Мари (2/2)

Углы комнаты поплыли, плавясь в невидимом пламени; в телефонной трубке хрустально щёлкнуло, и пошёл ровный долгий гудок свободной линии.

Мари схватилась за горло, откуда сыпались крошки похрустывающих фраз: «Верни… номер… наш… верни…» и откуда тянуло дымом древней преисподней. Подломленно упала на колени, упёрлась ладонями в пол. Сверху на неё сыпалось розоватое стеклянное крошево, бывшее люстрой. Обои светились всё сильнее и сильнее, вычерчивая в пространстве пустой комнаты контровые контуры, а потом сворачивались, словно береста, и открывали усеянную мёртвыми жужелицами цементную плоть стен. Она уже почти задохнулась, когда бьющийся в агонии, раздирающий её горло голос в последнем надломанном усилии всё-таки произнёс:

-Забери моё проклятие, Римма… я прошу тебя, забери… иначе они расползутся повсюду через меня… Римма, прости, это было так глупо, разрешать им отрезать мою тень… прости меня, спаси меня…

И тогда она молча кивнула, соглашаясь: да, я возьму. Комната скомкалась куском старой газеты, осыпая со стен высушенные ненавистью и страхом трупики жужелиц, и выбросила её из себя, как обсосанную сливовую косточку. Некоторое время Мари неподвижно лежала лицом в ковровую дорожку с (ну а как же) цветочным орнаментом по краю. Потом с глухим рычанием приподнялась на руках, мотая растрёпанной чёрной гривой. Уставилась в искажённое последней болью лицо девушки в зелёном шёлковом платье, безвольно распростёртой под ней на полу. Формалиновое облако волос, белёсые ресницы и брови, чуть скошенный на сторону рот, похожие на заячьи лапки длинные ноги в белых чулках… Её губы словно бы сами собой перекосились в зеркальной улыбке лунного близнеца:

-Прости ты и меня, Римма… прости меня, дорогая.

Мари встала, отряхнув ярко-алое платье и чёрные чулки от стеклянного крошева и полупрозрачных крыльев. Ещё раз незначаще улыбнулась куда-то в тёмную вглубь Антинеля, и ушла, не оглядываясь, по девятому этажу – в свою страшную, прекрасную жизнь.

Heaven can wait

Высокие каблуки Снежной Королевы отщёлкивают по плиточному полу слегка истеричное «За-чем? За-чем?». Пальцы её скользят по стене, смахивая серебристо взблёскивающие нити паутинок; иногда кажется, что это – чужие жизни, что с еле слышным треском рвутся от прикосновения. Ведь здесь давным-давно нет никаких пауков. Застоявшийся воздух; запах сырой штукатурки. Возле арочного проёма в коридор можно остановиться, чтобы вытащить из левой ладони карандашные щепки. Ведь иногда мраморное равнодушие достаётся по довольно высокой стоимости. Но никто не узнает…

Прозрачные глаза рыскают по сторонам. На потолке нервозно помаргивает длинная галогенка, вокруг которой по побелке расплывается неуверенный свет. Это особенное место было её давним секретом, даже «секретиком». Несколькими тусклыми бусинками на фольге, спрятанными под осколком стекла в песке повседневности. Бывали дни, когда солёная Луна стояла в зените, безжалостно перекрашивая её глаза в пепельно-серый и заливая ртуть в замершие зрачки. И в эти дни, когда даже нежный шепот пламени за асбестовыми стенами переставал уже успокаивать, единственным стремлением Снежной становился этот заброшенный коридор.

Длинный, без единого окна, лишь несколько запертых облезлых коричневых дверей и бледно-голубые стены, неизъяснимо напоминающие её мёртвый апрель. И ещё объявления.

Многочисленные объявления, наклеенные вдоль всего коридора по левой стороне – и распечатанные на принтере, и написанные от руки. Они слоями нарастали на стене, словно странный сорт плесени или лишайника, налезали друг на друга, предлагая ей «Мыло отъедальное ручной работы» и «Куплю портативный перпетуум-мобиле, термоядерные версии не предлагать». Никогда, ни разу Снежная не видела в этом коридоре других людей – а объявления регулярно обновлялись, захватывая в какой-то бессмысленной войне всё новые и новые пространства. Сегодня одно из них с поразительной наглостью рискнуло занять место на двери – какой-то прямо-таки непристойно белый клочок клетчатой бумаги был криво наклеен на облупившуюся коричневую створку.

Всё ещё рассеянно поскрёбывая серебристыми ногтями по левой ладони, она подошла поближе и с лёгким изумлением прочитала несколько корявые буквы, выведенные шариковой ручкой: «Душевая работает с 8 до 8. Не нарушать!». Практически против собственной воли Снежная кончиками пальцев легонько надавила на дверь – и та подалась, с царапнувшим по сердцу скрипом отворившись внутрь. Запах сырости усилился, смешиваясь с ароматом земляничного мыла – таким же неуместным в этом выстуженном пустующем пространстве, как было бы неуместно на ней самое розовое полупрозрачное платье. Кап… кап… - отсчитывала чьи-то вдохи вода по жестяному дну рукомойника.

Внутри было темно, как в топке остановленного крематория. И… в этот миг тихо тинькнула и начала наливаться бледным соком украденных снов галогеновая лампа над овальным зеркалом. Там как-то неуверенно отразилась она сама – маленькая белая марципановая фигурка с серебряными браслетами на испуганно примолкших запястьях. Ровно минуту она надеялась, что её отпустят. Что позволят уйти назад, в своё Королевство – собирать сметённые со стола в порыве отчаяния документы, заглаживать трещины на льду самообладания и скользить по отполированным полам во главе свиты призрачного персонала.

Потом раздался звук раскалываемого кафеля, и в глотке бездверного проёма в помещение душевой что-то шевельнулось – тень среди теней. На миг внутри вспыхнул свет – череда тусклых стеклянных ламп под изрядно облезлым потолком – и тут же угас, словно его кто-то ухватил за горло и резко бросил в стену. Так, по крайней мере, это отразилось в прозрачных зеркалах её глаз…

-Не бойся, - прошептали вдруг хрипло, сдерживая кашель, и за выложенную плиткой стену у входа, где-то в метре от пола, уцепилась тонкая рука. Исцарапанные бледные пальцы, вымазанные в чём-то тягуче-чёрном, вздрогнули – и сорвались, оставив пять длинных полос поперёк.

«Как нотные линейки для похоронного марша», - подумалось ей мельком. Кто-то пытался выползти из душевой, хрустя расколотым кафелем и задыхаясь от каждого движения. Снова надсадный кашель. Голос чуть смягчается, вновь произнося «Не надо, не бойся… это я» - и тогда Снежная безрассудно бросается во мрак и выволакивает оттуда его жертву, даже не пытаясь сдержать стона отчаяния. Ранки от карандашных щепок на её узких ладонях горят так, будто их жгут калёным железом.

Внутри всё растерзано руками неистового страха – точно так же, как сама Снежная совсем недавно рвала и терзала свою комнату в приступе подкатившей к горлу глухой тоски. Она знала, знала заранее, что рано или поздно это произойдёт. Снежная Королева и сама проходила по лезвию бритвы, кропя раскалённым алым холодный металл улыбки сердца Антинеля… но всё-таки она устояла. И не поддалась невероятному искушению собственным прекрасным бессмертием. В её белых волосах и на ванильно-бледной коже навсегда поселился сладковатый аромат пепла с тонкой ниточкой умирающей мимозы. Она постигла всю прелесть и весь кошмар Кумачовой Мили и вступила в истинное владение своим тихим королевством. Она научилась подчиняться, чтобы получить право повелевать.

Но… но… Мари, её Маленькая разбойница, этот сгусток терпкой и яростной любви к Антинелю, зашла гораздо дальше. И лежит теперь на её руках, бессильно свесив лохматую голову, откашливая на плиточный пол чёрную кровь и хриплым шёпотом умоляя не волноваться.

-Всё хорошо, - уверяла она, дрожащей рукой отирая рот, вздрагивая и задерживая дыхание.

-Всё хорошо, Мирта… это просто… просто…

-Да. Просто, - повторяет директор крематория Мирта Андерсен механически. Её прозрачные глаза смотрят куда-то мимо всего – и одновременно в коридор с бледно-голубыми стенами. Туда, где на слабом сквозняке шевелится новое объявление: «В связи с участившимися случаями исчезновения сотрудников, с настоящего дня посещение закрытых уровней без личного разрешения руководителя НИИ строго запрещено для всех категорий персонала и карается согласно соответствующей статьи Устава». Дата. Подпись.

-Я… больше никогда не буду… - хрипло клянется Мари, но не верит себе сама.

Она будет. Обязательно.