Записки на манжетах (1/2)
Двенадцать
Зимняя ночь. Рваньё позёмки и масляная луна над каменным мостом. Жёлтые тусклые бусины фонарей. Ветер со вкусом волчьего воя. Локти опираются о широкие перила моста, кисти прячутся в рукавах слишком лёгкого пальто, взгляд бесстрастно отражает толщу зеленоватого льда мёртвой реки. В ней едва заметно поблёскивают выпуклые глаза вмёрзших в лёд зеркальных карпов – они очень похожи на круглые запонки в манжетах. Слишком похожи.
Оглядываться нельзя. Что бы ни шептал ветер по имени Норд, увешивающий белыми флагами снега ветви вязов, тонкими пальцами перебирающий прутья ажурной ограды и понимающе усмехающийся сразу за левым плечом. Многие знания – многие печали... а знающему далеко до любящего...
Немыслимые мысли внахлест бинтуют собой гулкую пустоту. Падающий из ниоткуда снег пахнет металлом и йодом.
Круглолицая луна слегка плаксиво глядит из-за кружевного тюля метели – как девочка, которую никто не зовёт гулять. «А меня вот... позвали...», - беззвучно произносят узкие губы (с родинкой на верхней) и выгибаются уголками вниз. Мимо моста пробредает призрачный пёс, преследующий ведомый только ему аромат краковской колбасы. Собачье сердце бродячего электрика и горелая проводка профессора Преображенского. Революционное немирье... и странно, что красный по-прежнему под запретом. Его нет, нет... При воспоминании о смёрзлых комьях земли, глянцевито блестящих от инея, пальцы вздрагивают и в судороге стискивают тронутую тленом ткань старой рубашки. Но ничего страшного не происходит – потому что всё уже произошло. Карпы подо льдом так безмятежны, что им поневоле завидуешь... и как никогда сильно сейчас хочется электричества. Просто, чтобы жить.
Барбариски
От сильного холода делаешься хрупким, словно стекло. И таким же прозрачным. Кажется, что через тебя видно насквозь - и взгляды редких встречных прохожих не задерживаются, тут же соскальзывая на снег, выжигающий зрачки бриллиантовым пламенем. Ты идёшь по узенькой тропинке среди целинных сугробов, заслонив рукой глаза от хирургически-безжалостного солнца. Воздух пахнет нашатыркой. До следующей ночи так далеко, что не дожить. Но надо. Потому что никакого иного выхода, кроме как продолжать жить, у тебя просто нет...
«По крайней мере, я буду делать это со вкусом», - думаешь ты, закрывая глаза и ощущая, как на ресницах нарастает иней, делая их похожими на крылышки мохнатой ночной бабочки.
Со вкусом... пальцы ныряют в карман, отыскивают там барбариску, суют в рот. И мир под закрытыми веками на мгновение разлетается кисло-сладкими красными звёздами, напоминающими о длинных вечерних коридорах и поцелуях возле знаковой кофеварки. Да, ты даже под пыткой не признаешься, что тоскуешь по своему электрическому гнезду, кропотливо сплетённому из кабелей, двужильников, оптоволокна и патчкордов. И по ярким бусинкам, которые ты туда натаскал за эти ледяные годы безжизненного, чёрно-белого бытия в контровом свете.
Зимой ветер дальних странствий романтичен примерно настолько же, насколько и конвоир-надзиратель. Он пресекает все твои попытки уцепиться за косяки в свой благоустроенный кабинет. Он опутывает горло колючей проволокой nobless oblige и тащит в нагретом нутре чёрного «Мицубиси Лансер» через вёрсты дорог, в чужие города, где слишком много света. Да, ты всегда держишь спину прямо, и в твоём голосе всегда идеально сбалансированное количество льда и гордыни. Никому не дано усомниться в том, что эта сталь одним своим существованием отрицает коррозию металла как химическое явление. Но...
Но вот ты, чуть склонив встрёпанную грубыми пальцами восточного ветра голову, упрямо закрыв глаза, идёшь сейчас по сугробам чужого города, и всего одно неосторожное прикосновение способно разбить твоё прозрачное, стеклянное тело. Ты умираешь на этом цинковом солнце – тень, лишённая предмета. И только вкус барбариса на языке позволяет тебе продолжать ожидать ночь.
Вкус барбариса... и память о леденцово-алых губах, ловящих сахарно-белые запястья, оставляющих на коже цвет жизни. Этот третий цвет, вечно недостающий тебе в твоём сорочьем оперении.
Как это всё-таки жизненно важно – хранить в своих выстуженных до дна карманах эти кисло-сладкие карамельки, эти драгоценные рубиновые капсулы концентрированного счастья. Потому что когда-то ты обещал всегда возвращаться к тем, кто ждут. А ты никогда не нарушал своего слова. Как бы тебя ни звали на очередной версте твоего триумфального шествия в никуда – ты обязательно вернёшься к тем, кто ждут. И угостишь их своими барбарисками.