7. Однажды где-то, но не здесь (2/2)
В тот год в минуте было стосемьсекунд.
Сейчас шестьдесят.
Раз. Раз. Раз. Раз…
И ты с каждой секундой ближе к Белому-Белому.»
- Да, точно! Вспомнила. – тень улыбки проскальзывает на ее лице.
- Да, я понял, что ты это уловила. Ну что, выбрала? – глядит на ее блеск в глазах, который появляется в те моменты, когда приходит озарение и идея. Вдохновение. Он знает это чувство. Знает ее.
Ила держит в руках белую ткань, которую собирается повязать вниз, оставив верх полностью без одежды. Отсылая к чему-то греческому, древнему. Ей откликается. Все, что ей нужно – поставить камеру на штатив и на интервальную съемку, чтобы спокойно входить в состояние. Он научил ее этому приему, когда чтобы снять себя, не нужно бегать каждые десять секунд от камеры до нужной точки, а можно просто выставить режим в настройках, когда камера сама будет тебя снимать с интервалом в несколько секунд. Четыре секунды – кадр. Замкнутый круг. И так удобно это, и самые лучшие кадры рождаются тогда, когда не наигранно.
- Да, хочу вот здесь, и повяжу простыню на низ, смотрите, там еще на стене красиво отброшен свет от окна. – пальчиком указывает она, с воодушевлением и предвкушением смотря на него. Прелесть.
- Это ты хорошо подметила, сейчас как раз золотой час, что тебе на руку. Сейчас поставим камеру! – Владимир встает с кресла, ища глазами штатив в комнате, в своем творческом беспорядке. – Я тут хотел с тобой поделиться, вчера лекцию слушал интересную такую, и рассказывалось там про Триера. Знаешь?
- Знаю. – а ей так вмиг приятно стало, что он хочет поделиться чем-то с ней. Так ценит эти моменты. И всегда ей интересно, и всегда узнает что-то новое.
- Так вот. Интересный момент – из всех режиссеров мира, которые для него являются знаковыми, это не режиссеры, а один режиссер, это – Тарковский. Понятно, что он там знает на зубок все его фильмы, и у него в «Солярисе» есть ключевой, кульминационный момент, когда героиня, которая уже.. ну ты помнишь сюжет же? – особенно выразительно смотрит он на нее, не давая даже вариантов ответа кроме «да, знаю», потому что она прекрасно знает. – Вот. Подходит к картине, и там, по-моему, Брейгель, картина, и в это время она начинает понимать, возвращаться и понимать через картину Брейгеля. И этот сукин сын – Триер – в своей этой, я очень люблю этот его фильм, в «Меланхолии» тоже в ключевой момент она подходит, главная героиня, и тоже к картине подходит, и это тоже такой важный момент в фильме. И вот на таких тонкостях все строится, так было приятно слушать!
Мужчина так увлечен, когда говорит о подобных вещах. Когда слушает лекции и узнает что-то, и всегда ему так хочется делиться. Рассказать в порыве под впечатлениями, но некому. Только разве что потом, когда-нибудь, кому-нибудь. А хочется то сразу! И, желательно, Иларии. Которая сейчас остановилась посреди комнаты, с этой своей тряпочкой в руках, которая уже скатилась с рук к полу, и вникает в каждое слово. И понимает, о чем он тут вещает.
- Это очень здорово, сама люблю такие отсылки! Расскажите еще что-нибудь. – последнее она произносить, на самом деле, не собиралась. Но вырвалось. Просто так хочется подольше послушать его спокойный и глубокий голос, и узнать что-нибудь новое, интересное.
Симанов лишь ей улыбается, попутно устанавливая фотоаппарат на штатив, регулируя высоту. Конечно же он расскажет, куда денется. Как можно ей отказать?
- И еще он манипулятор. Он удивительный манипулятор. Там приводили какой-то фильм, я его не смотрел, но хочу посмотреть. Там, ты вообще не понимаешь весь фильм, до тех пор, пока не пойдут титры. Потому что титры у него там так сделаны, и вот этот весь сюжет, блять, он просто вот так – «Ах!» - с придыханием вбирает он в себя воздух, будто чему-то сильно удивляется, и ударяет слегка по столу кулаком. – Вот, ты представляешь какой он сукин сын? Что только в конце доходит вот эта тонкость, его ведение, блин, за нос человека. Причем не по сюжету, там сюжет понятен, а по смыслу, и вот в этой манипуляции потрясающе заложенной в нем.
- А что за фильм-то?
- А вот не помню, надо пересмотреть лекцию, мне там много чего нужно.. Ну давай, девочка, снимай! Я отваливаю в другую комнату, зови, если вдруг что.
Не успел сказать, как уже его и след простыл. Не хочет забалтывать, смущать и мешать ее творчеству. И в комнате стало сразу так холодно и тихо. Удивительно, как присутствие человека наполняет жизнью и светом любое помещение, любую квартиру. Как дом может казаться таким живым, когда это – всего навсего театральные декорации, которые стоят до тех пор, пока их не унесут грузчики?
Она лишь быстро и умело выстраивает нужные настройки фотоаппарата, и старается настроить фокус. Остается лишь надеяться, что он не поплывет и вообще будет. Расстегивает пуговицы желтой теплой кофты, ощущая холод на коже, покрываясь мурашками. Так странно стоять здесь, у него обнаженной, будто сейчас она тут не одна, а на огромной арене, где тысячи глаз устремлены на нее. Будто бы здешние его стены внимательно наблюдают за ней, книги вписывают в себя каждое ее движение и взмах ресниц, а камера уже снимает, хотя она еще и не нажала на кнопку. И словно после ее ухода, он обязательно спросит у стен, откроет каждую книгу, и увидит ее. Ей одновременно так хочется и так страшно от этих мыслей.
Илария нажимает на кнопку затвора, и спешит в свой дальний темный угол, куда вновь заточит себя. Босые ноги ступают по немного колючему черному ковру, и она чувствует легкое покалывание. Видит перед собой тьму, лбом утыкается в бетонную темную стену, ощущая холодность и твердость. С бедер льется белая ткань, и шлейфом тянется по полу, такое продолжение ее. Она слышит тихие щелчки камеры, даже и не зная, что делать. Внутри все так необычно, и до сих пор не может привыкнуть к своему этому положению. Пробует завести руки за спину, расслабленно складывая их. Голова опущена вниз так сильно, что кажется, будто она лишилась ее. Только ее силуэт, белая ткань, табурет и свет от окна. Съемка окончена.
Ила бежит к камере, попутно хватая кофту и натягивая на себя, согреваясь и скрывая от невидимых глаз свое тело, эту свою бесстыдность. Ткань почти сползла вниз, и она лишь сильнее затягивает ее, сдавливая болезненно кожу. Ну конечно же фокуса нет ни на одной фотографии. Девушка закатывает глаза и откидывает голову назад, смотря в потолок, шипя себе под нос. Осознание того, что придется звать Симанова сводит немножко так с ума. Поднимается волнение откуда-то из живота к горлу, легкая тошнота. Как неловко. А ведь она хотела все сделать самостоятельно, показать, что все уже умеет делать сама, и спокойно настраиваться, погружаться в нужное для нее состояние. Расслабиться, пропустить через себя все.
- Владимир Дмитриевич… - девушка подходит к двери, приоткрывая его и зовет. Переступает с ноги на ногу, по-прежнему холодно ногам, но носки надевать не хочет. В руках держит подол ткани, чтобы не запутаться и не грохнутся тут к его ногам. Хотя душа уже валяется где-то там. Слышит его тихие шаги, направляющиеся к ней, и сразу, как пуля, удирает назад к камере.
- Слушаю, дорогая. – Владимир заходит в комнату, сразу окидывая взглядом. Так замечательно на ней смотрится даже какая-то давно забытая тряпка. Заверни ее хоть в мешок, ей будет к лицу.
- Помогите настроить фокус, пожалуйста. А то его нигде нет, неудобно самой. – Ила сильнее закутывается в кофту, боясь показать ему даже мизерный участочек своего тела. Будто он не видел ее со стянутыми вниз бретелями. Да сколько можно про это вспоминать? Было и было. Успокойся, Ил. Не могу.
- Да, давай, конечно. – он встает к технике и смотрит на нее. Выжидающе, выразительно.
– Ну?
- Что?
- Так иди, вставай на исходную. Я настрою. – Симанов кивком головы указывает ей на стену, не отрывая глаз от ее растерянного личика. Глаза так широко и растерянно раскрыты. Куда же подевался твой былой азарт?
Ей что, теперь раздеваться перед ним? Внутри все переворачивается, кипит, почти физически больно. Хочется скрыться, хочется исчезнуть. Она не была готова к такому так скоро, хоть и разбрасывалась словами о том, что для него сделает что угодно. Нет, не сделает. Не так быстро. Но вот разум ей кричит об этом, но руки уже машинально и неуверенно расстегивают две застегнутые пуговицы, плавным движением снимают кофту, и отбрасывают это тепло на стол. Теперь уже не холодно, теперь уже горячо. Горячо, потому что он внимательно смотрит на нее, на ее оголенную спину, на выпирающие косточки и позвоночник. И он подумал лишь о том, как она отчаянно красива в этот момент. Как изящно проходит к своему месту, держа подол, и как всего лишь одним движением руки отпускает его, и он идеально ложится на пол. Илария старается прикрыть грудь руками, зажимаясь. Иногда поглядывая из своего укрытия на мужчину, на то, как он фокусируется на ней. И в объективе и глазами.
А от него ведь не скрыться, не спрятаться. Он прекрасно замечает ее это стеснение, зажатость, то, как рукой прикрывает очертания аккуратной пухлой груди. И улыбается одними краешками. Хмыкает бесшумно себе под нос. Забавно. И так волнующе. Глупенькая, прикрывается, смущается, даже не понимая и не осознавая - насколько женственна, насколько пластична. А он ведь покорен, прямо сейчас и прямо здесь, убит, застрелен. Покорен ее плавным изгибом тела, спины, этих небольших складок на животе и талии. Ила не была супер-худой, у нее не было идеально плоского живота и подтянутой попы, она просто была стройная. Вкусная. Очень мягкая, и очень миниатюрная при этом. Симанов провел параллель с картинами ренессанса, так она напоминала ему их. Тициан и Рембрандт и их знаменитая «Даная», или может быть, Джорджоне и его «Спящая Венера». Такая изысканность, женственность и естественность. Мысленно проводит невесомо ладонями по ее обнаженной спине, согревая своим жаром чувств. Ощущает гладкость девичьей кожи, вызывая у нее поток мурашек и кажется, она даже вздрагивает от его касаний. Но он лишь нажимает на кнопку, запуская съемку.
- Все, работай. И не зажимайся, ты очень прекрасна и божественна. – произносит он, констатируя факт, и уходит.
А ее бьет мелкая дрожь изнутри. Тяжело и учащено дышит, хотя даже не смотрела ему в глаза, даже не дотронулся до нее, а уже вызывает такой спектр эмоций. И ее посещает то самое состояние, те самые чувства, которые хочется выплеснуть. Прожить. И ее буквально ломает, спина ее горбится до хруста позвоночника, а голова почти что безжизненно повисла вниз. Руками обхватывает череп, закрывая глаза. Переваривает. Воспроизводит в памяти. Фантазирует о его мыслях.
И слышит щелчок камеры.