5. Часы (1/2)
- Заходи, дорогая моя. – говорит он ей откуда-то из глубины комнаты, пока она уже небрежно стягивает шарф с шеи и снимает с головы надоевшую колючую шапку, от которой волосы вновь превратились в хаос. А ведь она недавно остригла свою длину волос, и сейчас они даже не достают до хрупких ключиц, и так легко стало в мыслях и душе. А ещё вновь покрасила их в красный цвет, такой яркий огонёк в этой мрачной зимней поре. И ей бы хотелось, чтобы он заметил это. Сказал что-нибудь. Или хотя бы одарил своим вот этим взглядом, который она прекрасно поймёт.
Симанов все ещё не вышел к ней из комнаты, чему она была даже рада. Так по-девичьи постаралась впопыхах причесать растрепанные волосы, стоя перед зеркалом. Как всегда недовольная собой. И как всегда при этом любящая себя. Илария действительно любила себя. Как это странно, как необычно, как прекрасно. Видеть в себе «неидеальное», и при этом искренне любить, принимать. Быть к себе нежно. И так спокойно ей было от этого. А он уже стоит позади неё, наблюдая за ее отражением в зеркале, и то, как студентка продолжает не замечать его, так увлечена собой. Очаровательно.
- Ты новая. - тихо говорит он ей, будто и не ей вовсе, а самому себе.
- А? - чуть более резко оборачивается она, наконец заметившая его. Как странно. Как она могла не заметить его? Кажется, его она замечала всегда в первую очередь, и уж потом все остальные вещи, такие незначительные по сравнению.
- Ты новая. Ну ты такая прямо весенняя, хорошая. - повторяет Владимир ей, все так же разглядывая не ее волосы, а лицо. Ловя каждое микродвижение. Уходит обратно в большую комнату, где оголены стены из-за ремонта, как и оголена она сейчас перед ним. Снова. Не прошло и пяти минут. - Ты новая.
Она продолжает стоять в коридоре, неуклюже расшнуровывая шнурки на ботинках, замёрзшими пальцами. Кажется, они поледенели ещё сильнее, как только она зашла сюда и услышала его голос. Чертовы шнурки. Эти жалкие веревочки. Оглядывается в поиске тапок, которые облюбовала ещё в первый свой приход сюда. Обычные такие, чёрные, ничем не примечательные, но такие мягкие.
- Сама то как? - спрашивает он, облокотившись о дверной косяк, привычно сложив руки на груди. Склонив голову набок, так, что прядь волос падает на лоб. И снова эта легкая полуулыбка. Улыбка даже не столько на губах, сколько в глазах. Такой тёплый блеск в них теплится. И ожидает. Искренне интересен ответ.
- Да хорошо. - фальшиво улыбается она, как и всегда, впрочем, на этом вопросе.
- Соврала. - а он продолжает улыбаться своими дождливыми, не сводя с неё изучающего взгляда. Продолжает так искусно раскусывать ее, проникать под кожу. Проникать внутрь, туда, куда запрещено. Но ему вход открыт пожизненно, посмертно.
Все вокруг ведутся на эту фальшь, радуются за тебя, что у тебя все прекрасно. Слепцы и глупцы. Как легко их всех провести, обвести вокруг пальца! Как просто внушить, что ты счастлив, когда в глазах совсем другое. Когда вечерами так, что аж тошно от назойливых слез. Когда пусто везде, но только не в голове. Илария произнесла это так легко, так непринуждённо, смотря куда-то в сторону, не на него. И так легко сдала себя этим. Но даже смотря она ему в глаза глубоко и не моргая, он бы все равно узнал. Узнал бы ещё быстрее, ещё до ее ответа. Ведь она невольно всегда открывает свою душу перед Симановым. На, смотри. Давай, считай там все, вытряхни все мое нутро наружу. Не стесняйся. Я готова. И я не против. Ведь это сделаешь ты, а не кто-то посторонний.
А пришла Илария потому что вспомнила вновь о дипломной работе, и о том, что ее нужно бы продолжать снимать. Но, конечно, это все лишь предлог, в первую очередь ей хотелось вновь увидеть его, поговорить, ощутить, наслушаться. И как же хорошо, что она в любой момент может сделать это, сославшись на учебу. А он лишь радушно ответит ей «жду, дорогая! после двух!», притворяясь, будто не знает ради чего она тут. И сегодня Владимир видит ее насквозь, как и обычно. И видит даже то, что студентка чувствует, как она смеет лгать ему. Как?
Но план его удался. Она же здесь, ё!, ради диплома. Но как удачно у него забрали камеру, на которую Илария всегда снимает, и как удачно он забыл ей об этом сказать. А отказывать не хотелось. Хотелось, чтобы пришла. Не знает зачем, но просто так. Скрасить его очередной день забот. И, кажется, ей это тоже необходимо.
-Ты знаешь, совсем забыл сказать тебе, студентка опять забрала камеру для своего проекта. Поэтому сегодня я хочу тебя попользовать, сотворить что-нибудь! Как ты? – он беззаботным тоном говорит ей это, попутно разворачиваясь и уходя на кухню. Даже не смотрит на реакцию ее лица, хотя так любит это делать. Неловко?
Расстроилась ли она? Да нет, где-то в глубине души она этого и хотела, разве сдался ей этот диплом? Каждый раз думает – как бы прийти к нему и отмазаться от учебной съемки, и просто предложить ему посидеть в тишине кухни, тихонечко разговаривая. А тут он сам предлагает! Поэтому, Ила лишь бросает в ответ тихое «да, конечно» и идет за ним, а под ее ступнями скрипят половицы.
Владимир быстрыми движениями наливает фильтрованную воду в белый электрический чайник, немного проливая мимо, ставит на место и щелкает кнопкой, от чего в комнате постепенно начинает набираться шум.
- Так, вот чай, - ставит от перед ней упаковку с пакетиками черной заварки, - вот кофе, сахар, - в ряд выстраивает он все, чего душа пожелает. – Я записал инструкцию – где у Симанова найти чистые чашки, я ведь ее сейчас найду и там все будет подробно написано. – он слегка улыбается краешками губ, проверяя кухонные шкафчики, в которых предательски пусто. Зато на столешницах навалено много испитых кружек, где-то с недопитым кофе, а где-то с отпечатком губ. От последнего у нее внутри все сжимается. Но все, что она может сделать – улыбнуться ему в ответ.
- Тут девчонка заходила, я снимал ее где-то до пол второго, ну и понятно, что я ей говорю: «я тебя отвезу», - начинает свой рассказ он, попутно намывая в раковине для нее кружку, так тщательно, так бережно. А обычно ведь сполоснет водой и поставит. А сейчас уже с минуту трет губкой. Но разве нужны ей такие мелочи? Она ведь мгновенно зацепилась за его эти слова, даже когда они еще не слетели с его пухлых губ. «Я тебя отвезу». Как бы и ей хотелось услышать нечто. Как бы хотелось сесть на сидение его машины, и томно наблюдать за движениями его тонких пальцев на руле. Какого это? Глупый, бестолковый и колючий укол ревности. Зависти. – И вот мы поехали, я у нее спрашиваю – «ты где живешь?». И, внимание! Сука, я даже такого представить не могу, улица называется ни Вишневая, ни Ясная, а Крупносорщиков. Поскольку она находится в каких-то дебрях, там вот такая улица в длину один дом стоит, Крупносорщиков, нахрен, семнадцать! Ну мы сели, поехали, а я телефон дома оставил, представляешь? Я говорю ей, мол, ну показывай, куда ехать! А она смотрит, нихера не узнает, фонарь одинокий только горит, и два ночи, ориентиров никаких нет. Ну она ясненько достала свой телефон, быстренько трынь-трынь, и поехали! И такая веселая, счастливая, хлоп дверцей и скрылась. Я, значит, проводил ее и... – Симанов сделал паузу, разводя немного руками, показывая, мол, и че дальше?
А Илария впервые за этот день искренне засмеялась, уже предугадывая, что будет дальше. Почему-то ей так ярко представился его растерянный образ в машине посреди ночи, на темной безлюдной улице, и так жаль, и так забавно. Он же привык все держать под контролем, и всегда все знает, и покажет, и поможет. И смотрит всегда своим внимательным изучающим взглядом. И трудно кому представить, что вообще может вывести его из строя, из равновесия. Застать врасплох. Поэтому, наверное, улыбка тронула ее губы. А его тронул ее смех. Да не просто тронул, а снес внутри все к чертям. Такой немного задорный. Ему вдруг стало жизненно необходимо однажды услышать то, как она будет заливать все пространство своим смехом, по-настоящему, от души. И чтобы он был тому причиной.
- А обратно как? – она посмотрела на него исподлобья, пряча улыбку за пальцами рук.
- Она то мне все подсказывала, я даже на ориентиры не смотрел, кроме трактора какого-то стоящего посередине дороги, сломанного, блять, без колеса, ничего не запомнил. Выбирался потом около часа! Ну, такая вот история.
Чайник уже успел закипеть, поднимая вверх клубы пара. А она смотрела на него, с улыбкой в глазах. Он на нее. В уголках его глаз красиво выступили морщинки, напоминая о возрасте. И так ей нравилось это. Он был как хорошее вино, когда с годами только лучше, и безумно шел ему его возраст. Хотя даже еще не стукнуло сорок. Впрочем, какая разница?