Морошка (1/2)

…Никого нет? – я стою, держась за край белой двери с номером 812, и смотрю вдоль длинного коридора со странными серыми обоями в мелкий белый цветочек. Эти обои впитывают и без того тусклый свет ламп в матовых плафонах, и нагоняют какую-то ночную экзистенциальную тоску. Мягкий ковёр скрадывает звуки шагов, глотая их своим шерстяным, пушистым горлом. До выхода на лестницу – метров двадцать.

Я стою и нервно царапаю ногтями край двери. Поздно – начало первого. И не то, чтобы холодно, а как-то… зябко, даже в пиджаке и с платком на шее. Напротив – ещё одна дверь, за которой еле слышно шелестит вода в душе. Или это просто эхо моей растревоженной крови в висках?..

Я бесшумно выскальзываю в светотень коридора, аккуратно запираю за собой дверь, и быстро шагаю к двери на лестницу. Рука, сжимающая ключи, чуть заметно дрожит. Каблуки сапожек тонут в мягком ковре, словно я иду по мшистой опушке хвойного леса. На лестнице пронзительно холодно и сильно накурено, и неожиданно ярко и резко светят белые ртутные лампы, вспарывая ткань тьмы. Восемь этажей, шестнадцать пролётов; рука задумчиво скользит по узким металлическим перилам, мир за тонкими стёклами тонет в ночи. На втором этаже я останавливаюсь возле окна – узкая створка чуть приоткрыта, за ней льётся с тёмного неба дождь, и размыто светит галогеновый фонарь над подъездом. Пахнет мокрым асфальтом и тополями. Люблю этот дождливый запах. В стекле смутно отражается моё лицо. Я открываю окно полностью, облокотившись о подоконник, нервно закуриваю и гляжу во влажную темень. За спиной – побеленные стены, ртутные лампы и бетонный пол. Некий срединный мир, перевалочный пункт на пути из реальности в полную неизвестность.

Щелчком ногтя я отправляю окурок в окно, и прохожу оставшиеся два этажа. Дождь слегка утихает, и его тихая морось по шиферным крышам и глянцевому асфальту напоминает еле слышный шум помех в радио. По бетонной дорожке у цокольного этажа иду до угла здания, оттуда по биссектрисе углубляюсь в заросли акации возле решётчатой ограды. Упаси меня Са идти к главным воротам через автостоянку! Идти через эту тысячу квадратных метров асфальта под безжалостным светом галогеновых фонарей, под пристальным взглядом всех освещённых окон гостиницы. …И не хватало ещё уже у самых ворот увидеть, что в салоне черного Mitsubishi Lancer горит свет, а рядом стоит и пристально смотрит на меня Дьен Садерьер, лазивший в авто за каким-то забытым, скажем, термосом. Что я смогу сказать тогда, если не задохнусь на месте? «Пакуйте вещи, уезжаем»?..

Нет, нет и нет! – я пробираюсь в мокрых зарослях, потом обнаруживаю, что по-прежнему сжимаю ключ в правой руке, и, размахнувшись, швыряю его куда подальше – в гущу безымянных кустов и травы с милыми метёлочками. За акациями довольно высокая, выше моего роста, ограда с всякими там коваными чугунными завитками, и с шишечками на столбах.

Я оценивающе озираю эту ограду – за ней мокнет под мелкой моросью улица Союза двенадцати городов (это написано на табличке с угла пятиэтажного, серого каменного дома напротив). Потом натягиваю перчатки, чтобы не перемазаться в ржавчине, и, упираясь носками сапожек в эти чугунные узоры, в три приёма довольно быстро оказываюсь уже на ограде. Некоторое время сижу на ней, крепко вцепившись в верхнюю перекладину, поджав ноги, и собираюсь с духом. Сквозь листву тепло светит жёлтый фонарь в железном абажуре. В сером пятиэтажном доме напротив горит пара окошек. В одном из них на подоконнике теснятся горшки с традесканцией, за другим виднеется маленькая кухня, газовая колонка, и край стола с заварочным чайничком. Пока я так сижу, мимо по улице торопливо проходит, цокая острыми каблуками, припозднившаяся девушка с буханкой хлеба и пачкой пельменей в прозрачном пакетике. Пакетик украшает реклама магазина «Вкусняша» - улыбающаяся мордашка девочки, поедающей нереально круглый бублик.

Всё это так удивительно, так необычно для меня… я могу увидеть лишь краешки чужих жизней, но мне ужасно хочется подойти поближе, попробовать жить так же. Чтобы ходить в ближайший магазинчик за пельменями, готовить себе ужин на маленькой кухне с фиалками на окнах, подкармливать бродячего кота, а когда закончу дела – просто сидеть и смотреть из окна во двор, где играют соседские дети, и воркуют округлые голуби.

Хоть чуть-чуть…

Я тихо вздыхаю, и, оттолкнувшись, соскакиваю с ограды. Потираю подвёрнутую щиколотку. Чуть хромая, устремляюсь в приятную неизвестность вниз по улице Союза двенадцати городов. По одной стороне ограда, по другой – несколько двухэтажных розовых домиков и некое приплюснутое кирпичное здание с тёмными окнами, то ли школа, то ли училище. За ним дорога плавно поворачивает, и я выхожу к прямому, как стрела, шоссе, уходящему в дождливую дымку. Там, за пеленой мороси, дрожит на горизонте полоска светлого марева от огней другого города. По трассе с тихим шёпотом шин по мокрому асфальту то и дело проскакивают автомобили. Где-то за темнотой и дождями идёт поезд, и от его печального гудка, растворившегося в мокром небе, делается не по себе.

Странная тоска по тому, чего никогда не видел, и голос дороги, зовущей в путь… они наполняют мою душу ветром и желанием перемен. Я выхожу на обочину шоссе; со стороны города приближаются светлые пятна фар, и я вскидываю руку. Мне ещё никогда не приходилось ловить попутки, и жест выходит неуверенным – я только лишь видел когда-то давно, стоя в утренней пробке в большом индустриальном городе, как граждане на остановке тормозили маршрутки. Они отчаянно взмахивали вытянутыми руками, будто пытаясь взлететь на одном крыле, а потом кучно бежали за маршруткой и умоляли разрешить им ехать стоя: было начало девятого утра, час пик. Опыт ловцов общественного транспорта помог на этой дождливой дороге: машина притормозила и подъехала ко мне – это была бледно-салатовая Suzuki Liana.

Я неуверенно подхожу, наклоняясь к окну с опущенным стеклом. За рулём сидит девушка в тёмных джинсах и бледно-розовом джемпере из ангорки, с узором по треугольному вырезу.

-Вы… в какую сторону едете?.. – осторожно спрашиваю я, берясь на всякий случай за край стекла, чтобы девушка немедленно не уехала. Она смотрит в ответ с недоверием, чуть щуря уголки серо-голубых глаз:

-В Лейден. Двести километров по этому шоссе, никуда не сворачивая.

-Понятно… - на самом деле, мне абсолютно всё равно, куда именно ехать, главное – не в Антинель. Но мне кажется, что говорить такие вещи почти в час ночи незнакомому человеку – не лучший способ добиться от этого человека хоть капли доверия. Я и без того плохо вписываюсь в среднестатистические социальные рамки.

-Извините, Вы меня не подвезёте до Лейдена? Если Вам всё равно ехать в ту сторону, не сворачивая…

-Садитесь, - с лёгким вздохом говорит она, и открывает дверцу. Я устраиваюсь поудобнее, подбирая полы пиджака, и из кармана на пол вываливается мой мобильник – чёрная «раскладушка» от LG с бриллиантовой капелькой в уголке крышки. Фрэлл! Ну надо же мне было забыть про это проклятие человечества. Что у меня за дырявая память?.. Странно, что просыпаться по утрам не забываю. Хотя… кто знает, не сплю ли я сейчас?..

Я поднимаю телефон и отключаю его, потом добавочно достаю SIM карту, ломаю пополам и выкидываю в приоткрытое окно. Всё, теперь вы меня не найдёте, покуда я сам не захочу быть обнаруженным. И точка.

Девушка между тем выезжает на среднюю полосу и постепенно разгоняет свою Suzuki. В салоне тепло, приятно пахнет духами со сладковатым цветочным ароматом.

-Извините, можно спросить у Вас один вопрос? Надеюсь, я Вас не отвлекаю кардинально от дороги… (она выжидательно смотрит на меня, сжав не накрашенные губы) …а что есть особенного в Лейдене, куда мы едем? Вы ведь там обитаете, наверное, на постоянной основе, и должны соображать, что к чему, и какие интересные места в городе, которые понравятся случайным гостям далёкого Лейдена?..

-Хлебозавод вот, - с совершенно серьёзной миной отвечает она (а в глазах при этом – озорные искорки).

-Крупнейший во всём регионе хлебозавод! Я там работаю.

-Работаете не где-то, а на хлебозаводе, неужели! Потрясающе просто. А кем?

-Бухгалтером, - в её голосе звучит вполне оправданная гордость.

-Думаю, жизнь ваша прекрасна и полна неожиданностей на этой передовой должности мракоборца…

По нашему Антинельскому бытию я отлично осведомлён, что жизнь бухгалтерии на любом более-менее крупном предприятии протекает в режиме «И вечный бой, покой нам только снится». А хлебозавод вполне себе сопоставим с нашим великолепным НИИ – и по валовому годовому обороту, и по суточному количеству неадеквата. Хлебозавод, наверное, даже побеждает. Там же эти, как их… дрожжи.

-Да ничего, справляюсь, - она чуть улыбнулась и пожала плечами. Светло-русые волосы до плеч заколоты над правом ухом «невидимками», и видна поблёскивающая в аккуратной мочке скромная золотая серёжка в виде незнакомой ягоды. Какое-то время я искоса смотрю в её сторону, потом опускаю ресницы – их щекочет ветерок из неплотно закрытого окна.

Через какое-то время заговаривает теперь она:

-Прошу прощения за любопытство, но Вы, наверное… путешествуете автостопом? – при этом во взгляде её сквозит обоснованное сомнение, особенно когда девушка смотрит на мои руки, на манжеты чёрной шёлковой блузы с квадратными бриллиантовыми запонками.

-В данный момент – странно было бы отрицать – я действительно еду автостопом. А до того ни разу нет.

-Понятно, - отозвалась она, хотя ей было наверняка непонятно. Ну и пусть, собственно. Я-то тут что?..

Мы помолчали. Ровно, уютно рокотал движок, мимо и прочь уносились скрытые темнотой равнины, да столбы с гудящими о чём-то своём проводам. По стеклу бесшумно скользили дворники.

-Как Вас зовут? Не могу же я ехать с незнакомым человеком, - вновь подаёт она голос. Я закусываю губу. Мне почему-то не хочется произносить то имя, которое ледяным гвоздём вбили мне в грудь в Антинеле – но назваться надо, и я бросаю в бокал молчания слово, которым меня называют между собой сакилчи:

-Джель… и да, я Вам верну этот вопрос. Не думайте делать вид, что он не Ваш. Вот, берите. Как Вас зовут?

-А Вы… смеяться не станете? – взглянула она с неожиданной робостью.

-С чего бы это мне. Конечно не стану, - я пожимаю плечами. В конце концов, я так долго жил в Антинеле и Антинелем, а от этого раз и навсегда теряется желание смеяться над тем, что кажется смешным обитающей вовне части человечества, гипотетически мыслящего, но на самом деле, как сложится.

-У меня просто имя смешное – Морошка, - смущается она.

-Не смешное, а славное. Такое яркое, в сонном октябрьском лесу, средь мшистых падей и туманных болот. И вкусное. Мне нравится. Морошка…

Она чуть покраснела, улыбнулась уголками губ и посмотрела уже не так недоверчиво, как в начале.

-Вы только не обижайтесь, просто в Вас и появлении Вашем так много странного. Словно сон какой-то… Джель. Поэтому я и спрашиваю. Странно, что Вы ни с того, ни с сего в глухую полночь, в ливень, вышли на шоссе ловить машины, чтобы уехать сами не знаете куда…

-Для меня всё странное нормально, и наоборот. Просто Вы привыкли иначе. А я на Вашей изнанке.

-Понятно… - ещё раз говорит Морошка и вздыхает.

-Я не могу объяснить – только впустить к себе за рёбра, чтобы Вы посмотрели изнутри. Но это никак.

-Да ничего. Собственно, это со всеми бывает: хочется бросить всё и вернуться назад, в прошлое. Начать жизнь с какого-то момента ещё раз – и больше не совершать ошибок…

Морошка зябко повела плечами и включила печку, потом посмотрела в мою сторону:

-Если хотите, в бардачке термос с чаем, выпейте, согреетесь. Всё-таки на улице шёл дождь… и, откровенно говоря, Вы под ним изрядно намокли. Вам вообще не холодно? Я как-то раньше не догадалась спросить, Вы уж простите.

-Не холодно, просто слегка знобко… но чаем я Вашим угощусь с удовольствием, спасибо, Морошка.

Она кивнула и опять слегка улыбнулась, не отрывая взгляда от дороги. Чай горячий и сладкий – я пью его из крышечки от термоса, нетерпеливо дуя и обжигаясь, и внутри постепенно теплеет. От этого мягко клонит в сон. Я ещё раз искренне благодарю, возвращаю термос в бардачок, откидываю голову на мягкую спинку сиденья и закрываю глаза. Мне хорошо… мне хорошо, и мне лень думать о том, что было, что будет. Вот и не буду. Лучше подремлю под рокот мотора и шорох шин; колыбельная дороги, бальзам для рваной моей души…

Мы ехали около полутора часов без остановок. В магнитоле еле слышно мурлыкала что-то Милен Фармер, дождинки постукивали о стёкла крохотными серыми бисеринками. Потом маленький светло-зелёный телефон Морошки на её поясе завозился и подал голос.

-Да? – она перехватила руль левой рукой и, мотнув головой, отбросила с глаз по-детски пушистую русую чёлку. – Уже подъезжаю. Завтра на работу не выйду, нет, конечно, дома же всё вверх дном, я по «горящей» путёвке уезжала… Воду там горячую дали, наконец? Ну, слава Хранителям… ладно, пока…

Мы приближались к первому за всё время пути перекрёстку, где начинались фонари и собственно город – об этом свидетельствовал большой щит с двумя грифонами, держащими свиток, гласящий «Добро пожаловать в Лейден». Я чуть поворачиваю голову, рассеянно глядя куда-то мимо пытающейся затолкать мобильник в чехол на поясе Морошки на узкую, окраинную улочку… откуда стремительно летят на нас яркие ксеноновые фары.

-Морошка! Стой!!

Скорее инстинктивно, нежели сознавая, что делает, она резко вжала в пол педаль тормоза, протестующе завизжали колодки… Салон на миг залило холодным, ослепительным светом, полоснувшим по глазам, словно лезвие скальпеля – после чего в левый угол нашего капота на вполне приличной скорости влетело две тонны неумолимого металла. Удар, сотрясший весь мир вокруг; скрежет металла – как наждаком по рёбрам; звон бьющихся стёкол, отчаянный крик… темнота.

Темнота. Ничего не вижу. На ресницах, на щеках, на руках, прижатых к лицу, что-то прохладное и мокрое. Я моргаю, стирая кончиками пальцев это что-то, щурю углы глаз, и из прежде однородной темноты начинают проступать пятна света. Они где-то ужасно далеко, по ту сторону дождя и расколотых стёкол… фонари. В их размытом свете сквозит некая отстранённость умирающих звёзд. Встряхнув волосами и вздрогнув от жгучих когтей боли, цапнувшей за лицо, я оборачиваюсь на слабый, приглушённый звук – это Морошка, запрокинув голову, лежит на сиденье и сдавленно кашляет в попытках вдохнуть. С третьей попытки, обломав пару ногтей, мне удалось расстегнуть сдавивший Морошке грудь ремень безопасности – она тут же глубоко, со всхлипом, вдохнула и пошевелилась, ища руками опору, чтобы сесть ровно.

-П… почему… - еле-еле выдавила она, открыв глаза и стеклянно глядя куда-то вверх, - почему фонари… такие кривые? Вы… тоже так их видите, или я…

-Фонари кривые, потому что мы сами стоим криво и вообще, кажется, наполовину свалились в кювет, - отвечаю я - и не узнаю собственного голоса. Потом открываю свою дверцу и оказываюсь в высокой мокрой траве обочины, блаженно прохладной и свежей. Лицо и руки горят, и до чего хорошо, что идёт дождь…

Минуты через три рядом возникает бледная, истерзанная Морошка и, зажав рот ладошкой, смотрит на смятый, как пустая банка из-под колы, угол капота. Потом поднимает на меня полные слёз глаза.

-А если бы Вы не сказали «стой», если бы я не успела нажать на тормоз… - её голос дрожит, срываясь на плач, но Морошка судорожно вздыхает и более твёрдо говорит, - на заднем сиденье есть аптечка. Надо как-то до неё добраться.

-Вы… как?.. – тихо спрашиваю я, развязывая с шеи свой платок и весьма безрезультатно вытирая им руки.

Морошка нервно улыбнулась, теребя волосы:

-Да вроде ничего, только голова сильно кружится, и тошнит немного. Вам куда сильнее досталось… это я всё виновата, такая куруха… с телефоном за рулём… а если бы… кошмар какой. Кошмар какой.

Морошка вдруг сильно закусила нижнюю губу, и по её щекам потекли слёзы. Молчаливые беззвучные слёзы, слабо блестевшие в свете равнодушных далёких фонарей. Ничего не говоря, я подхожу сквозь траву и обнимаю Морошку, прижав её светловолосую голову к своему плечу. Морошка испуганно притихла под моими руками, словно маленький зверёк, потом длинно вздохнула и уткнулась лицом в мой пиджак, который тут же промок от слёз. Мы с ней так стояли, наверное, минут десять – она, всё ещё вздрагивая и вытирая мокрые щёки о мой рукав, и я, чуть касаясь губами её пушистых волос. От Морошки пахло цветами – и, хотя мне не нравятся сладкие цветочные духи, этот аромат напомнил мне тёплый августовский вечер. Один августовский вечер после дождя, когда наша машина утонула по дверцы между двумя районами Марчеллы – в частном секторе, где вместо дороги была одна сплошная лужа. Мы шли в подвёрнутых джинсах, я – в сапожках, а Садерьер вообще совсем босиком; свои лакированные туфли он связал за шнурки и повесил себе на шею. Было очень тепло и быстро темнело, заходились перед дождём кузнечики, а в палисадниках, огороженных колышками, безумно благоухали маттиолы, петуньи и душистые кабачки. Это был тот самый аромат – вечерний августовский аромат, запутавшийся в пушистых светлых волосах Морошки и зачем-то притворившийся запахом духов.

Морошка неожиданно завозилась и подняла голову, уткнув острый подбородок в моё плечо и глядя снизу вверх неясно блестевшими серо-голубыми глазами.

-Что будем делать? – спросила она и чуть всхлипнула. – Можно вызвать по телефону такси и эвакуатор… Я Вас до какой-нибудь клиники довезу… или попытаться завести машину? Как думаете?

-Давайте попробуем, - держась за руки, мы вылезли из кювета. Морошка обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно, потом стиснула зубы и вернулась за руль. Как ни странно, помятая Suzuki не только завелась, но даже зажгла одну фару и задом выползла на шоссе. Мне только чуть-чуть пришлось помочь ей в этом, упираясь плечом в капот и не давая передку перевесить, когда Морошка газовала. Спустя полминуты я тоже стоял на ровной местности, отряхиваясь.

Морошка в салоне какой-то тряпкой нервно смахивала с сидений и приборной доски битое стекло, выметая его на асфальт через открытую дверцу – и только тогда до меня дошло, что руки и лицо горят из-за мелких, но многочисленных порезов и царапин. У Морошки же над левой ключицей темнел рубец от ремня безопасности, а на разбитых губах запеклась кровь.

-Садитесь, - опять закашлявшись, позвала она, нервно качая дверцу. Я сел, и мы двинулись дальше в Лейден – на скорости около двадцати миль в час, с одной горящей фарой, весьма помятым капотом и разбитым ветровым стеклом. Наше счастье, что в столь позднее время ни транспорта, ни патрульных на улицах уже не было.

-Морошка, едь прямиком к себе домой. Я хочу убедительно увидеть, как ты дойдёшь до двери и попадёшь в замочную скважину ключом, а не свалишься где-нибудь вдоль плинтуса на полдороге в подъезде.

-Джель, а я хочу увериться, что с тобой всё будет в порядке.

Мы как-то незаметно перескочили на «ты», даже не удивившись и не подумав протестовать, хотя для меня такое обращение было на самом деле квинтэссенцией непривычного. Но с другой стороны… это иная страница меня, и здесь может быть всё, что угодно. Вот вообще абсолютно всё.

По обочинам начали попадаться скромные двухэтажные домики, прячущиеся в спящих липах, справа же протянулся огромный пустырь, похожий на заброшенную нефтебазу. Морошка нервно стискивала пальцы на руле и притормаживала перед каждым, пустынным в этот дикий час, перекрёстком… впрочем, я её понимал.

-Это всё совершенные излишества, поверь мне искренне, Морошка. Лучше мы по пути остановимся возле вот любого в принципе фонтана, я кровь смою. А то платок уже весь такой заляпанный, как карта галактики.

-Джель! Немедленно прекрати, какой фонтан, там же ботулёз и стафилококки. Ты в своём уме, или ты где? У меня в аптечке нормальная перекись есть. И стерильные бинты.

-Перекись – это прекрасно несомненно, но ведь её настоятельно не хватит мне умыться. Это очевидно же.

Дьен Садерьер однажды высказался в том плане, что пытаться переупрямить меня так же бессмысленно, как укладывать феном волосы статуе генерала Рейнборна. Морошка, не будучи знакома с оной рецензией, продолжала свои бесплодные попытки:

-Дома у меня умоешься. Там как раз воду после летних профилактических работ горячую дали, наконец-то…

-Морошка, а ты вообще не склонна задуматься над немаловажным: кого ты так настойчиво тащишь к себе домой в четвёртом часу ночи?.. – решил я воззвать к её здравому смыслу. Поздно, правда, но лучше же поздно, чем никогда. – А то мало ли – а вдруг я маньяк какой ни с того, ни с сего? Ем вот печень и вью гнёзда из газет.

-Что значит, кого. Тебя, естессно, Джель. И не ври мне, я проницательная. Ты не похож на маньяка. Вообще, - фыркнула Морошка, но всё-таки решила меня послушаться, хотя бы фрагментарно.

Поэтому, проехав через железнодорожные пути по переезду, она свернула в мокрый ночной парк и остановилась у круглого фонтана. В центре его, на краю неглубокой чаши, сидела маленькая русалочка и расчёсывала длинные волосы, а бортик украшали водяные лилии из позеленевшей меди. Вода в фонтане мелко рябила от продолжавшего моросить дождика; от её холода заломило пальцы. Я окунаю руки в эту чёрную, уже почти совсем осеннюю воду, и боль от порезов уходит, растворяется без остатка в этом блаженном, всевластном холоде…

Сквозь густую, шелестящую от порывов ветра листву деревьев светят неяркие, жёлтые фонари в круглых плафонах. Спящие аллеи, рассеянный матовый желтоватый свет сквозь дождливую дымку, мокрые скамейки и деревья, умолкший до утра фонтан… Ночь в чужом, незнакомом городе.

Странное, трепетное ощущение – далеко-далеко от всего привычного, и так похоже на забытый поутру сон.

Но и зябкая ночная сырость, и Морошка, сидящая рядом с чистым платком в руке, и ночной парк – всё это вполне реально… и я начинаю потихоньку забывать всё то, что было до того, как бесшумно отворилась в тот пустой коридор гостиницы дверь с номером 812.

-…и не вздумай пить из фонтана! – неизвестно зачем строго предупреждает Морошка, и грозит мне сурово намоченным в перекиси платком. Она время от времени проводит им вокруг ссадины над левой ключицей и тихонечко шипит. От платка тревожно пахнет больницей, и в памяти моей дыбом встают сосны-конвоиры за большими окнами пятого, медицинского корпуса. Я невольно морщусь и отодвигаюсь, потом уточняю:

-А почему именно пить из фонтана возбраняется законодательством? Там вода речная, не хлорированная.

-Вот! Вот именно. Сырая некипячёная вода из неизвестных источников. И наверняка микрофлорой кишит кишмя, - мина у Морошки такая серьёзная-серьёзная, ну просто главный санитарный врач Лейденской СЭС, а в глазах смешинки. – Мало того, что фонтан сам по себе как ёмкость не очень-то и чистый, там лягушки ещё живут!

-Отлично, - я зачёрпываю воду ладонью и смотрю, как она течёт сквозь пальцы. – Если здесь действительно живут лягушки, я уже имею вполне чёткое представление о том, что будет у нас на экстремально ранний завтрак…

-Ну Джель! – восклицает Морошка возмущённо, тыча в мою сторону свёрнутым в рогульку платком. – Иди сюда немедленно. И прошу тебя, перестань макать изрезанные руки в этот рассадник холеры, бубонной чумы, малярии и трихомоноза!..

-Святые Хранители, - практически искренне пугаюсь я, прослушав Морошкин скорбный чёрный список, и придвигаюсь обратно. Периодически смачивая платок в перекиси, Морошка промыла мне царапины на руках, забинтовала, как смогла, и подняла на меня слегка смущённый взгляд серо-голубых глаз. На светлых ресницах у неё мерцала мелкая водяная пыль. Я молча склоняю голову в знаке согласия, и подставляю лицо аккуратным прикосновениям этого платка с запахом зимнего полудня в операционной. Пребывать с закрытыми глазами не слишком уютно; откуда-то из закоулков моей памяти начинают просачиваться в настоящее тени из прошлого.

…Мы стоим в коридоре, облицованном белоснежно-белым кафелем. Пол слегка вибрирует под ногами от работы мощной, вмонтированной в перекрытия вентиляционной системы, и генераторов, подключенных к медицинской аппаратуре. Молодой хирург с жёстким, узким, хищноватым лицом начинающего Инквизитора – Доминго Гастон – стоит рядом, и, заглядывая в планшет, отчитывается по статистике нового метода работы на открытом сердце. Я внимательно слушаю, склонив голову чуть набок, как обычно, и последним из осколков другого Норда мечтаю о чашке кофе. Чтобы его честная горечь и дурманящий аромат хотя бы на время изгнали из лёгких этот стерилизованный воздух с привкусом антисептиков…

Или.

…Я с усилием встаю в ночное небо, подёрнутое перламутровыми лунными облаками, переворачивая песочные часы мира; ветер порывами вырывает сознание из темноты. Мне холодно, так холодно, что все слова смёрзлись в горле. Вскрой мне сейчас вены – и оттуда польётся ледяной формальдегид с кусочками фальшивого лунного света. Я смотрю, как утекают прочь небеса, и почти бессознательно, перебирая пальцами, отклеиваю от правой скулы испачканные в засохшей крови прядки волос. Но я не чувствую боли. Я вообще ничего сейчас не чувствую… и не помню. Рядом со мной, как два шахматных офицера, неподвижно стоят смуглые мужчины – один в светлом костюме и бордовой блузе, второй – в строгой чёрной «тройке» и ослепительно белой блузе с красным галстуком. Они молча, непонятно смотрят на меня, и совершенно не шевелятся. Или это я не вижу их жизни?

Едва размыкая запёкшиеся губы, я шепчу: «Зачем вы здесь? Зачем?..».

-Мы здесь затем, - говорит первый, и его голос похож на потрескавшееся стекло, - чтобы отвезти Вас… в филиал Института под Антинелем.

-Вашим именем отныне будет Норд, - добавляет второй, бесстрастно глядя мимо. – И Вы отныне будете директором Антинеля.

Я не протестую. Мне всё равно. Мне всё равно, закрыть глаза и перестать быть, или же задержаться здесь ещё на один бесконечный вдох. Мне всё равно, как меня зовут и куда я поеду. И единственное, чего я сейчас действительно хочу – избавиться от тревожного, терзающего меня изнутри запаха какой-то медицинской дряни, которым пропитано текущее в никуда ночное небо, и перламутровые облака, и рваный ветер.

-Тогда не будем медлить. Поедемте, - приглашает второй. Я шевелюсь, и невесомая паутина из мёртвого прошлого облетает с моей тронутой тленом одежды. И мы едем, едем, чтобы в конечном итоге - …

-Джель, тебе нехорошо?.. – Морошка испуганно впивает ногти в моё плечо. В её голосе пульсирует плохо скрытая тревога. Встряхнув головой, я открываю глаза – и окунаюсь в блаженную прохладу ночного парка, в шорохи мокрых лип и течения ветра. Потом набираю воды в ладонь и пью, чтобы поскорее выветрился из души этот запах перекиси. Морошка всё ещё нервничает и держится за моё плечо – пальцы у неё тонкие, но сильные, как у хорошей пианистки.

-Мне просто… без разрешения вспомнилось кое-что. Не беспокойся, оно того совершенно не стоит, уверяю тебя.

-Пойдём тогда в машину, - Морошка запихнула платок в задний карман джинсов, встав с бортика фонтана.

-А то я уже изрядно продрогла, ночь зябкая.

-Да, пойдём… - эхом отзываюсь я, в последний раз глядя на тёмные кроны деревьев, в которых, словно рассыпанные горошины, желтеют фонари, и в которых вьёт недолговечные гнёзда перелётный бродяга-ветер.

Через десять минут Морошка въезжала во двор своего дома. Она обитала в высоком, стоявшем скобкой здании непонятного назначения: вроде бы это было малосемейное общежитие, но кое-где из окон тянулись воздуховоды от промышленных вентиляторов, а сбоку от здания, примыкая прямо к его стене, начиналась территория энергоподстанции.

-Подожди меня тут, пожалуйста, - попросила Морошка тихо, зачем-то разглядывая свои ногти. – Подожди, пожалуйста. Я поставлю машину в гараж и сразу же вернусь.

-Хорошо.

Я выхожу и останавливаюсь в пятне света от рыжего «булочного» фонаря над крыльцом с двумя дверьми в подъезды. На крыльце сидит и сосредоточенно умывает лапкой усы длинная ушастая кошка из беспородной породы помоечных полосатиков. Стена возле дверей густо заклеена объявлениями. Пока жду Морошку, стою и изучаю их с интересом. «Продаётся стенка трёхсекционная «Хельга», светлая, болотная берёза, слегка б/у». Я пытаюсь представить себе это загадочное растение, но тут обнаруживаю ещё одно поистине замечательное объявление, наводящее на мысли о Великом Круге Жизни и тому подобных вещах. «Меняем туристическую двухместную палатку, один раз б/у, на детскую прогулочную коляску». Позовите сюда скорее дедушку всея цукини товарища Мичурина, он должен это видеть! Эту дивную историю о том, как два романтичных туриста употребляли по назначению свою палатку под сладостной сенью болотных берёз, а спустя девять месяцев у них, в результате перекрёстного опыления, поспела капуста. Возможно, что и кольраби. Кошка, пока я тут просвещаюсь, домывает усы, подходит и принимается тереться об мои джинсы, волнообразно изогнув хвост. То ли просит, чтобы её пустили в подъезд, то ли испытывает недостаток в статическом электричестве.

-Это Мурёнка с восьмого этажа, - знакомит меня с кошкой уже вернувшаяся и слегка задыхающаяся Морошка. Судя по растрёпанной чёлке и сбивчивому дыханию, обратно от гаража она бежала. – Ну что… идём?

Я киваю, и наша торжественная процессия шествует через большой и пустой холл подъезда. Белые лампы под потолком, засунутые в непонятные ёршистые металлоконструкции, и жёлтые стены невесть отчего мне напоминают прачечную. Не хватает только стиральных машин. Сильно пахнет овощным рагу, и ещё кем-то, кто тихо сдох в уголочке и пролежал там дней десять, пока его не нашли и не выкинули, наконец. Кошка по имени Мурёнка бежит немного впереди и постоянно оглядывается, проверяя, идём ли мы за ней.