Попробовать тебя. Вэй УсяньfemЦзян ЧэнЛань Сичэнь (1/1)

Цзян Ваньинь устало проморгалась и запахнула шелковый халат, пряча тяжелую грудь под дорогую расшитую ткань. Цзинь Лин выглядит сытым и сонно моргает, потому она опускает его в кроватку, слегка покачивает и зовет прислугу. Та садится рядом с малышом и баюкает его, пока Ваньинь вытирает свою грудь влажным платком, смывая липкость молока и детской слюны. Ваньинь поворачивается в сторону кровати — там за ней наблюдают двое. Её мужья, её любовники, её правая рука и глава ордена Гусу Лань. Вэй Усянь и Лань Сичэнь часто присутствовали при кормлении грудью, и пусть они не делали ничего, однако, желание в их глазах было почти безумным, а после этого ночи были жарче и горячей. Она знала: им нравится наблюдать за процессом, и они наверняка завидовали Цзинь Лину, и сами были бы не прочь побывать на его месте, но Ваньинь была против. А-Лин — её племянник, не сын, но она так волновалась за сестру и её ребенка, и так любила этого малыша еще до того, как он появился на свет, что… Вот. У неё начало выделяться молоко. Лекарь сказал, что это нормально, но Ваньинь это ненавидела. Однако, А-Ли умерла, а она здесь, и к счастью, что бы о Ваньинь не говорили, а сердце её полно любви для того, чтобы разделить между двумя мужьями и племянником. Потому она кормит его грудью, целует в лобик и поёт колыбельные, воспитывает и любит как сына.

Движение у кровати выводит её из раздумий, Сичэнь встал с кровати, величественный и высокий, в длинном светло-лиловом халате, и посмотрел на прислугу, когда та обратила на него свой взор, он взглядом указал ей на дверь. Та взяла А-Лина на руки и вышла из комнаты, поклонившись. На ночь племянника забирали слуги в детскую, и с ним сидели нянечки, но засыпал он в основном здесь. Сичэнь подошёл к Цзян Ваньинь и обхватил её запястье, и рука с мокрым платком замерла. Она видит взгляд Сичэня, обращённый на её грудь, она чувствует его возбуждение и видит его безумие. Она знает, что там, у кровати, Усянь пытается совладать с собой — ему труднее сдерживаться, чем Лань Сичэню. В конце концов, до Ланьской выдержки ему далеко.

— В чём проблема? Не можешь дождаться? — Ваньинь хмыкает, усмехаясь лишь уголком губ.

Её острое лицо всегда будоражило Лань Сичэня в его постыдных влажных снах. Во время обучения она была лишь непримечательной и нескладной девчонкой, но во время Аннигиляции Солнца, она превратилась в привлекательную и прекрасную девушку, омытая кровью врагов и пропитанная горечью, как только распустившийся хищный цветок, она стала женщиной. У неё округлились бедра и налилась пышная грудь, и она вытянулась, став более стройной, но тонкая талия Юй у неё осталась. Мадам Юй передала ей замечательную генетику, наделив младшую дочь тем, чего не было у старшей. Цзян Ваньинь стала настолько привлекательной, что взбудоражила его мысли, его мир, его жизнь. Даже когда её одежды были испачканы кровью, радостная или грустная, счастливая или печальная, с улыбкой или острой ухмылкой — он её желал, он в неё влюблялся, в голос и речи, в глаза, в волосы, в стойкость духа, и в свободу, которую она излучала. Но рядом с ней был Вэй Усянь. Он использовал темный путь и был опасным оружием, но он видел, каким страстным и покорным он был в руках Цзян Ваньинь, и каким чутким был, когда она была в его руках. Да, он подсматривал, но он желал её невыносимо, и было ясно, что темный заклинатель её не отдаст. Но Ваньинь решала сама, и она решила, что желает Сичэня не меньше, Лань долго добивался её взаимности, дрался с Усянем и добился её. Но Ваньинь иногда всё же казалась отстраненной и далекой, и не только для него, но и для Усяня. Может дело в пережитом, может в ответственности что свалилась. Такая стойкая перед всеми, возродившая орден из пепла, глава мертвого ордена Юньмэн Цзян — госпожа Цзян Ваньинь. За пределами чужих глаз она совершенно другая. И в их спальне, в их руках она может быть мягкой как воск, податливой и развратной как весенняя девица, а может быть непокорной, как те змеи, которые ластятся к её ногам в саду. Он любил её до безумия, и готов был на всё, так что, он быстро понял Вэй Усяня и его безумие, потому что вскоре и сам сошел с ума. Если для защиты Цзян Ваньинь потребуется встать на темный путь — он встанет. Только вот, ей не нужна их защита.

— Где же твоё терпение, господин Лань? — Ваньинь насмешливо выгнула бровь и почувствовала горячее тело сзади.

На её твердый живот опустилась чужая рука и притянула к себе, вжимая в крепкое тело. И когда засранец только успел подобраться к ней? Одна его рука чуть ниже живота, а другая ложится на грудь, которую она вытирала, он сжимает её и зарывается носом в её волосы, волнами лежавшими на шее. Он щекочет носом её шею, вдыхая запах волос и кожи, убирает темные пряди на спину, приспускает подбородком халат и целует шею, плечи, ключицы. Руками надавливает на живот и грудь, вжимая в себя полностью, трется о её ягодицы и шепчет на ухо:

— Позволь нам, А-Чэн. Хоть раз позволь…

Сичэнь прижимается к ней спереди, нежно, но ощутимо обхватывает рукой тонкую талию, коленом раздвигает её ноги, почти опрокидывая её на Усяня. Другая его рука опускается на ягодицы, он сжимает их, чувствуя трение Вэй Ина. Так же откидывает пряди, утыкается лбом в изгиб шеи, выравнивает дыхание и ведет кончиком носа вдоль шеи выше, целует под ушком и шепчет:

— Прошу, А-Чэн, позволь…

Они знают, если она в очередной раз откажет — они её не побеспокоят этим сегодня и не будут настаивать, и она это знает. Пусть эти двое — сильнейшие заклинатели своего времени, а один из них даже считается опаснейшим, они покорные, и если она скажет — отступят. Но она молчит. Она понимает, чего они хотят.

— Позволь нам попробовать тебя, — сбито шепчет Усянь, властно и нетерпеливо вжимаясь в неё. Она чувствует его твердый член, знает его очень хорошо — изучила полностью, еще в юности, во времена обучения в Гусу.

И тогда она бы нахмурилась, смутилась бы, назвав его бесстыдником, однако… Она прошла слишком многое, видела слишком многое, чтобы смущаться, она людей убивала и по костям ходила. Усянь на этих костях её брал, в жарком безумии впивался в неё, пока она сминала чью-то одежду, пропитанную кровью, и лежала на чьем-то трупе, они трахались в смраде горящей мертвой плоти. Какой стыд может быть между ними? И Сичэнь, который видел их, который позже присоединился к этому, который вытворял с ней такое… До чего они с Усянем не додумались бы.

— Вы ведь уже не раз меня пробовали.

— Ты знаешь, что я имею ввиду, — рычат ей в шею.

О, конечно, она знает, но ей нравится их дразнить. Она отказывает им давно, а они всё никак не успокоятся, неугомонные. Но она помнит, как они наблюдали, чувствовала это давление и теперь всё же решается.

— Хорошо.

Они замерли, явно не ожидая, что она согласится. О, ей это даже польстило, и она бы улыбнулась, но Сичэнь с Усянем не стали терять ни минуты, чьи-то руки подняли её уложили на кровать, спиной она ощутила приятный холод простыней. На ней — сразу два тела, прижимаются, но не вдавливают, опираются на руки. Их тела смешались, чьё-то колено — между её ног, чьи-то пальцы — на бедре, с обеих сторон они скользят вдоль её шеи с горячими поцелуями, он чувствует, как зубы легко покусывают кожу, дразня её, спускаются ниже ключиц и добираются до груди. С начала самой лактации она у Ваньинь была слишком чувствительна, и если она разрешала себя касаться, то очень редко и только не так… Не ртом. Было в этом что-то слишком постыдное для неё, однако… она никогда не может им отказать, ровно, как и они ей. На самом деле соски болят, и это не очень приятно, она переживает, будут ли неприятные ощущения, однако они снова её удивляют. Они оба припадают к груди, бережно лаская соски, нежно втягивают в себя, посасывая, чувствуя сладко-миндальный привкус её молока. Цзян Чэн не хочет об этом думать, однако, они так сладко и довольно мычат, допросились, дождались и дорвались. Их языки бережно ласкают измученную грудь, и женщина запускает руки в их волосы, сжимая, направляя, поощряя и поглаживая. Когда они отрываются, она не может оторвать взгляда от влажных губ, у Усяня, прямо над родинкой в уголке рта — светлая капля. Есть в этом что-то более порочное, чем всё, что было между ними.

— Наша А-Чэн такая вкусная, — шепчет Усянь ей на ухо, — теперь мы ещё больше завидуем А-Лину.

Ваньинь бы фыркнула на то, что они завидуют ребенку, но не может ни слова сказать. У Сичэня взгляд горит, глаза безумца. Он придерживает её, и когда Усянь ложится, Сичэнь усаживает её на него. Она чувствует его дыхание между ног, опирается руками на его крепкую грудь и не сдерживает стон, когда Вэй касается её языком, но выпрямляется, потому что Сичэнь снова припадает к груди, рот сменяется руками, он ей что-то шепчет, она не может думать, ей хорошо, но чертовски мало, внутри всё горит и ей хочется большего. Но Сичэнь не может оторваться, как голодный ребёнок, и она соврёт что ей не нравится, потому что её руки в его волосах, и она сама удерживает его. Пространство снова меняется, и она уже не понимает, когда они её зажали между собой. Оба сидят на коленях, горячий Усянь прижимается к её спине, снова сжимает грудь руками, слегка массирует, и она благодарна, потому что это и правда нужно.

Сичэнь прижимается спереди, ведет языком вдоль горла и втягивает в поцелуй, она чувствует тот вкус, который сводил её с ума, зарывается руками в длинные волосы снова, и выдыхает в поцелуй, когда они входят в неё оба. Ей давно недостаточно одного из них, она любит, когда они наполняют её вместе. Руки Сичэня на её ягодицах, которые он растягивает, чтобы Усянь мог свободно входить, и руки Усяня — на её тяжелой груди, и их поцелуи — на её плечах и шее, с разных сторон, и они оба — в ней. Так она чувствует полноценность. Она хочет ощущать каждого, сжимает волосы Сичэня, другой рукой впивается в крепкое бедро Усяня, царапая его. И умоляет не прекращать двигаться, касаться, целовать… Ей нужно чувствовать их, чтобы понимать, что она жива, ей нужно глубже и резче, ближе и горячее. Она задыхается в собственных стонах, Усянь сжимает руки, она ощущает влажные капли на теле и уже не думает, что это — пот или молоко, а эти двое… Они сходят с ума и её сводят тоже. Она не против, она влюблена в их маленькое безумие. Она влюблена в то, как сильно они её сжимают, и в то, как они выплескиваются в неё, Сичэнь замирает в такие моменты, Усянь еще подрагивает, и она в их руках, подрагивающая, уставшая, но совершенно довольная. Она знает: завтра они снова попросят разрешения присосаться к её груди, попробовать сладковатую жидкость, похожую по вкусу на миндальное молоко. И она знает, что снова им разрешит. Они её боготворят, но и она не может им отказать — Старейшине Илина и главе ордена Лань, своим возлюбленным, своим мужьям.