорогой. Облепившие фуру покореженные легковушки выглядят рыбами-прилипалами, пристроившимися к этому гиганту. От ворвавшегося в легкие резкого запаха гари и паленой плоти перехватывает дыхание. Когда машина проползает по краю единственной свободной полосы, обугленное тело водителя фуры вдруг дергается, и почерневшая рука в каких-то жутких струпьях тянется сквозь разбитое стекло, бессмысленно загребая воздух. Я прикрываю рот и нос рукавом куртки, чтобы не вдыхать этот удушливый смрад, и с ужасом думаю: почему никто из проезжающих мимо до сих пор не упокоил этого беднягу? Ведь это чей-то муж, брат, отец. Неужели никому не пришло в голову, что погибшие заслуживают лучшего, чем трепыхаться тут у всех на виду обгоревшим, точно головешка, трупом?
«Ты и сама не сделала этого, хоть тебе сия светлая мысль в голову и залетела, — сухо замечает внутренний голос. — Чего же ты хочешь от остальных?»
Ох, черт. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Я хочу, чтобы правительство, военные или кто угодно еще остановили это безумие. Я хочу, чтобы мне даже не приходилось задумываться о подобных вещах: не прострелить ли голову умершему человеку, потому как он все еще шевелится и больше того — не прочь меня сожрать. Я хочу, чтобы все было как раньше. Но пальцы чувствуют влажный от собственных взмокших ладоней металл пистолета, а за спиной погибает, захлебывается в волнах эпидемии и беспорядков мой город. И это значит, ничего как раньше уже не будет. Даже если найдут вакцину, истребят на корню уже готовеньких зомби, расчистят дороги и восстановят все, что сметут пожары и стихийные бунты, прежнего мира это не вернет. И нас самих, какими мы были еще пару дней назад, вероятно, тоже.