2. Пей, кури, девок целуй» (1/2)
И вот они сидят на старой мрачной кухоньке, на которой дай Бог развернуться, но всегда спокойно помещается орава студней, словно стены и впрямь магические, и расширяются для них. Удивительная у него квартира. Даже и не квартира вовсе, все сплошь – творческое пространство, места для съемок. Каждый миллиметр его дома сплошное вдохновение, и в голове рождаются самые абсурдные образы. Кухонные стены выкрашены в желтый цвет, и главное правило этого дома – никаких голых, бездушных стен. Здесь висит старая печатная машинка со времен СССР, в которую Илария всегда любит потыкать пальцами, печатая свои мысли в пустоту, в воздух. Еще не успели родиться, а уже умерли. Он на ней научился писать, еще в детстве. Это частичка его прошлого, далекая прекрасная жизнь. Эта машинка его отца, привезенная из Германии. Отец никогда не разрешал прикасаться к ней, даже смотреть, даже дышать. Но когда он уезжал на работу, маленький Симанов прекрасно знал, где лежат его ключи от футляра печатного станка, бережно и со страстью доставал ее, будучи не умея писать и читать, но уже научился печатать на ней. А к ним ходила какая-то шахтерская старая газета «Звезда», и вот он находил в заголовке букву «З», попутно ища такую же на машинке, отпечатывал ее. Находил букву «В». Затем на клавишах. И первое его напечатанное слово было – Звезда! Как образно. Как иронично. И как типично в его стиле, как всегда отображает его.
Здесь на стенах настоящая галерея. Искусство. Повсюду висят фотографии, трепетно сделанные им. Вот обнаженная девушка, невинно опустившая голову и прикрывающая лобок, на котором едва виднеются темные волоски. Такая трогательная и настоящая. А вот лысая девушка, крупным портретом, ее губы такие красные, ярким пятном выделяются на общем белом фоне, глаза закрыты, и где-то в углу, если внимательно приглядеться, надпись – Лизонька. Вот старый подъезд и лестница, и крупным планом снятые одни лишь женские стройные ноги, обутые в ярко зеленые гетры и черные сапоги. Кадр смазан и движется. Может, она спешит к своему любовнику? Или поднимающийся сзади мужчина ненавязчиво и осторожно пытается заглянуть ей под юбку? Или она просто спокойно идет к себе домой? А вот черно-белый снимок, там девушка в белоснежном французском берете, закрывающая свои глаза черными бумажками, которые придерживает двумя указательными пальцами. Или натюрморт его квартиры в прошлые времена – голые девственные бежевые стены, белая батарея и рядом старинный винтажный стул, и все это пространство накрыто полиэтиленовой пленкой. И красный старый проводной телефон висит где-то посередине всех снимков. Он всегда снимает девушек, так уж получается, что мужчины реже готовы на это. Считают, что глупость и пустая трата времени. Не для них. Но и его больше вдохновляют женщины. Даже на стене в главной комнате, мелким белым шрифтом, написанная мелом фраза – Девчонки вызывают у меня кайф!
Вот его авторский стиль. Вот он какой.
На подоконнике миллион ветхих книг, страницы которых пахнут старостью, такой до одурения вкусный древесный запах, дымный, земляной. Крылов, Джек Лондон, Толстой, Даль, Эдгар По, Хемингуэй. Журналы с фотографиями 2000х годов, и большинство страниц изрезаны, остается только гадать – что же там было? Больше всего Ила обожала одну конкретную страничку в журнале, название которого было вырезано. Страница 27. И надпись. Одна лишь громкая, цепляющая глаз и сердце строчка. И так откликается. Параллель.
«Они разбивали друг дружке сердца по расписанию – всегда в этот темно-синий получас ночи»
Мраморная пожелтевшая тарелочка, в которой небрежно разбросаны камни и ракушки. Белые и темные, фактурные и текстурные. Шершавые, холодные и красивые. Кажется, что забытые, но она всегда берет их в ладошки, согревая их теплом кожи, и кладет обратно, слушая столкновение камня о мрамор. А еще лежит засохшая вобла с глубокими темными впадинами заместо глаз. Кажется, что если дотронуться до нее, то она превратится в прах. Ей всегда было интересно откуда она и зачем здесь живет. Но почему-то не спросит.
И любимая ее и его надпись на стене, над входом в кухню, написанная кем-то из очередных его гостей, черным маркером – «Пей, кури, девок <s>целуй</s> фотографируй!»
А Симанов именно это и делает. Фотографирует! И никогда не целует, только едва касается, невесомо так, и горячо. А до нее очень редко. Она чувствует лишь призрачное касание, лишь на миг. Словно его и не было. Но почему тогда так ярко запоминается и воспроизводится в памяти? Она бы предпочла зачеркнуть «фотографируй», и оставить только «целуй».
Если бы.
- И как-то мне мама купила краски. Такие прямоугольные кубики, как камушки, в такой дешевой очень коробочке. Краски есть, а кисточки нет. И я этот кадр помню до сих пор. Папа стоит перед осколком зеркала небольшого, и срезает себе часть волос. И из этих волос он делает мне кисточку. Первые, вот эти вот цветные мазки творчества, были сделаны кисточкой из волос моего папы. – Владимир Дмитриевич сидит напротив девушки, рассказывая что-то о своем детстве. Таком по-настоящему российском, в деревенской глуши, но таком теплом и светлом. В его голосе всегда слышны ноты ностальгии и любви, когда он говорит о семье. Так любит. Так восхищается. Какого это?
Она слушает привычно внимательно. Ей хочется слушать его еще и еще. Слушала бы каждый день, не переставая. Есть в его глубоком голосе что-то магическое. Нереальное. А его интонация меняется от слова к слову. То интимно тихо, то до дрожи громко и дерзко. И она любит такое. Есть жизнь в рассказе, цепляет так. Словно вводит в гипноз своими речами.
Хочет что-то сказать, подбирая слова. Она всегда такая расчетливая, сначала думает, прежде чем сказать, не наоборот. А хочется то быть искренней до конца, не думать, а говорить. И только наедине с собой может говорить в своей манере, от души и сердца. И в такие моменты превращается в него, ведь ее тоже хочется слушать и слушать, потому что по-настоящему. Так почему ты не можешь сейчас так сделать, Ил? В чем проблема? Боишься, что не поймет или не оценит? Он же сам влюблен в искренность. Кому как ни тебе об этом знать.
Ее губы, одетые в бордовую матовую помаду, едва приоткрываются, так и не рождая слов. Но они где-то там внутри, готовы выйти. Глаза тропической зелени в легком прищуре, смотрят куда-то наверх, будто ищут мысли там. А пальцы рук невесомо касаются подбородка, поглаживая. Привычная манера. Она даже и не придала бы этому значения, если бы не он со своей прямолинейностью.
- Ты сейчас такая красивая. – произносит буднично он, констатируя факт. Без наигранного восхищения, даже не с придыханием. Просто говорит. Просто мысли. А она замирает и резко переводит взгляд на него. – Красивая в своей такой непринужденности, будничности. Не наигранности. Есть в тебе что-то актерское, особенно взгляд и губы. Ну ты сама это знаешь.
Она знала, но забывала. И знала только благодаря ему. Никто же больше подобного не посмеет сказать. Да и не сможет. Не из-за смущения, а из-за незнания. Никто не чувствовал ее так, как он. Кажется, он прочитал ее еще с первого дня. А когда говорит ей про ее внутреннюю наполненность, становится страшно. Она же никогда об этом не говорила, да и как тут сказать? Это можно только ощутить. Вот и Ила чувствовала людей, буквально с первого взгляда. Энергетика исходит от каждого человека, ее даже невозможно описать, можно только чувствовать. Мало кто понимает, но он понял. И сам такой.