Часть 23 (2/2)

Аннабель видит, как отчаянно Ноэ пытается бороться с тайфуном эмоций, превращающим душу в искалеченные руины, и голос её заметно теплеет:

― Я знала, на что иду, с самого начала, ― Ноэ вскидывает голову, жадно вслушиваясь в слова Аннабель, и мягкая улыбка всё внутри переворачивает. ― Бросаясь тогда вперёд, прикрывая тебя, отбивая атаку Николауса, я понимала, что в лучшем случае меня ждёт тюрьма, в худшем ― смерть. И я сделала свой выбор, ― после этих слова Аннабель делает паузу, ибо голос её начинает заметно дрожать. ― Я бы сделала это снова, потому что выбираю тебя. Несмотря ни на что, я буду всегда выбирать тебя.

И она произносит это так просто, не задумываясь, не сомневаясь. Ноэ чувствует, как у него дыхание перехватывает. Ведь в этих коротких фразах заключена вся Аннабель: ёе бесконечная преданность тем, кого она любит; ёе готовность собой пожертвовать только ради того, чтобы у дорогих людей было всё хорошо; её желание отдать всё, что есть, только лишь бы близкие были в безопасности. И не важно, что сама она страдает, что впереди дорога, ведущая лишь в пылающий ад, в котором ей придётся провести долгие и мучительные пять лет.

Ноэ смотрит в горящие внутренним согревающим огнём глаза и понимает: он этого не заслуживает. Не заслуживает того, чтобы его любили так сильно, что даже ад и смерть перед чувством этим отступают. Не заслуживает, чтобы ради него рисковали жизнью. Не заслуживает всех тех ран, которые Аннабель получила из-за него. Не заслуживает Аннабель.

И дышать становится безумно трудно, почти невыносимо. Ноэ резко вперёд подаётся, ладонями обхватывая плечи Аннабель, ведя выше, обнимая лицо, прислоняясь ко лбу, прижимая как можно ближе к себе. И в каждом прикосновении столько отчаянной, болезненной нужды, нерастраченной нежности, что в душе столетиями теплилась. Он чувствует, как Аннабель осторожно кладёт ладони на его спину, и движения её таким контрастом отдаются, ибо они размеренные, спокойные, неторопливые. Словно она каждое мгновение их близости растянуть хочет, насладиться сполна, раствориться в чужих касаниях, каре-голубых глазах и тяжёлом дыхании.

― Каково это было? ― вдруг спрашивает Ноэ почему-то шёпотом, и Аннабель на мгновение напрягается в его объятиях.

― Тяжело, ― просто и коротко отвечает она, и в этом отрывистом ответе слишком много боли и тьмы, через которую ей пришлось пройти, чтобы выжить. ― Первое время я слишком часто оказывалась в подземных тюрьмах, и общение с конвоем оставило мало приятных впечатлений. После каждой встречи приходилось заново себя по кусочкам собирать как в прямом, так и переносном смысле.

Ноэ на мгновение замирает на месте, ибо память тут же услужливо подкидывает воспоминания и рассказы тех, кто служил в карательном отряде. Они довольно неохотно, но всё же делились с ним тем, что именно происходит в подземных тюрьмах и как там обращаются с пленниками. Тактика избиралась для всех одна ― сначала измывались над телом, а потом ломали волю, и если жертва к тому времени погибала, то это было высшим и самым ценным подарком судьбы.

― Тебя насиловали? ― голос Ноэ дрожит от едва сдерживаемой глухой ярости. Даже одна мысль об этом заставляет алую пелену застилать глаза. Маг знает, что достаточно лишь одного кивка от Аннабель, и он с огромным удовольствием сотрёт с лица земли Королевство Дит и всех его обитателей, не оставив и камня на камне. Ноэ неосознанно сжимает ладони, и Аннабель успокаивающе лишь кончиками пальцев проводит по его запястьям.

― Нет, клянусь, Ноэ, ничего такого, ― маг облегчённо выдыхает, только сейчас осознавая, что он даже не дышал до этого. ― Избивали, морили голодом, но не более.

― А эти шрамы? ― Ноэ чуть ниже ладонь опускает, проводя ею по спине Аннабель, и та сразу понимает, о чём он спрашивает.

― Во время первой тренировки несколько… ― Аннабель делает короткую паузу, словно пытаясь подобрать слова покультурнее, ― высокоинтеллектуальных джентльменов попытались нанести вред одному из рядовых. Я, будь проклят мой идиотский характер, не могла остаться в стороне, ― хищно ухмыляется Аннабель, как бы говоря, что не жалеет вообще ни о чём, ибо обидчики заслужили ту трёпку, из-за которой её и наказали.

***</p>

Аннабель боится даже пошевельнуться, ибо стоит только чуть на бок повернуться, как всё тело пронизывает острая вспышка боли, выбивающая весь воздух из лёгких, застилающая глаза тёмной пеленой. Рваные и глубокие раны на спине до сих пор кровоточат, и Аннабель уверена, что из-за сырости и грязи, царящих в подземной тюрьме, очень скоро она заработает заражение крови. Да уж, пройти гражданскую войну и умереть в гнилой камере из-за трёх ублюдков, что решили поиздеваться над невиновным, даже как-то обидно.

Аннабель прислоняется лбом к каменной стене, облегчённо выдыхая, когда пылающая из-за повышенной температуры кожа соприкасается с ледяными плитами. Так сильно тошнит и мутит из-за боли, но она давно ничего не ела, поэтому рвет её лишь желчью. Аннабель дышит тяжело и рвано, морщась из-за головной боли, что набатом в висках стучит. Она не помнит даже, сколько уже здесь находится. Несколько часов? Дней? Месяцев? Окружающую реальность всё больше и больше поглощает тьма, что порой подкидывает ей слишком извращенные галлюцинации. После пары таких приступов Аннабель перестала отличать правду от вымысла.

Ей кажется, что где-то вдалеке раздаётся глухой затвор замка и шум лёгких шагов, осторожно ступающих по полу. Но откуда она может быть уверена, что это не очередная игра воспалённого разума? Впрочем, уже и не важно. Ей осталось не так много. Лишь об одном она жалеет ― не сдержала обещание, данное Владу, не сможет к нему вернуться и не увидит хотя бы в последний раз Ноэ.

― Эй, ты слышишь меня? ― вдруг раздаётся приятный женский голос. Такой красивый, с лёгкой хрипотцой. У её мамы был похожий. Аннабель чуть голову приподнимает, пытаясь сосредоточиться на склонившейся над ней незнакомке. Но сознание слишком сильно помутилось из-за неутихающей боли и серьёзной потери крови. Лишь спустя долгие минуты у Аннабель получается различить ясные голубые глаза женщины, золотистые пряди волос и алые губы, сейчас растянутые в проказливой улыбке. ― Жива, это хорошо. Меня зовут Авейра. Давай-ка выбираться из этой задницы, красотка.

***</p>

Аннабель чувствует, как сердце сжимается от боли, когда она снова мыслями возвращается к Авейре. Прекрасная Авейра. Такая сильная, умеющая смеяться даже тогда, когда весь мир в бездну катится. Аннабель до сих пор помнит её звонкий задорный смех, сладостно-приторный парфюм, который, на удивление, ощущался так приятно и даже ненавязчиво. Порой грубая, слегка легкомысленная, непокорная, но такая родная.

В отличие от Аннабель, Авейра обожала красивую и дорогую одежду, была влюблена в театр и классическую музыку, а шрамы носила со всей присущей ей грациозностью и достоинством.

В отличие от Аннабель, Авейра заслуживала жить.

― Мне очень сильно повезло, ― Аннабель с трудом вырывается из засасывающего омута воспоминаний, возвращаясь в реальность. ― Когда казалось, что песня моя закончится на печальной ноте, мне помогли выбраться из тюрьмы, спасли от неминуемого заражения крови. Лишь шрамы остались.

И после этих слов Аннабель замечает в глазах Ноэ немую просьбу. Просьбу довериться, полностью открыться, разрушить оставшуюся преграду между ними. В груди тут же страх просыпается, но она очень быстро подавляет его. Аннабель медленно спиной поворачивается, сбрасывая с плеч рубашку.

Она слышит сдавленный выдох и зажмуривает глаза, ожидая… а и сама не знает, чего именно ждёт, какую реакцию. Отвращение? Презрение? Непринятие? Нет, не после всего, через что они оба прошли. А секунды, тем временем, очень быстро складываются в мучительные минуты.

Ноэ поражённым взглядом окидывает спину Аннабель, с ужасом смотря на бугристые уродливые шрамы, которыми исполосована белоснежная кожа. Видно, что удары наносил тот, кто знал, как именно повернуть руку, рассчитать взмах так, чтобы адскую боль доставить жертве. И ярость с новой силой вспыхивает в груди мага. Даже спустя столько времени можно сразу понять, что раны были рваными, глубокими и заживали неимоверно долго и мучительно. Ноэ лишь кончиками пальцев проводит по бугристым шрамам, и Аннабель едва заметно вздрагивает, но тут же себя в руки берёт, выравнивая сбитое дыхание. Демон ладонью чуть ниже ведёт, и к горлу подступают горькие слёзы, ибо в этих ужасающих отметинах слишком много боли и страданий сокрыто. Страданий той, которая меньше всех их заслуживала, той, кому он душу свою отдал и кого хранить поклялся.

Ноэ сухими губами прикасается к бледно-розовой полосе шрама, берущего начало у самой шеи, и Аннабель тут же воздухом захлёбывается. Но демон не обращает на это внимания. Он дорожку поцелуев ниже ведёт, кончиком языка по шероховатой коже проводя, обнимая Аннабель поперёк груди, прижимая её как можно ближе к себе. И касаясь её тела губами, маг словно бы всю боль забрать хочет, что ядом душу заполняет. Он чувствует, как сильно сжимает Аннабель его ладонь, поднося переплетённые пальцы к губам. И когда Локид ощущает горячие слёзы на своей коже, он лишь ещё ближе к себе прижимает Аннабель, словно одним целым хочет с ней стать.

― Наверное, никогда кровь отмыть не смогу, ― шепчет Аннабель сорванным хриплым голосом. ― Помню каждую жизнь, что оборвало лезвие моего меча. Помню каждую душу, что забрала. Помню город Бронс в Королевстве Дит. Помню, как каратели сравняли его с землёй, как казнили целые семьи просто потому, что они хотели перемен, не были согласны с действующей властью. Помню, потому что я держала оружие, наводя дуло на маленькую девочку, что даже толком жить не начала.

Ноэ ещё крепче объятия сжимает, зарываясь лицом в шею Аннабель, вслушиваясь в тихие слова, что звучат так оглушающее громко именно сейчас. Он кончиками пальцев легко пробегается по спине и плечам Аннабель, сопровождая движения рук касаниями горячих губ. Ноэ знает, о чём она говорит. Он помнит, что случилось в городе Бронс. Тогда Правитель Дита объявил, что собирается провести специальную операцию на своих землях, чтобы усмирить восставших против власти, которые хотят устроить переворот. Но Ноэ догадывался, что это, скорее всего, лишь искусная отговорка, нацеленная отвести внимание правящей знати от массового и демонстративного наказания неугодных.

― Это была кровавая бойня, Ноэ, ― сокрушённо шепчет Аннабель, и в голосе её стыд с обречённостью переплетается. ― Нам сказали, что мы должны будем взять в плен восставших, а потом над ними свершится суд. В итоге всё обернулось холодным и планомерным уничтожением, геноцидом. Столько лет прошло, а я всё ещё чувствую запах гари, ощущаю вязкую и горячую кровь на руках, слышу предсмертные хрипы и стоны тех, кого мы, по идеи, защищать должны были. Но по-другому нельзя было.

Ноэ щекой прижимается к её спине, прикрывая глаза.

― Не думай о том, что тебе пришлось сделать, чтобы выбраться оттуда, ― сбивчивым шёпотом произносит он. ― Мне плевать. Слышишь? Мне нет до этого дела. Самое главное, что ты выжила, вырвалась оттуда, вернулась. Вернулась ко мне. Моя прекрасная и сильная Аннабель. Не прячься больше от меня. Теперь я вижу тебя, и, уверяю, нет ничего, что я презирал или ненавидел бы в тебе.

В ответ Аннабель сильнее сжимает ладони Ноэ в своих руках, переплетая пальцы, полностью растворяясь в его объятиях.

― Не оставляй меня, пожалуйста.

― Никогда.

Лишь одно слово, но это непреложная клятва, которую демон перед всеми богами и святыми приносит, что сейчас наблюдают за ними.

***</p>

Когда Лайя поднимается на второй этаж, сердце почему-то взволнованно в груди бьётся. Да так сильно, что на глаза на секунду тёмная пелена опускается. Где-то полчаса назад Влад вернулся в замок, облачённый в свой привычный строгий костюм с идеально уложенными волосами и неизменно спокойной улыбкой на губах. После того, как невероятное облегчение, заглушившее все остальные чувства и эмоции, спало, Лайя заметила, как неестественно прямо и напряжённо держится Влад, насколько отрывистые и резкие его движения, а взгляд затуманен глухой и сильной болью. Он в коротких фразах рассказал обо всём, что произошло в Тёмном мире, что с Соннелоном покончено. Но вместо ожидаемой радости и Лайя, и Габриэль почему-то почувствовали едкий привкус отчаяния и какой-то усталости, горечью на языке отдающейся.

Влад, извинившись, потом тут же ушёл, и Лайя, движимая внутренним страхом и бесконечной тревогой, последовала за ним, ибо почему-то была уверена, что именно сейчас должна быть рядом.

Лайя входит в кабинет Влада, невольно замирая, ибо в комнате царит полутьма, которую рассеивают лишь слабые огни догорающих свечей. Из-за распахнутых настежь окон в помещении теперь гуляет морозный зимний ветер, и Лайя обнимает себя за плечи, чувствуя неприятные мурашки, бегущие по обнажённой коже.

― Влад? ― как-то неуверенно зовёт Лайя, оглядываясь по сторонам. Зрение постепенно привыкает к густой темноте, и теперь можно различить очертания рабочего стола, высоких книжных шкафов, упирающихся в самый потолок, тяжёлые шторы, которые треплет непокорный ветер, бумаги, разбросанные по полу из-за сквозняка. Лайя проходит в смежную с кабинетом ванную и тут же замирает, когда замечает хозяина замка, тяжело склонившегося над раковиной. Влад скинул пиджак и белоснежную рубашку, оставшись лишь в брюках, и теперь Лайя может увидеть множественные колотые и рваные раны, что кровавой паутиной расчерчивают спину и торс. Ранения до сих пор кровоточат, и тонкие алые струйки стекают по коже, впитываясь в ткань брюк. Лайя видит сгустки тьмы, что слабыми всполохами огибают запястья и предплечья, словно хозяина своего утешить пытаются, обнимая, на плечи опускаясь. Лайя видит, что там, где прикасаются тени, кровь перестаёт толчками из ран вытекать, а рваные борозды становятся чище и понемногу закрываются.

Лайя, будучи больше не в состоянии просто на месте стоять и молча наблюдать за болью родного человека, в несколько широких шагов сокращает расстояние между ними. Она мягко ладонью к плечу Влада прикасается, и тот рвано выдыхает, словно в себя приходит, вырываясь из спасительного омута тьмы. Он переводит взгляд в сторону Лайи, и она с облегчением замечает, как взор голубых глаз становится всё более и более осмысленными, ясным.

― Лайя, ― полувопросительно-полуутвердительно выдыхает Влад, и в одном коротком слове слишком много самых различных эмоций: здесь и облегчение вперемешку с искренней радостью и благоговением. Словно сейчас перед ним стоит его спасение, яркий небесный свет, помогающий ему найти путь во тьме. Хотя почему же «словно»?

― Знаешь, давай в следующий раз, когда мы окажемся в ванной и ты будешь полуобнажён, мы оба получим удовольствие. А то у нас какая-то грустная традиция вырисовывается в последнее время: мы остаёмся наедине либо перевязывая раны друг друга, либо находясь на грани нервного срыва, ― Лайя коротко усмехается, надеясь, что так получится не только отвлечь Влада от боли, но и самой успокоиться.

― Согласен, я задолжал Вам слишком много совместных ночей, моя Княгиня, ― тихо смеётся Влад, но в глазах его при этом обжигающее пламя, молчаливое обещание всё исправить и наверстать упущенное время, которое им двоим только принадлежать должно.

Лайя помогает Владу устроиться на широком бортике ванной, и тот сразу к стене прислоняется, даже не скрывая того, как на самом деле устал и как ему больно. Она смачивает полотенце, настраивая воду так, чтобы она была тёплой, но не обжигающе горячей. Лайя осторожными выверенными движениями тканью по груди Влада проводит, стирая кровавые разводы, бросая полные злости и сожаления взгляды на смоляные завитки татуировки, что самой тьмой на коже выжжена. Чуть приглядевшись, она замечает, что изначально принятые за изломанный рисунок линии соединяются в отдельные фразы, написанные чужим языком, который навряд ли подвластен хоть кому-то из людей.

― Древний язык демонов, ― поясняет вдруг Влад, прослеживая взгляд Лайи. ― На нём сейчас почти никто не говорит, наверное, только знать. Он больше используется в договорах, старинных рукописях.

― Как енохианский?

Влад на секунду задумывается.

― Не совсем. Енохианский язык собственной силой обладает и, насколько мне известно, активно используется. А древний демонический язык можно встретить лишь в официальных документах да своде законов, и то это скорее дань предкам и памяти.

Лайя в ответ лишь кивает, молча благодаря Влада за то, что он больше рассказывает об устройстве Тёмного мира. На долгие минуты в комнате тишина воцаряется. В кабинете Влада Лайя находит заживляющую мазь, и в ответ на недоверчивый взгляд хозяина замка она лишь неопределённо пожимает плечами, мол, в любом случае лишним не будет.

Лайя так осторожно лечебную мазь втирает, прикасаясь чуть ли не кончиками пальцев. И Влад не сдерживает мягкой и бесконечно нежной улыбки, ибо только Лайя, зная, кем он является и какая сила сокрыта в его теле, может прикасаться с таким почти что священным трепетом.

― Aș vrea ca lucrurile să fie diferite. Alături de tine nu ar trebui să fie un monstru ascuns sub masca unei personae <span class="footnote" id="fn_32530449_0"></span>, ― вдруг произносит Влад, переходя на румынский язык, и Лайя тут же голову вскидывает, внимательно в каждое слово вслушиваясь.

― Și cine, de exemplu? Ultimul tu? <span class="footnote" id="fn_32530449_1"></span> ― отвечает Лайя с лёгкой улыбкой на губах. Она говорит свободно, бегло, без особых запинок, но акцент всё равно выдаёт, что румынский не её родной язык.

― Да, прошлый я, который не представлял для тебя ежеминутную угрозу и был обычным человеком, без савана тьмы, облачающей плечи, ― и в голосе Влада нет смеха, а лишь горечь и разочарование, ибо прошлый он погиб ровно в тот момент, когда остановилось сердце Мирены.

Лайя откладывает полотенце в сторону и чуть приподнимается так, чтобы лица их были на одном уровне. Она внимательно смотрит на Влада, пряча улыбку в уголках губ, и мужчина в итоге не выдерживает такого пристального взгляда, в котором слишком много тепла и преданности. Он на секунду глаза отводит, тихо смеясь, и Лайя с удивлением и удовольствием замечает на его щеках бледный румянец смущения.

― Даже если бы у меня был выбор, я бы в любом случае выбрала тебя настоящего, ― вдруг произносит Лайя. ― Мужчину, познавшего горечь потери и боль разочарования, отдавшего всё ради своего народа и семьи, стойко сопротивляющегося голодной тьме и хранившего в сердце все эти века теплящийся огонёк света, ― Лайя обнимает лицо Влада ладонями, большими пальцами прослеживая линию скул. Она чувствует себя обнажённой перед горящим взглядом голубых глаз. Но обнажённой не телом, а душой. И Лайя не отворачивается, как бы говоря, что вот она, перед ним, и в словах её нет ни капли лжи. ― Я бы выбрала тебя с твоей тьмой, глубокими шрамами, что терзают и сердце, и душу, с кровью, которой руки твои обагрены, с демонами, что постоянно пытаются верх взять над тобой.

И Влад на месте замирает, дыша тяжело и рвано, ибо слова Лайи так сильно похожи на клятву, что они оба приносили, стоя много веков назад возле алтаря в церкви. Видимо, Лайя тоже это понимает, потому что внезапно в глазах её загорается яркий огонёк. Она тянется к небольшому ножу, лежащему на бортике ванной.

― Что ты?.. ― предостерегающий крик застревает где-то в груди Влада, когда Лайя резким движением проводит заострённым лезвием по ладони. Густые капли крови тут же на коже расцветают, стекая с кончиков пальцев.

Но Лайя улыбается легко и спокойно. Она берёт израненную руку Влада в свои ладони, крепко сжимая, не обращая внимания на то, как кровь из его и её ран стекает по их сцепленным пальцам. Влад смотрит на соединённые руки и чувствует, как сердце с привычного ритма сбивается, ибо он понимает, что именно собирается сделать Лайя. Влад тут же опускается рядом с ней на колени, зарываясь свободной ладонью в густые пряди волос, лбом прислоняясь к её, ощущая горячее дыхание Лайи на своих губах. И чувство это пускает столь привычную и сладостную дрожь по телу.

― Не проси меня оставить тебя, ибо куда ты пойдёшь, туда и я последую за тобой. Где ты будешь жить, там и я останусь рядом с тобой. Твоя Родина станет моей Родиной, твой народ ― моим народом, а твой Бог ― моим Богом. Клянусь, что всегда приму твою сторону, и даже если весь мир пойдёт против тебя, я встану рядом, ибо моя душа, сердце и тело принадлежат тебе, ― Лайя на секунду останавливается, переводя дыхание, пытаясь справиться с дрожащим голосом. Она осторожно высвобождает ладонь из крепкой хватки Влада, чтобы тут же заключить его лицо в мягкие объятия. Следующие слова Лайя почти выдыхает в приоткрытые губы Влада: ― Клянусь, что пройду с тобой этот путь вместе. И когда тьма снова пленить тебя попытается, я буду рядом стоять, держа тебя за руку так же крепко, как и сейчас. И Бог мне свидетель и все святые, я не отступлюсь, не отпущу тебя и, если потребуется, не раздумывая отдам жизнь и душу за тебя. Я клянусь на нашей крови, клянусь, стоя перед тобой на коленях, клянусь, и клятва моя нерушима.

И стоит Лайе произнести последние слова, как Влад с коротким, но глубоким стоном приникает к её губам. И поцелуй его жадный, страстный, отчаянный. В нём слишком много нужды и любви, что в его душе нетленным огнём горела все века. Прикосновения его рваные, хаотичные, словно никак близостью их насытиться не может. Словно всегда мало будет.

Влад резко на ноги поднимается, и Лайя сдавленно выдыхает от удивления, когда он так легко и непринуждённо поднимает её на руки. От неожиданности она скрещивает ноги на спине Влада, бёдрами прижимаясь к низу его живота, и очередной протяжный стон срывается с его губ, который Лайя тут же выпивает, вовлекая мужчину в новый долгий поцелуй.

― Te iubesc, draga mea. Sufletul meu. Viața mea <span class="footnote" id="fn_32530449_2"></span>.

И каждое слово сопровождается прикосновением прохладных губ ― щёки, шея, ключицы. Лайе кажется, что всё её тело ― сплошной оголённый нерв, малейшее касание к которому дрожью и трепетом внутри отдаётся. Воздух внезапно становится слишком густым и жарким, и мир вокруг сужается лишь до рук Влада, его глаз, проникновенного шёпота, тяжёлого дыхания и сокровенных слов, долгожданных признаний, обещаний о их совместном будущем, за которое он готов трахею даже у самой Смерти вырвать. И Лайя полностью растворяется в сильных объятиях. Растворяется в своём возлюбленном. В своём Князе.

Она пропускает тот промежуток времени, за который они успевают покинуть ванную и дойти до спальни. И только когда холод мягких простыней касается оголённой спины и лопаток, Лайя чуть в себя приходит. Она не ощущает близости Влада и в панике глаза распахивает, оглядываясь вокруг, замечая его совсем рядом, стоящим на коленях на постели и смотрящим на неё таким взглядом, от которого жар в груди с новой силой вспыхивает. Ибо в голубых глазах так яростно пылает безграничная любовь, восхищение, переплетающееся со страстью и желанием.

И Лайя тут же вперёд подаётся, обхватывая руками шею Влада, как можно ближе прижимаясь, ибо кажется, что если секунду не сможет касаться его, то попросту задохнётся. Она на мгновение отстраняется, чтобы тут же губами припасть к шее мужчины. И Влад выдыхает как-то разбито, тяжело, прикрывая глаза и откидывая голову чуть назад, давая Лайе еще больший простор для действий. Сердце просто готово сгореть в пламени, что только что вспыхнуло с новой силой, потому что такой, казалось бы, незначительный жест является знаком полного доверия. Словно бы Влад без слов говорит, что вот он, полностью открытый перед ней и телом, и душой, делай, что угодно, ибо всегда принадлежал и будет принадлежать только ей. Его сила, его преданность, его верность, его отчаянная вера и несгибаемая воля, каждая клеточка его существа ― всё ради неё. Ради Лайи. Ради единственной женщины, которую он любил. И глубина этой любви порой пугала даже его самого.

И Лайя чувствует это. Она ладонями по широким плечам проводит, мягко разминая сильные литые мышцы, с восторгом отмечая, как Влад тут же расслабляется, а на губах его мягкая улыбка появляется. Лайя опускается чуть ниже, кончиками пальцев по груди ведёт, ощущая лихорадочно быстрое биение сердца. Но этого прикосновения ничтожно мало. Она губами прижимается к пылающей от жара коже, и Влад всем телом вздрагивает, неосознанно прижимая Лайю как можно ближе к себе, словно единым целым с ней стать хочет. И каждый её поцелуй больше похож на некий ритуал поклонения, негласное обещание и молчаливое признание.

Касание горячих губ к острым ключицам ― ты потрясающий.

К шее ― я никогда не оставлю тебя.

К ладони ― я принимаю тебя.

К запястью ― я люблю тебя.

Влад чувствует, как задыхается. Ему кажется, что он находится во сне, параллельном мире, в котором любовь всей его жизни рядом с ним, целует и прикасается к нему с такой нежностью, благоговением. С такой любовью, что сердце замирает, а душа ноет. Вот сейчас он глаза откроет и снова вернётся в жестокую реальность, где будет опять один в кромешной тьме. Но нет. Лайя всё ещё с ним, и только за это он готов слёзно Небо и Творца благодарить.

― Лайя, ― и звук её имени переплетается с задушенным стоном. ― Так долго ждал тебя. Боже. Закрывал глаза и всегда твоё лицо видел, ― на этих словах Влад кончиками пальцев прикасается к подбородку Лайи, голову её приподнимая. ― Твой смех слышал, ― касание к губам, и Лайя глаза прикрывает. ― И жил клятвой, данной тебе. Все шестьсот лет искал.

― И нашёл, ― на грани шёпота выдыхает Лайя. ― Voi fi cu tine până la ultima mea suflare <span class="footnote" id="fn_32530449_3"></span>.

Лайя ладонями ведёт ниже, проходясь кончиками пальцев по мужскому прессу, ногтями едва ощутимо царапая, и Влад на каждое её движение отзывается так чувственно, так красиво. Она задевает низ живота, останавливаясь прямо над ремнём брюк, и над ухом Лайи раздаётся низкий стон, в котором сплетаются голод, желание и глубокая страсть, который мурашки по коже пускает. Влад рвано бёдра вскидывает вверх навстречу ладони, тут же приникая к губам Лайи в долгом, выворачивающем душу наизнанку поцелуе. И в груди всё переворачивается, когда он видит, с какой нуждой и толикой отчаяния она к нему тянется. Но Лайя прекрасно помнит о серьёзных ранениях Влада, поэтому предусмотрительно избегает слишком сильного и неосторожного давления на грудь и спину мужчины. А сам он, кажется, даже не обращает на это внимания, ибо на попытки Лайи действовать как можно осторожнее лишь забавно фыркает, притягивая её как можно ближе, позволяя удобнее устроиться у него на коленях. Влад кончиками пальцев прослеживает линию позвонков, но даже такое простое касание рваный полувздох-полустон из груди Лайи выбивает. Она лицом зарывается в шею Влада, и мир вокруг сгорает в жарком пламени. Остаются лишь крепкие объятия, которые удерживают её над пропастью, и в них она, наконец, покой находит.

***</p>

Первое, что чувствует Мастер, — это всепоглощающая боль. Он падает на колени, ощущая, как кости и суставы неведомая сила выворачивает, ломает. Каждая клеточка тела тут же свинцовой усталостью наливается. Мастер задыхаться начинает, и когда он подносит ладонь ко рту, то замечает на коже алые капли крови. Его рвёт кровью и желчью, и окружающая реальность на мгновение теряется во тьме. Мастер, словно сквозь туман, с ужасом наблюдает за тем, как защитные символы, нанесённые Соннелоном, исчезают, оставляя после себя бугристые шрамы.

Такое возможно только в одном случае. Если тот, кто создавал цепочку знаков, погиб.

Мастер не сдерживает отчаянного и яростного крик, в котором разочарование и агония переплетаются воедино. Значит, времени остаётся ещё меньше, чем рассчитывалось изначально. Нужно как можно скорее заниматься следующей печатью, но без дополнительного щита Высшего Тёмного теперь это будет в несколько раз проблематичнее, ибо сила Соннелона скрывала его энергию от остальных Тёмных и даже Архангелов.

И стоит ему только подумать о печати, как на коже вслед за угасающими защитными символами появляется несколько строчек древнего заклинания, которые невидимая рука выводит в виде чёрных завитков.

Мастер не может сдержать широкой улыбки, что больше на звериный оскал похожа.

Ибо взору его открываются строки заклинания, способного разрушить тюрьму, что сдерживает Смерть.