Новая надежда (2/2)

Разбитая коленка саднит.

И почему ее вечно ноги не держат? Или все дело в том, что кто-то — тварь последняя! — бесчестно поставил подножку и пнул ощутимо по ребрам?

— Лучше один, но наверняка.

— Не успеешь, — парирует, — враги быстрее. И их обычно больше. Слышала о законе подлости?

— Его ты написал, наверное? — фыркает Эрика.

— Вставай. Продолжаем.

Эрика открывает глаза, вдалеке виднеются редкие огни спящего города.

Заснуть в тарахтящем вертолете — это какой-то особенный талант. Но ей с блеском удалось.

— Что приснилось? — спрашивает Роджерс.

— Твоя задница в костюме Капитана Америки, — огрызается Эрика. — Где мы?

— В тридцати милях от Милуоки. Потом еще сорок минут на машине, и будем на месте.

— Почему не на джете?

Он пожимает плечами:

— На гражданском вертолете медленнее, но безопаснее. Даже на такие ночные полеты никто особо не смотрит, мало ли чудаков летает по делам и прихотям.

— Перестраховываешься?

— У всех свои недостатки, — отвечает Роджерс. — Я свяжусь с водителем. Надеюсь, он уже ждет нас на месте посадки. Не хочу здесь задерживаться. У нас много дел в Вашингтоне.

— Спасибо, — улыбается Эрика. — За то, что не стал юлить и откладывать. Мне… важно.

***

Холодно. Так холодно, что невозможно согреться, как ни три ладонями предплечья. Они с Роджерсом пробираются меж могил при свете карманного фонарика. Как какие-нибудь грабители.

У Эрики зуб на зуб не попадает и потряхивает. Еще чуть-чуть — и судорога сведет колени. Лёгкие едва справляются с вдыхаемым воздухом. Вдалеке слышны неразборчивые голоса водителя и охранника, где-то на границе слуха — шелест шин автомобилей, летящих по шоссе.

— Я три месяца искал, — будто виновато говорит Роджерс. — Архивы не особо централизованы, информации мало, о тебе — еще меньше. А уж связать вас двоих было вообще проблематично. Ткнул пальцем в небо.

— И попал, — отвечает Эрика.

Это… странно. Видеть могилу, что снилась ей. Знать, что никогда не была здесь. Не могла быть. И сгорать от ледяной боли, что обжигает от кончиков пальцев до дрожащих ресниц.

Он не должен был умереть.

Он умер?

Кто он?

А она?

— Там, — начинает Эрика, — в парке…

Тот человек, что в гробу из ясеня и на шесть футов зарыт в землю, он точно умер. У него ничего не болит, ему не нужно искать ответы ни на какие вопросы.

— …что ты сказал мне, Роджерс?

Она хочет обернуться, посмотреть на него, но не может оторвать взгляда от простого могильного камня с высеченными инициалами, которые не значат для нее ужасающе ничего. И одновременно — значат бесконечно много.

— Я просто позвал тебя, Синтия.

***

Если когда-то на небесах, или в каких там эфемерных местах обретаются нерожденные души, всем раздавали по личным ангелу и демону, то Синтию облапошили как неопытного туриста на восточном рынке. Ее в тот момент завлекли в лавку с блестящими цацками, не иначе. И вместо наставника, которым хочется гордиться, подсунули не самого чистого на руку бандита, Брока, что строит головорезов Гидры как дошколят.

— Видал я рыжих, но чтоб таких…

— Таких больше нет, — лениво отзывается она и переворачивает страницу потрепанной книги, немецкий фольклор ей сегодня дороже десятка синяков. — Я эксклюзивная.

Сидеть в тени старого ясеня прямо на траве и дышать раскаленным летним воздухом ей нравится неимоверно. И прерывать это бесспорно благостное занятие совершенно не хочется.

— Эксклюзивное создание, — кивает Брок. — Поднимайся, у нас по плану стрельба по пивным банкам, я три коробки привез. Будешь хорошей девочкой — дам попробовать.

— Мне шестнадцать, я несовершеннолетняя.

— Судья бы поспорил, маленький грех.

— Какой судья? — Она со вздохом вкладывает в книгу травинку-закладку и убирает к пустому стакану из-под лимонада.

— Да без разницы вообще, любой судья.

Он протягивает ладонь и помогает подняться с земли.

Пальцы у Брока Рамлоу — отвратительно удачливого наемника и чуточку террориста — теплые и надежно-сильные.

***

Обратный перелет из Висконсина в Вашингтон она преодолевает молча. Выплывает из собственных мыслей урывками, бросает взгляды на такого же притихшего и задумчивого Роджерса, посматривает на сереющее предрассветное небо и пытается определиться.

Быть Эрикой Холстейн не получается.

Быть Синтией Шмидт она никогда не умела.

Правильно мать говорила — создание. Несуразное, бесполезное, не сильное и не выдающееся. Она не унаследовала от отца ни капли сыворотки суперсолдата, не получила жажды власти и мирового порядка. Даже морепродукты не любит. Зато кожа не красная, есть все же плюсы.

Просто создание, которое есть, и с этим созданием нужно что-то делать. Например, воспитывать и тренировать. В надежде получить что-то похожее на результат.

Впрочем, какой бы итог у Гидры ни получился, но он окончательно и бесповоротно потерян. Медкарта у Эрики — Синтии? — может и не самая честная, зато определенно и безоговорочно паршивая.

Как так получилось, ей не слишком интересно. Цепочка событий ясна и без подробностей.

— Где мать? — спрашивает хрипло Эрика и прокашливается. — Сьюзен.

Имя матери, что ее не рожала, просто срывается с губ, секунду назад даже не помнила.

Роджерс смотрит на нее долго, изучающе, наклонив голову вбок.

И наконец отвечает:

— На исследовательской базе. Пишет мемуары и третирует техников. Я бросил попытки отправить ее на пенсию.