Дивный Баркли и Ко (1/2)
Грозовой перевал
...Многие причины привели меня прошлым вечером во флигель, под сизые крылышки клёцконосого хирурга Алекса. Нервы после поездки на полигон Nycomed'а дымились и горели чадным чёрным дымом, точно гудрон. Жар раскалённой духовки царапался изнутри в лакированные бока «Лансера» и стекал по тонированным стёклам. Я же в арктической сухой прохладе салона мысленно корёжился, уже воображая на своём месте кучку безмолвного пепла, который не постучит ни в чьё сердце. Десять шагов от авто до спасительной сырости подъезда – иезуитская пытка, которую я всё-таки прошёл, опалив по краю чёрный шёлк. И спрятался в гулких лестничных пролётах, едва не прижавшись к прохладной каменной стене всем телом, отчаянно жаждущим вновь оказаться в привычном саркофаге из матового льда. Этот душевный порыв в духе Че Гарольда был подавлен бессонным рацио: «В кирпичи здесь навеки въелись запахи щей и кошек, Норд, оставьте этот драмтеатр имени Ленина ордену Сталина... идите лучше к девушкам поприжимайтесь».
«Девушки тёплые», - запротестовала та часть меня, что отвечает за гнилые листья, мёртвые рассветы и прочую romantique далее по списку.
«Найдите себе мёртвую девушку», - добил бессонный рацио, хладнокровно закурил мне в лицо и допил стосотую чашку кофе.
- ...здрасьте, я Ваша тётя, - огорошил меня новыми сведениями о моём генеалогическом древе клёцконосый, бесшумно возникая рядом. Я тихо чихаю от запаха атлантической сельди, щедро источаемого нашим светочем и растлителем, тем самым ставя подпись под этим утверждением. Это мне секретарша Вторник поведала: если что-то скажешь, а другой человек тут же чихнёт, значит, ты правду сказал. Баркли – моя тётя. О боги.
-Что это Вы тут созерцательно стоите и ничего не курите?.. - возле моего носа возникает заманчивая расхристанная пачка «Голуаза», и я почти помимо своей воли достаю сигарету. Разминаю в пальцах, устало полуприкрыв глаза и глядя куда-то вдоль лакированных ещё при Карле Великом перил. Пуговицы на Алексовой рубашке похожи на сансару. От этого действительно хочется курить.
- Судя по отсутствию присутствия жизни, Вы только что с полигона, - догадывается Баркли, под локоть подводя меня к пустоглазому окну, на котором самодостаточно путешествует в Вечность горшок с когда-то геранью. От дыма слегка кружится голова. Дома за переплётом растут как-то косо; небо над ними стремительно заволакивается сизым, напоминая пыльное подбрюшье гопницкого голубя с заводских окраин.
-Да, - роняю я пепельно, рассыпая седые снежинки на серый подоконник, и беру себя рукой за локоть. -Там уже больше половины живут на одних лекарствах, экология ни к чёрту, ещё этот шинный завод... да никто им не платил, они сами по себе такие уроды. Мазут на асфальте.
-А сколько процентов сублицензионные?.. - не теряет оптимизма Алекс. Этот его вечный энтузиазм вшивого тузика слегка приводит меня в чувство. Где-то далеко прокатывается по горней трассе рокер-гром, даря надежду на избавление от липкой солнечной услады.
-Тридцатку за всё, кроме онкологии. Там всё наше, спасибо М... м... монументальной работе, которую провернула доктор Оркилья.
Я независимо таращусь в потолок, откуда на меня заинтересованно таращится лампочка. В стекле отражается мой глаз – точно с буквой V в центре зрачка. V – значит Vendetta, вспоминается мне почему-то. Я моргаю и вновь затягиваюсь – жадно, как снова перед смертью.
-А здесь какими судьбами? Всё-таки М... м... место работы доктора Оркильи в миле южнее от моих тихих гаваней...
Моим взглядом можно бурить нефтяные скважины, но клёцконосый даже не думает изображать смущение и раскаяние. Курит и ухмыляется.
-Гроза будет, - ни к селу, ни к городу заявляет он и с ласковой заботой о здоровье подъездной экосистемы втирает бычок в щель меж досками подоконника. - Опять у нас что-нибудь закоротит. Норд, почему в этом НИИ каждую грозу электрика живёт своей собственной личной жизнью?
-Я, возможно, сильно Вас удивлю, Алекс, но в этом НИИ электрика живёт своей жизнью постоянно... - я чуть привстаю на цыпочки, касаюсь кончиком пальца лампочки, и она обрадованно загорается, словно вспыхнувшая румянцем девушка. Баркли мрачно безмолвствует, глядя на всё это с совершенно непонятным осуждением.
-А у меня там, между прочим, холодец стынет, - заявляет он сварливо спустя минуту и скрещивает руки на груди. Я тихо обмираю.
-Поэтому, если Вы не намерены покрасить розы в красный цвет, то добро пожаловать, а посторонним вход воспрещён...
Мы идём вверх, окутанные вуалями сквозняка; сквозняк перебирает белые перья с кровавым подбоем и сизые перья с бирюзовой каймой...
Сбалансированная экология
Затеянный клёцконосым гречневый суп из шампиньонов обещал быть официальным символом этой недели. Стоя во флигеле на знаменитой Кухне с разбитым окном, в колыханиях неонового шифона штор и в недовольном шипении из-под крышек, мы чистили шампиньоны и вдумчиво смотрели в кафель. Кафель рождал в тёмных глубинах наших архиархитектурных разумов подозрительное ассоциативное эхо.
-Помню, мы в Тминнике во время оно в старой ванной вешенки растили, - изрёк Алекс на излёте первого среди равных и ностальгически пошевелил носом. - Там протекал потолок и было вечное ощущение вокзала.
-Грибы и сырость – весьма охотно совместимые понятия. Более того, я бы сказал так...
В замершем на этой мысли ноже изумлённым изломом отразилась длинная голубовато-белая лампа, что тихим потрескиванием из-за левого плеча напоминала нам о бренности всего сущего. Вокруг лампы толклись серые невнятные создания. В голове сквозь мелкое сито памяти просеивались многомерные воспоминания о грибах.