5. Часы (2/2)

- Пошли, дорогая, снимать! – нарушает молчание он, призрачно касаясь ее плеча. А чай так и остался нетронутым.

***

А снимает он ее сегодня чувственно, немного откровенно, и одновременно невинно. В его комнате стоят старые напольные часы, а точнее, их пустое обрамление, внутри уже давно ничего нет. Некоторые студни даже пошучивают, что это гроб у Симанова стоит, и точно он нечисть, а не человек. Доля правды? Или просто правда? Он лишь снисходительно улыбается им в ответ, с любовью поглядывая на деревянные остатки часов.

И так внезапно ему посреди ночи пришла в голову мысль о том, что он видит ее там. Внутри них. С подсветкой сзади, будто изнутри, и взгляд ее немного печальный, мокрый. И хрупкие плечи слегка подрагивают, обнажены. А ключицы так яро выпирают, что кажется, туда вот-вот накапают соленые слезы. И так зацепился он за это наваждение, и не мог выбросить из головы ее. Как и всегда. И спать не смог больше, даже курить, показалось, расхотелось. Лучше бы вдохнул в легкие ее. А сейчас сон его осуществится.

Илария сидит на его кровати, гладя правой рукой кота Ваську, перебирая его черную мягкую шерсть. И наблюдает внимательно за каждым движением мужчины, то, как он поглощен в работу. Так задумчиво и глубоко думает, переставляет часы туда-сюда, таскает из одной стороны в другую искусственный источник света. А для подсветки за спиной на внутренней части стены, он прикрепил на скотч фонарик. Моделирующий свет. Ей так хотелось с ним заговорить, но почему-то этого не делала, наслаждаясь. Но вот он снова начал диалог первым.

- Хотелось бы тебя чувствовать. А ты несколько закрытый человек, поэтому я никак не могу, там внутри вот это почувствовать. И, ну, собственно, чтобы и тебе было комфортно, ты же тоже ведь некую выстраиваешь полиэтиленовую перегородку. Или стеклянную. – тихо, будто себе, говорит он. Бросая через плечо взгляд.

А она понимает, что он так чертовски прав. Как всегда попадая в самую точку. Он хочет ее чувствовать, но даже не представляет, что это уже давно случилось. Никто не понимает и не ощущает ее так, как этот мужчина. И ведь, она тоже так чувствует других людей, их энергетику и считывает моментально, достаточно одного взгляда. И когда она снимает других людей, ей тоже важно это. Только так может родиться нечто неподдельное, интимное, настоящее. Она ценит именно это в искусстве. И так злится, когда может не получится достичь этого в своих кадрах, но так хочет научиться. И он такой же. Разве он не знает?

- Да, когда как. – Ила кивает, смотря куда-то в пол.

- Да-да, когда как, я согласен. А потом у тебя все больше и больше своего опыта приобретается, когда ты работаешь с другими девчонками. Поэтому, ты в принципе понимаешь вектор того, что я говорю. – студентка проронила машинальное «угу», слушая его. – Мне очень хочется тебя расшифровать. Ты очень красивая, ты понимаешь? Ты фотогенична, и вся такая, блин. Но вот эту уникальность, красоту, мне хочется как-то… Так очень просто все. Хочется через что-то тебя пропустить такое.

Симанов лишь поддался порыву чувств и мыслей, что медленно давили на виски. Они не покидали ни на один день, волнуя. Да что это, блять, такое? Почему именно об этой студентке он думает так отчаянно, так громко? Сначала он списывал это на обычный профессиональный интерес, восторг фетишиста, которому нужно еще одно интересное лицо в коллекцию. Ведь так было со всеми. Каждую девушку или юношу он старался понять, разузнать, ощутить, и воплотить это в изображение. Передать их! Но с Иларией дело не пошло, он врезался, разбил свое лицо об ее внутреннюю стену. И от того интерес лишь разгорелся ярким пламенем. Владимир обожал интересных женщин, не тех, что специально кажутся загадками, водят за нос, «таинственно» хихикая на расспросы. Нет, не таких. А тех, кто всеми силами пытались раскрыться, шли на контакт, но так и не могли приоткрыть завесу. Она же тоже такая, идет на контакт, и делится многим, и говорит, что согласна на все его идеи, и хочет открыться ему, и старается ведь, но не получается. Внутри что-то сидит, такое, что вросло корнями, и не вырвать, разве что с мясом. То, что сама видеть не хочет в себе, что уж говорить о других. Что уж говорить о нем. А ему по-ребячески обидно. Немного так, но задевает что-то внутри. И вот он сам не заметил, как до болезненного остро начал радоваться ее близости: ее ступням по его паркету, ее голосу, запаху ее яблочных духов, которые органично раскрывались на ее теле, и отпечатывались на его рубашках. Невыносимо.

А она едва не задохнулась, настолько легкие вспыхнули от его слов. Кажется, невозможно привыкнуть к его вот этим откровениям и потоку слов, мыслей. И к прямолинейности. Она знает, что Симанов никогда не лукавит, и терпеть не может когда говорят загадками, к черту это! Лучше скажет все на чистоту, что думает, что чувствует. И с ней проделывал то же самое. Ила так не умела, но так восторгалась.

- Можно тебя на секундочку, просто встань вот здесь, залезь внутрь часов. Посмотрим, как свет брызжет на тебя. – просит он. А она подчиняется.

И вот уже стоит внутри, сверху надета лишь майка на тонких бретелях, волосы забраны назад в хвост, резинка немного болезненно сдавливает корни волос. Но ей так все равно. Сейчас она будет погружаться в себя, открывать себя перед дорогим сердцу мужчиной, будет нагой внутренне. Это похоже на некий транс, в котором находятся оба. Владимир смотрит на нее через взор объектива, а она прямо на него. Немного зажата, скованна, и взгляд не тот, что в фантазиях. А хочется вызвать девчонку на эмоции, так, чтобы не ожидала. Чтобы пронзить ее. Боится поступить жестоко, когда желает дарить нежность ей одной. Но сейчас разум вновь затуманен своим режиссерским взглядом.

- Хочется с тобой не позировать, а так, чтобы свободно было. Ну ничего, это придет, я понимаю. Мы это друг в друге поймаем. – роняет он ей на уши. И щелкает, спускает спуск затвора. Все не так. Не то. Черт возьми! Оно где-то рядом, то самое. Как же это выпустить из нее?

И вдруг, поддавшись порыву чувств, необъяснимому желанию, что течет по венам, он резко срывается с места и подходит к ней близко. Так близко, что она чувствует его кофейное дыхание. И голову окутывает сладкий дурман. Симанов стоит, возвышаясь над ней, над такой миниатюрной в этом круглом обруче часов, она тонет в них, и в нем. Свет идеально ложится на ее лицо, и так светится в широко распахнутых глазах. Но взгляд не тот. Ресницы девушки дрожат, такие пушистые и короткие. И мужчина чувствует едва уловимый шлейф ее духов. Сейчас бы уткнуться ей в плечо, и застыть навечно. Забальзамировать себя в ней.

- У тебя божественное лицо, я тебе скажу. Оно такое, знаешь, бывает античное, я бы сказал икона такая. – задумчиво говорит он ей. А она внимательно слушает, впитывает каждое словечко, каждую запятую. И взгляд ее постепенно меняется. То, чего он так и хотел. И неосознанно делает. Или осознанно? Но, кажется, ему мало. И ей.

И чуть шершавые ладони ложатся на ее горячие, обжигающие плечи. Он чувствует каждую косточку под подушечками пальцев. Илария затаила дыхание, сделав глубокий вдох через нос, от этого ее жеста ему стало так тепло. Но этого мало. Ему нужно довести ее, и себя вместе с ней. Жар желания разлился уже по венам. А черти под кожей вероломно рвутся наружу. За сводом ребер колотится сердце, и отчаянно тянется к ней. Он осторожным движением спускает ее бретели вниз, скользя по белоснежной коже пальцами. Чувствуя гладкость. И оставляет повисшими, а сам лишь на миллиметр одергивает руки от ее плеч. Ладони так и застывают в этом движении. А стекло у нее в глазах бьется. Его прикосновением. Симанов плавно склоняет голову к ее тонкой шее. А почему бы и нет? Ты же так хотел, так действуй, ё! Чувствуешь ведь, как она в предвкушении замерла под тобой. Так почему бы не позволить себе дотронуться, немного нарушить ваши личные границы? И границы ваших отношений. И мужчина невесомо, так аккуратно дотрагивается горячими губами до изгиба ее шеи. Это даже и не поцелуй вовсе. Лишь мимолетное касание. Но почему тогда так лично? Почему это еще ближе, чем поцелуй в губы? Владимир сделал это так трепетно, боясь спугнуть, боясь нарушить красоту момента. Так мало этого касания, и так ему захотелось припасть губами к ней еще раз, провести языком, слизать солоноватый вкус кожи. Но все, что он смог сделать – отойти назад, быстро и резко поднимая камеру, и делая снимок. Как раз в тот самый момент, когда она так трогательно и так открыто глядела на него. В глазах желание, смущение, печаль, и восторг, и влага в них собирается. А чертов дьявол Симанов вновь добился того, чего хотел.

***

Илария стояла на его пороге, у самого выхода, отчаянно запихивая выбивающиеся пряди волос под шапку. А сама мыслями улетевшая в тот самый момент в часах. В тот самый, когда он коснулся ее. Перематывая и перематывая, словно кинопленку. Пытаясь прожить это заново, но так уже не получится. И ей бы хотелось поместить этот момент в колбу, и вылить потом в омут памяти, чтобы любоваться. Чтобы сердце сжималось, и живот сводило истомой. Он стоял напротив нее, все так же облокотившись о косяк, и наблюдал. Усмехнулся. Видит ее мысли, видит, до чего довел девочку. И ведь даже не представляет, до чего она доводит и его тоже. У них это взаимно. И он тоже сегодня будет думать и думать, как и она. Это взаимно.

Сегодня они очень тихо прощаются. Очень тихо стоят в коридоре. Тихо наблюдает за тем, как студентка тихо заматывает шарф. Тишина в квартире, но так громко внутри.

А в конце он помог ей надеть зимнее пальто.