Глава 15 (1/2)

Анфиса, покрытая холодным потом и тяжело дышащая, села в

кровати. По ушам била настойчивая трель мобильного.

Женщина потрясла головой, пытаясь понять, где находится, и с

силой провела по лицу ладонью — щёки были мокрыми. Она плакала во сне. Сон. Это

был всего лишь сон. Воробьёва всхлипнула. Тяжёлый, отвратительный сон.

А телефон продолжал надрываться. Не до конца придя в себя,

Анфиса схватила сотовый.

— Д-да, — её голос дрожал.

— Анфиса?

Полувопросительные интонации мужа на какое-то мгновение

парализовали. Женщина рвано выдохнула.

— Да, Серёж…

— Фис, скажи, ты дома?

— Да…

— Что у тебя с голосом? Что-то случилось?

— Серёжка, как я рада тебя слышать! Ты не представляешь, как

рада! Мне приснился отвратительный сон, ёжик. Самый отвратительный на моей

памяти. Страшнее ничего не было.

— Значит, и хорошо, что я тебя разбудил. Это был всего лишь

сон, незабудка моя, — Сергей понизил голос до шёпота, так он делал всегда…

Раньше, когда случалось отгонять её ночные кошмары.

— Спасибо, ёжик…

— Незабудка, хочешь, верну тебя в реальность?

— Да…

— Сходи, пожалуйста, ко мне в кабинет, там, в верхнем ящике

секретера…

— Зелёная папка, — чуть слышно выдохнула Анфиса.

— Что, прости?

— Нет… Ни-ничего, — губы плохо её слушались.

— Фис, найдёшь там… Надеюсь, найдёшь… Зелёную папку с

документами.

Сонная одурь мгновенно слетела с женщины. Воробьёва вскочила

на ноги и пулей понеслась в кабинет.

Вот она, зелёная папка. Если есть эта чёртова папка, значит

можно, ещё можно всё переиграть.

— Есть! Есть! Я её нашла… Нашла! — радостно закричала Анфиса.

— Откуда столько счастья, незабудка? Это я тут радоваться

должен, что не проебал полимеры. А то знаешь, как грустно было бы?

— Ёжичек, ты не понимаешь… Это был отвратительный сон, и

началось всё с блядской зелёной папки. С зелёной папки, из-за которой… Господи,

мы ненавидели друг друга и чуть не развелись.

— Развелись? А нафига нам разводиться? — в голосе Зеленова

слышалось искреннее удивление.

— Нет, не нужно. Не надо разводиться…

Анфиса уже достаточно пришла в себя, чтобы тихонько

рассмеяться. Смех был нервный, но он всё-таки прогнал остатки кошмара.

— Вот и я так думаю, — невозмутимо отозвался Сергей.

— Куда тебе её прислать и когда? — Воробьёва подхватила

папку и вернулась с ней в свою спальню.

— Я скину адрес СМС-кой. А когда… Ну, не то чтобы это горит,

но в течение дней четырёх. Просто упакуй как есть и пришли заказным.

— Хорошо, завтра по пути на работу заеду на почту.

— Ты… Работаешь?

— Пытаюсь, — нервно хихикнула Анфиса.

— А кем?

— По специальности, Серёж.

— Анфис, ты… Зависимость, что ли… Поборола? — в голосе

мужчины смешались надежда и недоверие.

— Ох, бля-а-а, — тяжело вздохнула женщина. — Ёжичек, так

просто и не расскажешь, но если коротко, то не было никакой зависимости

никогда.

На том конце трубки повисло ошеломлённое молчание.

— Зеленов, ты жив? — осторожно осведомилась Анфиса.

— Ненаглядная моя, — голос Сергея похолодел. — А что это за

цирк на дроте был четыре года?

— Говорю же, так сразу и не объяснишь. Но если хочешь, в

качестве доказательства, что ни на чём не сижу, скину по электронке результаты

своих анализов. Я их каждый месяц делаю — доказательную базу собираю. Правда,

теперь в этом нет необходимости.

— А я и не сказал, что тебе не верю. Мне интересно, что это

за… Блядский цирк был! — Сергей начал закипать.

— Это… Это, блин, Серёж, я не знаю, как всё объяснить по

телефону. Это правда, долгая и сложная история. Я тебе всё обязательно

расскажу, но нам нужно встретиться. Ты когда приедешь?

— Не могу, Фис, пока не могу. Так что если не по телефону,

то разговор нам придётся отложить.

— Ладно, — голос Воробьёвой заметно погрустнел.

— Незабудка моя, я соскучился. Я правда соскучился. Но пока

работы столько, что меня на то чтобы спать не хватает, не то что в Москву

рвануть. Но, если всё так, как ты говоришь, я счастлив.

Зажав телефон плечом, Анфиса села за ноутбук и включила его.

— Серёж, у тебя же мыло старое?

— Э-э-э… Дегтярное и… Яблочное.

— Ёжичек, — Анфиса открыто расхохоталась. — Я про

электронку. Знаешь, теперь совсем верю, что спать не успеваешь.

— Бля, я идиот, — фыркнул Сергей. — Да, почта у меня не

менялась.

— Тогда лови, — женщина вошла в почтовый клиент и отправила

мужу электронную версию результатов анализов.

— Э-э-э… Я так понимаю, это анализы?

— Угу. И тебе спокойнее… Да и мне тоже.

— Спасибо. Ну то есть я пока не всё понимаю, но спасибо.

— Я и сама до вчерашнего дня ни черта не понимала. И Серёж,

я всё ещё не представляю, почему ты уехал от детей. Я не сомневаюсь, что ты их

любишь, но я не понимаю твоих поступков, — Анфиса постаралась быть максимально

деликатной, чтобы её сон не оказался вещим.

— Ты не поверишь, но это тоже очень не телефонный.

— Почему? Поверю. Я, блять, теперь во что угодно поверю, —

женщина передёрнула плечами.

— Фис, скажи, пожалуйста, как дети? Мои звонки они

сбрасывают.

Анфиса улыбнулась. Ей нужно было всего лишь немножечко

подождать, чтобы муж спросил о Дене и Полинке, с которыми у неё вчера состоялся

тяжёлый разговор о болезни бабушки. Реакция ребят была неоднозначной. Денис

рвался высказать Эмилии всё, что он о ней думает, и Воробьёвой стоило больших

усилий удержать сына от глупостей. Полина же отнеслась к известию чуть

спокойнее. Дочери было жаль их обеих — и мать, и бабушку, и волновало Полину

скорее то, смогут врачи помочь Эмилии или её состояние необратимо.

— Как дети… — Анфиса накрутила прядь на палец. — Во-первых,

учатся, во-вторых, работают: Поля по-прежнему в модельном агентстве, а Денька

чужие компы чинит. Пару дней назад я и им рассказала, что не наркоманка.

— И как они восприняли?

— Лучше, чем я ожидала. Возможно, когда-нибудь они снова

будут мне доверять. Относительно тебя, Серёж, если мы ничего не сделаем, детей

ты потеряешь.

— Да знаю, знаю, — голос Сергея был полон непередаваемой

боли. — И знаю, как сильно виноват перед ними.

— Ёжик, если объяснишь, в чём дело, мы вместе попытаемся это

разгрести.

— Объясню, незабудка, всё объясню.

— Что ты херово спишь, я уже поняла, — Анфиса неожиданно перевела

тему. — А ешь ты как?

— Ну… Как придётся.

— Зеленов, только не говори мне, что ты так и не научился

готовить даже самые элементарные блюда!

— Нет, ну почему? — возмутился Сергей. — Я макароны варю. И

картошку тоже могу. Яичницу вот пожарить…

— Может, ты меня обрадуешь и скажешь, что позавтракал?

— Скромнее надо быть в своих фантазиях, скромнее, жена моя.

— Ну я ж не айфон попросила, — фыркнула Анфиса.

— Знаешь, с айфоном было бы проще, — рассмеялся Серёжа и тут

же спохватился. — Бли-и-ин, незабудка, я же тебе это… Я же кредитки твои

заморозил.

— Ну а чё ты должен был делать, зарабатывать мне на дозу? У

тебя были причины. К тому же напоминаю, у меня есть работа. Я практически

руковожу издательством.

— Это прекрасно, но карты я всё-таки разморожу.

— Не беспокойся, ёжик, мне есть на что жить.

— Я не сомневаюсь, просто… Я был бы счастлив, если бы наш

бюджет снова стал общим.

Анфиса улыбнулась. Как хорошо, что ей приснился этот жуткий

кошмар, а то и правда бы, всё высказала. Конечно, вряд ли опустилась бы до тех

мерзостей, которые кричала мужу во сне, да и ёжик, скорее всего, не бил бы её

по больному. Но Господи, как же здорово, что их разговор развивается абсолютно

мирно. Ведь он по-прежнему её ёжик, у которого наверняка толпа внутренних

демонов.

— Серёж, а давай, я к тебе приеду?

— Куда ты приедешь? Нет, не пойми меня неправильно,

солнышко, я бы очень хотел тебя увидеть, но, если руководишь издательством,

работы у тебя наверняка выше крыши. Придётся ждать как минимум до выходных.

— Ну, я вчера закрыла проект, раньше срока, между прочим. На

других сидят заряженные ребята, которых на данном этапе контролировать не

нужно. Есть Ланка, в конце концов, которой доверяю. Я так много въёбывала всё

это время, что уж как-нибудь, думаю, заработала пару отгулов. Так что сейчас

вполне могу собраться, сесть в машину и примчаться к тебе. Другое дело — ты

можешь быть занят. Тогда я отсвечивать не буду.

— Что ты, незабудка, если б ты приехала, я бы тоже вспомнил

про отгулы.

— Тогда жди, — ответила Анфиса, выключая компьютер.

— Что ты там говорила про машину?

— Ну, взяла в кредит, выплачиваю потихоньку. Через два года

моя прелесть будет полностью моей.

— А что за авто? И вообще, когда ты успела научиться водить?

— Я Реношку взяла. А когда научилась… Скажем так, чтобы

реально ни на что не подсесть и не взвыть, я себя занимала.

— Вот оно что… Фи-и-ис, — простонал Сергей в трубку, — я

такой дебил… Я должен был догадаться, что ты не можешь ни на что подсесть. Ты

же пыталась мне сказать… Я дебил!

— Серёж, во-первых, я была убедительна. Во-вторых, тебе тоже

было тяжело. В-третьих, я не так сформулировала… Запрос, если хочешь. А

в-четвёртых, насчёт того что я не могла… Знаешь, думаю, в определённых

обстоятельствах даже самый сдержанный человек вполне способен стать наркоманом.

В какой-то момент я подумывала, может, лучше быть, чем слыть? И гори всё синим

пламенем! Но… Слишком уж явное отвращение вызывали у меня наркотики. А ещё я… Надеялась,

что вернусь к детям и что у нас с тобой всё наладится, хотя насчёт последнего

надежду потеряла довольно быстро. Но к детям хотелось невыносимо.

— Всё равно, я… Господи, незабудка моя, я тебя не

заслуживаю…

— Ёжичек, не драматизируй. Мы оба нахуевертили как боженьки.

Вот везде, где можно было, нахуевертили, — Анфиса в очередной раз нервно

хихикнула. — Скажи мне, муж мой, у вас в Питере как, очень холодно? Или я всё

же могу надеяться не отморозить себе задницу?

— Э-э-э… Ну, задницу, конечно, не отморозишь, но в ветровке

уже холодно. Лучше всё-таки куртку.

— Угу… Чёрная с синим подойдёт?

— Чёрная с синим? Да, пожалуй, в ней ты точно ничего не

отморозишь.

— А кроссы или ботинки демисезонные?

— Вот тут всё зависит от толщины твоих кроссов. Знаешь, за

что люблю тебя, жена моя?

— А любишь? — в голосе не было ни намёка на кокетство,

только грусть и… Страх.

Анфиса не знала, но Сергей болезненно поморщился. Даже

надежды в этом вопросе не звучало.

— Люблю, незабудка, очень люблю. За двадцать пять лет ничего

не изменилось.

— И я тебя люблю, ёжик, все эти двадцать пять лет.

Супруги какое-то время помолчали, наслаждаясь

определённостью, которая в кой-то веки наступила в их отношениях, даже если

ненадолго. Потому что «люблю» — это факт, который дарит надежду, но никак не

обещает, что всё будет легко и просто. Только от них зависит, к чему в конечном

итоге придут их отношения.

— Насчёт того всё-таки, за что я тебя так сильно люблю, —

вернулся Серёжа к прежней теме. — На самом деле, за многое. Но особенно ценю

твою удивительную способность быть практичной.

— В каком смысле?

— Ты собираешься ехать в дождливый сырой Питер, и меня не

может не радовать, что спрашиваешь, насколько здесь пиздец с погодой.

— Ну, это нормально, потому что с погодой там у вас

действительно пиздец.

— Понимаешь, незабудка, в моём офисе довольно много женщин,

и даже коренных жительниц. Но далеко не все они учитывают погодный фактор. В

балетках в конце октября, конечно, не ходят, но куртка короче… Ну, в общем,

едва почки прикрывает — это почти всегда. На иную смотришь, и хочется спросить:

«Где глаза у твоей семьи? Кто вообще выпустил тебя из дому в таком виде?»

Понимаешь?

— Ага. Только я уже не в том возрасте, чтобы жопу

отмораживать. Мне, знаешь, моя жопа дорога. А то цистит придёт раньше пенсии.

Поэтому, прости, обольщать ультракороткими юбочками не смогу. Мне бы пуховичок

подлиннее, джинсики с начёсом — вот это вот всё.

— И слава Богу, что если джинсики, то с начёсом, а если

пуховичок, то подлиннее, — серьёзно отозвался Сергей, а затем заговорщически

добавил. — Потому что мне твоя жопа тоже дорога.

— А, вот и хорошо, значит, у нас с тобой одинаковые

ценности.

— Ну ты знаешь, значит, мы с тобой будем жить долго и

счастливо. Одинаковые ценности в семье — это важно.

— Ещё скажи, семейные.

— Ценности? Вполне. Ты — семья моя? Значит, и жопа тоже моя.

Моя ценность.

— Хорошо, что не твоя прелес-сть.

— Вполне себе прелес-сть, — Анфиса не могла видеть

собеседника, но точно знала, что улыбка мужа сейчас приняла нарочито хищное

выражение.

— Жди меня, Серёжка, я скоро приеду.

— — Очень жду, незабудка. Хорошей тебе дороги, только,

пожалуйста, езжай осторожно.

— Не переживай, я вовсе не обезьяна с гранатой, — Воробьёва

достала из шкафа пару тёмно-серых джинсов и светло-голубой свитер. — Знаешь,

Серёж, мой любимый джемпер… Ну, помнишь, голубой? Ты его ещё из командировки в

ЕКБ привёз?

— Ну, помню, конечно.

— Он на мне болтается, скорее всего. Даже обидно.

— Потому что есть надо регулярно, а не по большим

праздникам, — ворчливо отозвался Зеленов.

— Кто бы говорил! Уверенна, я приеду, а у тебя дома мышь в

холодильнике не только повесилась, но уже и истлела до мрачных косточек.

— Никто у меня там не повесился. У меня в морозилке

пельмени, между прочим, — обиженно засопел Серёжа.

— А, ну, пельмени — это, безусловно, серьёзная заявка на здоровое

питание.

— Ну чё ты ворчишь? Я даже ем иногда. И вообще, на мне ничё

не болтается, — мужчина тактично умолчал о том, что недавно вынужден был

обновить гардероб, чтобы не выпадать из старых костюмов.

— Ну и хорошо, что не болтается. Хотя ума не приложу,

неужели ты на пельменях держишься?

— Ну, иногда — на пельменях, иногда — на шаурме.

— Шаву-у-уха, — алчно протянула Анфиса.

— Моя девочка, которая любит есть. И как меня это радует…

Значит, шанс тебя откормить ещё остался.

— Если только не шавермой, — пошутила Анфиса.

— То есть, если я стану называть её шавермой, ты

принципиально откажешься есть?

— Хрен тебе! Есть, конечно же, буду, просто поедая шаурму, —

Воробьёва выделила последнее слово, — я буду размышлять над вопросом, не

подменили ли моего мужа.

— Не подменили, не подменили. Сколько уже в Питере нахожусь,

до сих пор глаз подёргивается. С «поребриком» я как-то сжился, но «шаверма»

меня удручает. А за «куру» и «гречу» хочется убивать.

— Ты никогда вроде не отличался кровожадностью? Серёж, он

висит! — Анфиса с тоской оглядела себя в зеркале. — Где моя грудь? И жопы

никакой нет… Ёжик, ты меня разлюбишь и уйдёшь к двадцати пятилетней с третьим

размером.

— Скорее, я просто буду тебя активно откармливать. Ну, или

ты меня, учитывая, что готовишь ты. А вообще, я же не только за тылы и бюст

тебя люблю. Ты у меня полна всяческих достоинств.

— Глубоко скрытых, — мрачно пошутила Анфиса.

— Вполне себе эксплицитных, — рассмеялся Серёжа. — Ты просто

к себе несправедлива.

— Главное — тебя люблю. Ладно, солнышко, буду я собираться…

— Жду тебя, счастье моё, — тихо отозвался Зеленов и положил

трубку.

***

Откладывая телефон, Анфиса хмурилась. Конечно, разговор с

Сергеем внушал надежду, но было кое-что, о чём муж не знал. И, когда они

встретятся, она обязательно расскажет Серёже о том, что так мучает. И кто

знает, может, после этого мужчина не захочет ничего налаживать.

***

Тот февральский день начался для Анфисы с неприятного

известия: одна из подчинённых позвонила из больницы и сообщила, что ближайший

месяц на работу не выйдет. Поскользнувшись на льду, Маша сломала пару рёбер и

ногу. Всё осложнялось тем, что перелом был открытым.

Закончив с переводом, Анфиса поехала в травматологию. Узнав,

что Смирнова лежит в тринадцатой палате, женщина поднялась на второй этаж,

отыскала нужную дверь и нажала ручку.

— Машка, к тебе можно?

— Вот Машкой меня ещё не называли, — откликнулся низкий

голос, принадлежащий явно мужчине.

Воробьёва подняла голову, чтобы тут же уронить челюсть на

жёлтый линолеум.

— Ты? — глаза женщины округлились от шока.

— Не-е-ет! — протянул Данил Смирнов. — Где ж я, блять, так

нагрешил?! Воробьёва, скажи, что у меня просто глюки от обезболки!

— А у меня тогда — от недосыпа? — растерянно отозвалась

Анфиса.

— Видимо. Воробьёва, что ты, блять, здесь забыла?

— Коллегу проведать пришла, Машку, Смирнову.

— Это та, которая с переломом ноги? Так она в пятнадцатой.

Парня её тоже неправильно снавигировали. Правда, он назвал меня заей.

— Хорошо, не пупсиком, — нервно хихикнула Анфиса.

— Да, я ему сказал «Уйди, противный», — Данил манерно

растянул гласные.

— А мне скажешь «Омнис Спиритус»?

— Это поможет?

— Что произошло, Смирнов? — не дожидаясь приглашения, Анфиса

вошла в палату и пристроилась на пустой койке (соседей у Смирнова не было).

— Видимо, не поможет, — мрачно резюмировал мужчина. — Что,

что… Разумеется, шёл пьяный, упал, ударился о поезд, переломался, поезду морду

помял. Ему, бедняге, совсем хреново после нашей встречи.

Воробьёва оглядела собеседника. Заросший, худой, с мрачным

взглядом больших чёрных глаз. Он полусидел, опершись на подушку, и вертел в

руках электронную книгу.

— И сколько прошло времени, с тех пор как ты зашиб поезд? —

во взгляде Анфисы читался скепсис пополам с тревогой.

— Четыре месяца. Пока пластины в позвоночник поставили, пока

к рукам подвижность вернулась. Теперь вот жду выписки. На коляску и домой.

— В смысле, на коляску…?

— Ну а как иначе? — невесело усмехнулся Данил. — Ручки

двигаются и ладно. А ходить… Разве что под себя, — истерично засмеялся мужчина.

Анфиса прижала руки к лицу. Конечно, их отношения со

Смирновым всегда были, мягко говоря, натянутыми, в большей степени по её вине —

сейчас-то можно было себе в этом признаться. Но она никогда не пожелала бы

мужчине ничего подобного. Представить деятельного и подвижного Данила инвалидом

было невозможно.

— Воробьёва, только не надо поганой жалости! — зло выплюнул

Смирнов, откладывая книгу. — Хочешь слёзы лить — так за дверью.

Анфиса смутилась и укорила себя. Она и не заметила, как

закусила губу, и точно не подозревала, что её глаза влажно блестят.

— Прости, — женщина нацепила на лицо привычную ледяную

маску, которая спасала её в самых сложных ситуациях.

— О, замороженный нетопырь. С этим уже можно работать.

Анфиса слегка улыбнулась.

— Что-то остаётся неизменным, да, Смирнов?

— Ну, если ты всё ещё спишь на потолке, можно сказать и так.

— Всё хорошо, почти не сплю.

Байка о том, что Анфиса спит на потолке, родилась после

одной из ночёвок Зеленовых у Князевых. Воробьёва неосторожно попросила у Данила

одеяло, на что тот ответил:

— Странно, я думал, ты на потолке спишь вниз головой,

обернувшись кожистыми крыльями. Нетопырь — как он есть.

— Муки совести? — иронично уточнил Смирнов.

Похоже, взаимодействовать в привычном формате холодной войны

ему сейчас легче. Да и менять своё отношение к Анфисе у Данила причин не было.

Именно на него она выливала тонны ледяного презрения за собственную трусость и

нерешительность.

Данил знал, что причиной пассивной агрессии Анфисы была

ревность. Воробьёва любила Диану и не могла простить мужчине, что Князева с

ним, а не в их треугольном гнезде. Ни она, ни Сергей так и не решились сказать

Диане, что оба любят её. Вместо этого они (Анфиса, конечно, в большей мере)

предпочитали высокомерно критиковать его привычки, возраст, манеры. Любой

недостаток становился поводом для колких фраз и многозначительных взглядов.

Сначала Даня искренне недоумевал, потом, когда разобрался, в

чём дело (не то чтобы у него это заняло много времени), платил друзьям Дианы

тем же. Их встречи не превращались в безобразные скандалы, но атмосфера

натянутости была всегда. И единственные нападки, со справедливостью которых он

по прошествии нескольких лет мог согласиться, — это тревога Зеленовых по поводу

их с Дианой начинающегося алкоголизма.

— Совесть? Что такое совесть? Нетопырям, Смирнов, совесть не

полагается. По ночам я отлавливаю девиц, чтобы пить их молодую кровь, а днём

прихожу к тебе в глюках. Всё же просто!

— Слушай, а кроме как доставать меня, дел у тебя нет?

— Не-а.

— Какая скучная-скучная личная жизнь, — Данил закатил глаза.

— Почему же скучная? Ты довольно бурно реагируешь, а это

вносит в моё подпольное бытиё капельку разнообразие.

— Подпольное бытиё? Это как? — Смирнов заинтересованно

приподнял бровь.

— Это тяжело, — Анфиса грустно вздохнула.

— Нет, ты не поняла вопроса. Я ж о вашей жизни ничего не

знаю. Я Яську с Ди не видел больше двух лет.

— Что?

— А, ты настолько из жизни выпала?

— Но ты бы не бросил Ясю… — Анфиса не заметила, как озвучила

собственные мысли.

По какому аспекту женщина не проезжалась никогда, так это по

отцовским чувствам Данила к Ясе и, как ни странно, к её Денису.

Серёжа безусловно любил Полину, но собственный сын… Что-то

мешало Зеленову открыто любить родного ребёнка. Нет, он не обижал Дениса, не

пренебрегал его потребностями, но… Анфиса, да и не только она, все видели, что

любимый ребёнок для Сергея именно Полина. И Смирнов как мог старался

компенсировать Денису недостаток отцовского внимания.

— Не бросил бы, но Ди меня выгнала. И правильно сделала.

— Да что произошло? — Анфиса начала нервно теребить ручку

сумки.

— Если коротко, то я случайно толкнул Яську. Мы пили, а

потом мне впёрлось сходить на речку. Ну и Яська как единственный на тот момент

разумный человек в комнате, говорит: «Милый, ты ебанулся», — и бутылку

попыталась отнять. А я, значит, давай ей на пьяную голову доказывать, что всё

нормально будет. Ну встал, чтобы к двери прорваться, поскользнулся на скользком

полу — Яся до этого колу пролила и вытирала, а кафель высохнуть не успел. Я

равновесие и потерял. Руками замахал, ребёнка и толкнул. Яська упала, спиной

ударилась. Я протрезвел, веришь, как будто меня водой окатили. Ди меня выгнала:

подумала, что я берега потерял и на ребёнка заагрессивил. Зато с того дня — ни