Глава 18 (1/2)

Анфиса смотрела на Данила широко распахнутыми глазами.

— Дань, ты стоишь… Ты стоишь, сам… — из глаз Воробьёвой против её воли брызнули слёзы.

— Я… Стою? — на лице Смирнова читалось неверие. — И правда, стою.

Мужчина слегка покачнулся. Анфиса крепко ухватила его за локоть.

— Я так тобой горжусь, — выдохнула Воробьёва и слегка приобняла Даню свободной рукой. — Дань, ты такой молодец. — Я так тобой горжусь… — снова повторила Анфиса.

— Не, Воробьёва, это всё ты. Фис, без тебя бы я не справился.

Если бы Анфиса не уткнулась Данилу в плечо, наверняка увидела бы, с каким восхищением тот на неё смотрит.

— Это всё ты и твоя сила воли, Дань. Уж я-то знаю, сколько сил ты тратишь на то чтобы преодолевать боль.

— Нетопырь мой, пожалуйста, не обесценивай себя. Зачем ты? Мне больно, в конце концов! — в голосе мужчины слышалась настоящая мука.

— За меня больно? — пробормотала Анфиса в плечо любимого. — Не боли за меня, этого я точно не стою.

— Нетопырь, нетопырь, неужели ты не понимаешь, что стоишь и любви, и заботы, и боли? — Смирнов почти рухнул на диван и притянул Анфису в объятья. — Ты стоишь любви, нежности, заботы… — бормотал Даня, утыкаясь Воробьёвой в макушку.

И наверное, невесомый поцелуй ей просто почудился. Ведь Даня любит их девочку.

***

К концу августа Смирнов начал понемногу ходить. С её помощью, всего несколько шагов, но он ходил. Да, пока ещё возвращался в коляску, но шаги, количество которых увеличивалось день ото дня, были бесценными. И даже несмотря на то что Даня иронично называл себя бегуном на суперкороткие дистанции, Анфиса была счастлива от их прогресса и не забывала напоминать Смирнову, какой он молодец и как сильно она восхищается им. Сам Данил, правда, упорно настаивал на том, что каждый его шаг — это заслуга Воробьёвой.

***

— Фис, — заговорил Даня однажды вечером, — я же правильно понимаю, что главная наша проблема, ну, относительно того, чтобы ты смогла открыться детям — это Эмилия, которую нужно нейтрализовать хотя бы на несколько дней?

— Ну да. Тут никаких новых вводных нет, — Анфиса, устроившаяся у Данила на руке (они решили, что смотреть «Звёздные войны» лёжа удобнее), нахмурилась и приподняла голову. — А что?

— У меня, кажется, есть мысль…

— И ты её думаешь?

— На самом деле, я её думаю уже… С неделю. Мы отправим Эмилию Карповну в санаторий.

— Так она и поедет, благословлённая моим кружевным платочком, — Воробьёва нервно хихикнула.

— Ну, если ты прибежишь домой и скажешь: «Эмилия Карповна, а не съездить ли вам в отпуск?», то, конечно, она, наверное, что-то заподозрит… Ну, есть маленькая вероятность. Но, если всё обставить по-умному…

— А по-умному — это как? Надеть мешок на голову и вывести куда-нибудь в Краснодарский Край?

— Если есть на свете рай, то это — Краснодарский Край, — фыркнул Данил. — Дослушай меня, о нетерпеливейший из нетопырей, — Смирнов закатил глаза.

— Слушаю, мой господин.

Тема Эмилии всегда выбивала Анфису из равновесия, а это в свою очередь побуждало нести откровенную чушь, которой при других обстоятельствах она бы себе не позволила.

— Какая послушная девочка, — мурлыкнул Данил. — Смотри, я на последних торгах нормально так поднял, Слушай, спасибо тебе, что натолкнула меня на мысли о трейдинге и не побоялась рискнуть остатком кредита.

— Ну, кредит — общий, а мысль не моя, а Северного Медведя, на финансовый блог которого я случайно зашла. Так что как бы и не за что. Тут, скорее, надо восхищаться твоей чуйкой. У тебя удивительная деловая интуиция. Кто бы мог подумать, что ты прирождённый брокер.

— Я и сам никогда себя в этой сфере не рассматривал. А вообще, когда-нибудь настанет день, в который нетопырь перестанет обесценивать себя и свой вклад в наш общий успех. Кто подкатил ко мне с идеей, ноут подогнал? Ты иногда такая бесячая!

— Только иногда? — хрипло произнесла Анфиса, крепче прижимаясь к собеседнику.

Данил тяжело сглотнул и откашлялся.

— Ну так вот, поднял я нормально. На днях сможем обналичить приличную сумму, и ты погасишь часть кредита. А ещё кусок денег пойдёт на оплату путёвки для Эмилии Карповны. Отправим её куда-нибудь в тёплый уголок нашей необъятной, в тот же Кисловодск, на воды, как Берлиоза.

— Ну, он так и не доехал.

— Не на том концентрируешься, моя филологическая девушка, и если уж на то пошло, он, бедняга, даже не выехал, потому что Аннушка таки разлила масло.

— Да поняла, поняла, мою сапиосексуальную жилку ты уже обезоружил. Только Эмилия всё равно не примет от меня подобный подарочек.

— Она от тебя, скорее всего, даже стакана воды сейчас не примет. Мы купим путёвку, запечатаем её в плотный конверт вместе с красивым сертификатом, в котором будет указано, что Зеленова Эмилия Карповна, умница, молодец и вообще любимица фортуны, выиграла путёвку на юга.

— Так а если она ни в каких розыгрышах не участвовала?

— Солнышко, вот у тебя нет бабушки, а у меня бабушка есть. Поэтому я знаю, что, вообще-то, разные пенсионные фонды да Собесы время от времени проводят такие розыгрыши. Более того, каждый пенсионер имеет право позвонить раз в год в Собес и сказать: «Я нуждаюсь в отправке в санаторий, отправьте-ка меня, пожалуйста». Его, конечно, пошлют не сразу, скорее всего, поставят в очередь, но сказать ему: «А не офигел ли ты, старый пердун?» грымзы из Собеса не имеют права. Другое дело, что нашим пенсионерам о такой возможности никто не говорит, а путёвочки бюджетные благополучно расходятся по собственным бабкам, мамкам, любовникам — в зависимости от возраста собесовской грымзы. Иногда они толкают их, но это редко. Обычно просто пристраивают собственные жопы и жопы родственников.

— Откуда ты такой прошаренный? — в голосе Анфисы слышалось удивление.

— Бабушка, помнишь? Она свои права знает и уже два раза таким макаром на минеральные воды выбилась.

— Понимаешь, Дань, у Эмилии достаточно финансов, чтобы самостоятельно обеспечить себе отдых. Да и на классическую пенсионерку она не тянет.

— Не, ты всё-таки не понимаешь. Она может быть сколь угодно обеспеченной, но она пенсионерка, то есть человек, который на благо государства положил жизнь: работал, налоги платил, дитё воспитал. А взамен этого от государства выхлопа ноль целых шиш десятых. А молодость у неё прошла в советском союзе, когда от предприятия путёвки за четверть стоимости. Поэтому для неё такое внимание — Данил показал кавычки свободной рукой, — будет и логично (потому что государство должно заботиться о своих гражданах, особенно пенсионного возраста, ну, в их, строителей коммунизма, понимании), и приятно, и в каком-то смысле вернёт её в юность, в которой коммунистическое счастье всем и никто не уходит обиженным. Да и к тому же, кто ж откажется от хорошей халявы? А в наших интересах сделать халяву хорошей. А то, что Эмилия — обеспеченная, так она лучше мамке твоей, прости Господи, такую же путёвку купит и с собой её потащит, хотя я б её на Колыму сплавил, мамку твою названную!

— Почему ты так остро не любишь мою мать?

— Потому что мать… Нехуй взять! — зло выплюнул Данил.

— Тебе-то она чем не угодила? Вы ж даже незнакомы толком.

— Настолько незнакомы, что на Дианиных или, например, твоих днях рождения она не забывает презрительно поджать губы и скривить такую рожу, будто я ей членом кашу помешал. Я как-то слышал её сетования: «Ах, Милочка, и вот на это Диана обратила внимание?! Это же ужас!» Что ужасного, я, правда, слушать не стал. Уловил только зеленовское «Мариша, ты не справедлива».

— Ну, положим, в этом, Смирнов, виновата я. Это я маму накручивала, — Анфиса напряжённо хмурилась.

— Угу, я уж понял, что ты виновата во всём, начиная с вымирания динозавров. Но она, блять, не счётчик, чтоб накручиваться. Она просто на меня пассивно быковала, аристократка, блять, в сотом поколении! Но бешусь я даже не поэтому! Мне феерически похуй, что Марина Витальевна обо мне думают-с, — Данил даже не пытался сдерживать злость, хлеставшую из него.

— А в чём дело тогда? — плечи Воробьёвой напряглись ещё больше, но голос оставался ровным.

— Да в том, что она тебя бросила! Бросила, нетопырь, понимаешь?! Сначала назвала дочерью, а потом… Отфутболила! Этот ребёночек — дерьмо! Несите нового!

— Ты не понимаешь… — Анфиса тяжело вздохнула. — Это моя вина. Я её подвела.

— Да-да, со времён динозавров, я слышал. Только ни хуя! Это был её выбор — отказаться от тебя. А я, знаешь, старомоден: если у тебя есть ребёнок, будь добр выполнять родительские обязанности, если нет факторов, этому препятствующих. А так, пока ты была… Доченькой, которую можно на стульчик поставить и подругам похвастать, всё было заебись. А как попала в сложную ситуацию, от тебя отказались.

— Я создала все условия для этого, — несмотря на поднимающуюся из глубин боль, Анфиса старалась удержать эмоции под контролем.

Он не должен ковыряться в её ранах. Как бы сильно она его ни любила, это слишком больно. Просто не надо, не надо, пожалуйста!

— Какие, блять, условия ты создала?

— Я сама ей сказала, что мне всё нравится, и попросила больше не звонить.

— И она охотно выполнила твою просьбу — звякнула дежурно, для галочки, и продолжила свою размеренную жизнь матери в горе, которое ей принёс любимый ребёнок. Слушай, а она и к родному сыну так же относится? Если да, то сочувствую мужику.

— Смирнов, ты не имеешь права всё это говорить! Наши отношения с матерью тебя не касаются, — Анфиса сжала руки в кулаки с такой силой, что ногти вонзились в ладони.

— Ну да, ну да. У меня вообще, блять, никаких прав нет, — Данил посмотрел на Воробьёву исподлобья. — Только это не отменяет простого факта — тебя бросили. Тётка, которую ты считала мамкой, твоя пьедестальная фигура. Тебя. Бросила.

— Заткнись! — неожиданно для себя рявкнула Анфиса. — Ты не представляешь, насколько больно ей было!

— А тебе?! Тебе, блять, не было больно?! — Смирнов тоже сорвался на крик.

Анфиса почувствовала, что контроль всё-таки ускользает от неё. Глубоко вздохнув, она постаралась взять себя в руки.

— Я прорвусь, — женщина приложила все усилия, чтобы голос прозвучал максимально нейтрально.

— Бля-а-ать! — взвыл Данил и саданул кулаком по дивану. — Ебать, Воробьёва, ты можешь, сцук, хоть иногда действовать как живой человек?! Жить, а не прорываться?! Хватит строить из себя отмороженное бревно!

— А чего ты от меня хочешь? Истерики? Так я ещё достаточно себя уважаю, чтобы не срываться в безобразный скандал.

— Нет, ты всё-таки бревно! А промежуточного этапа между ёбаным айсбергом и истерикой у тебя нет?! Ты не просто бревно, ты, блять, ледяное бревно!

Прежде чем поняла, что делает, Анфиса схватила мужчину за грудки и притянула к себе почти вплотную.

— Бревно, значит? Это я бревно?! — Воробьёва не знала, какой яростью горят её глаза на бледном лице. — Я тебе, блять, покажу бревно! — Анфиса, по-прежнему слабо отдавая себе отчёт в своих действиях, поцеловала его, больно прикусив нижнюю губу.

Данил ответил, но касание его губ было мягким, несмотря на жгучую злость, клокотавшую в груди.

— И тем не менее, она тебя бросила, — Смирнов облизал губы и почувствовал металлический привкус крови.

Ему не стоило в очередной раз это повторять. Предохранители слетели, и единственное, что чувствовала Анфиса, желание заставить Смирнова заткнуться. Заставить во что бы то ни стало.

Новый поцелуй был ещё более свирепым, а ответ на него — до боли нежным, таким, словно Даня и не заметил вышедшей из берегов ярости. И Анфису это не устраивало. Совершенно. Она буквально легла на мужчину и принялась целовать всё, до чего могла дотянуться: губы, скулы, щёки. Когда её губы прошлись по подбородку и втянули кожу, Смирнов отчётливо застонал.

— Ч-чёрт…

Увидев и почувствовав реакцию (тело мужчины ощутимо напряглось и подалось ей навстречу), Анфиса повторила манёвр. Она задержалась на подбородке на несколько секунд и спустилась губами на шею, к кадыку.

Воробьёва не сразу поняла, что пальцы Данила оказались в её волосах, зарылись между прядей и массируют кожу. Его деликатность почему-то разозлила ещё больше. Он, блять, не может быть таким непрошибаемым, когда она потеряла чёртов контроль!

Анфиса снова накрыла его губы своими и резко толкнулась языком. Данил покорно её впустил, не оказав ни малейшего сопротивления, только крепче прижал к себе и принялся поглаживать спину.

Ладони Анфисы скользнули под футболку Дани. Когда ногти Воробьёвой с силой прошлись по рёбрам, мужчина зашипел и поцеловал её, очень мягко, будто боялся спугнуть. Но эта мягкость нисколько не утишила ни Анфисиной страсти, ни злости. Он бесит её! Сейчас, блять, он её бесит!

Бесит, как никто ни разу в жизни не бесил!

Анфиса привстала и дёрнула Данила на себя, заставив приподняться. Всего несколько секунд понадобилось женщине, чтобы освободить его от футболки и толкнуть на подушки, чтобы снова целовать. Покрывать жалящими поцелуями-укусами грудь, плечи, рёбра, живот… Возвращаться к губам, чтобы яростно терзать их. Спускаться к скулам. И снова, и снова замирать на таком чувствительном подбородке, слушая хриплые стоны этого невыносимого мужчины.

После очередного укуса на шее руки Данила сомкнулись на краях Анфисиной майки и потянули ткань вверх.

Майка отлетела куда-то в сторону. За ней последовал бюстгальтер, с передней застёжкой которого Смирнов справился в считанные мгновения.

Анфиса в долгу не осталась. Почти сразу штаны и боксёры Смирнова улетели за диван. Куда отправила собственные шорты и бельё, женщина даже не посмотрела.

Оседлав бёдра Данила, Анфиса обхватила его член рукой, чтобы тут же услышать очередной стон. Рвано выдохнув, она опустилась на него и замерла на несколько секунд.

Даня приподнялся на локтях и принял сидячее положение, всё ещё оставаясь в ней, затем толкнулся бёдрами, одновременно накрывая сосок партнёрши губами. Ладони Смирнова переместились на бёдра Анфисы и крепко сжали чувствительную кожу.

— Бля-а-ать, — простонала женщина, теснее прижимая его голову к собственной груди.

Как бы сильно ей ни хотелось превратить постель в поле боя, ритм толчкам задавал Данил: они были глубокими и размеренными. Губами он всё ещё ласкал грудь, а пальцы путешествовали по бёдрам, ягодицам, пояснице. Обнаружив, что прикосновение к ямочке на крестце заставляет Анфису стонать и выгибаться, мужчина возвращался к ней снова и снова. Воробьёва же отчаянно царапала его плечи и спину, расцвечивала шею засосами, с удовольствием отмечая, что кое-где светлая кожа уже пестрит синяками.

— Ты можешь, блять, двигаться резче?! — задыхаясь, выплюнула Воробьёва.

Подумать только, этот невыносимый, бесячий мужик посмел ухмыльнуться, на секунду оторвавшись от её груди. Анфиса хотела оставить на плече очередной укус, но за ухмылкой последовал резкий и такой глубокий толчок, что она задохнулась и всхлипнула. Смирнов застонал в ответ и ускорился.

Следующие несколько минут комнату наполняли только стоны — хриплые Анфисы и громкие, почти бесстыдные — Дани.

Очередной мощный толчок, казалось, заполнил её до краёв. Вскрикнув, Анфиса сорвалась в оргазм, долгий и яркий. Данил замер на несколько секунд, а затем снова начал двигаться, чуть медленнее, почти лениво, но всё так же глубоко. Вскоре Анфиса почувствовала, как её накрывает второй волной, которая захлестнула и её партнёра. С громким стоном Даня рухнул на спину, увлекая партнёршу за собой.

Какое-то время они лежали в тишине, достаточно долгой, чтобы предохранители Анфисы вернулись на место. Предохранители и чувство вины, которое только усиливалось, когда она разглядывала расцарапанные плечи Смирнова.

— Я проиграла, — хрипло пробормотала Анфиса, отводя глаза.

— Ч-что? — в голосе Данила слышалась растерянность.

— Проиграла, Дань. Я обезоружена, а ты выиграл.