Глава VII (1/2)

— Какого хуя он смеет делать такое с тобой?! — сокрушается чуть ли не на всю академию Чонгук, таща на своем плече брата, у которого разорваны связки на правом плече, а лицо похоже на сплошное месиво с одним, чудом уцелевшим глазом, не затекшим бордовой густой кровью.

— Заткнись, — шипит Джин, с трудом глотая, чувствуя, как кожу на горле начинает щипать сильнее от неглубоких царапин.

— Убью его! Разорву! — продолжает стоять на своем альфа, крепко придерживая брата, ведя по пустым в этот час коридорам. Все студенты и преподаватели как раз сейчас вкусно и сытно пируют на ужине, кроме этих двоих.

— Думай, что говоришь! — злится Ким, которому порядком надоело слушать всю дорогу от кабинета директоров, куда сегодня приехал еще и Эйнар. — Не смей даже думать о том, чтобы идти против нашего короля, — смиряет презрением в одном здоровом глазу, злобно отталкивая от себя Чонгука, тут же заваливаясь плечом на одну из колонн коридора замка, взвывая от адской боли: упал прямо на больное плечо.

— Ты сам не понимаешь, что это уже слишком? — негодует Чон, тут же подхватывая брата снова, выходя в небольшой сад с фонтаном и каменными скамьями вокруг. Сейчас здесь совсем никого, а значит, никто не испугается такого вида вампира, не будут задавать лишних вопросов.

— Таково мое наказание, — хрипит Сокджин. — Если ты не забыл, я служу в королевской армии. Мой долг… — закашливается альфа, сквозь зубы стоная от боли. — Защищать семьи правителей и весь наш народ, — Чонгук усаживает его на одну из прохладных скамей небольшого садика, в котором слышен шум фонтанной воды, а холодные осенние ветра слегка успокаивают разгоряченную кровь, запекая ее на вампирской коже. — Я допустил серьезную ошибку, не углядел за границей и лесами, опоясывающими нашу академию, за которой меня назначили следить.

— Ты рехнулся, — Чонгук начинает ходить из стороны в сторону, искоса поглядывая на то, как брат измученно падает на спинку скамьи, осторожно прикасаясь к разорванному плечу ладонью, пытаясь сдержать хлещущую кровь. Сокджин задирает голову к звездному небу, тяжело выдыхая пар от прохлады улицы. Вампирам почти не бывает холодно. Чонгук, вон, бродит в одной футболке, когда на улице едва пять градусов тепла набирается. Однако его брату сейчас этот подбирающийся морозец середины осени только на руку, даже несмотря на то, что его собственная облегающая черная футболка вся разодрана и пропитана кровью. — Нельзя это так оставлять. Посмотри, что он с тобой сделал, — взрывается альфа, наконец хотя бы на пару секунд останавливаясь на месте и не раздражая своими метаниями Джина.

Юнги живо шагает по уже пустым коридорам академии, вздрагивая от бесконечных сообщений от ругающихся Чимина и Тэхена, которые все пытаются его подгонять, чтобы еще быстрее шел в главный зал. Омега старается успевать отвечать им и успокаивать гнев их внутренних королев драм, параллельно следя за тем, чтобы собственные ноги не путались и он не поцеловал лбом и носом плитку коридора. Он то сдерживает смех, то все же умудряется негромко хихикнуть себе в кулак от полетевших в их общем чате сплетен, которые Чимин и Тэхен прямо вот так на ходу начинают, обсуждая присутствующих вокруг них студентов, сидящих на ужине.

— Заруби себе на носу, дорогой братец, — шипит Сокджин, глядя на альфу снизу вверх исподлобья, сверкая побагровевшими, блестящими в свете уличных фонарей и отражающейся воды глазами, — решения правителя не обсуждаются. Вот станешь королем, тогда будешь делать все что вздумается. А сейчас ты всего лишь глупый, вспыльчивый мальчишка, не уважающий своего короля.

— Я обязательно стану им! — не унимается Чонгук, приходя в полное бешенство, которое не имеет границ и тормозов. — И первым моим приказом будет казнь этого мудака!

Юнги хмурится и отвлекается от телефона, когда слышит чьи-то страстные споры дальше по коридору, кажется, доносящиеся со стороны сада. Он на минуту выключает свой телефон, убирая его подальше, теперь уже осторожно и как можно тише ступая, чтобы не привлекать к себе внимание. Омега оказывается за одной из колонн, замечая у фонтана Сокджина и Чонгука. Мин почти не видит первого, лишь поблескивающие капли на руках альфы, что придерживает свое плечо. Правда, Юнги и не нужно долго прислушиваться к чужому разговору, когда он слышит имя отца, с которым Чонгук так уверенно обещает расправиться. Нужно быть очень смелым, чтобы без страха заявлять подобное под открытым небом, где его может услышать любой. Например, Юнги. Вот только омега не из тех, кто побежит сразу докладывать приближенным правителя или ему самому лично. Упаси Бог и Древние его от такой неслыханной глупости — знает он, что тогда будет с Чонгуком за длинный язык их обоих.

Но Юнги очень жаль становится Сокджина. Ему необязательно видеть все раны альфы, чтобы понять, что это сделал Эйнар. Помнит он, как его самого отец нещадно избивал за самые незначительные мелочи. Да даже если бы омега был повинен в чем-то глобальном, не заслуживал он того, что получал от родителя. И никто не заслуживает быть покалеченным рукой третьего правителя. Мину даже представлять не нужно, какую боль сейчас испытывает его невероятно сильный тренер. Сокджин, если бы захотел, без проблем смог бы постоять за себя, однако нельзя подобное делать с Эйнаром. Юнги пытался сражаться с ним — было еще хуже, еще больнее. Проще было позволять себя избивать и не закрываться руками. Раны затянутся, даже шрамов не останется, но боль не забывается, а ментальная так и вовсе на сердце выжигается.

Единственное, что в разговоре братьев Юнги немного веселит и даже поднимает настроение, позволяя верить в лучшее, — слова Чонгука о троне. Омега никогда не хотел править, не для него это, не справится он с такой ответственностью. Да и какой в этом смысл? После того, как троны займут новые лидеры, старые никуда не денутся, они лишь перейдут в совет старейшин, которые имеют большое влияние на решения как верховной, так и остальных правителей. Юнги не станет свободным даже после коронации. Он в это не верит. Но такие обещания Чонгука, у которого есть все шансы занять трон, его радуют. Нельзя, конечно, такому не радуются хорошие дети своих родителей, но толку-то от того, что Юнги хороший? Каждый день старается быть таким: Эйнар все равно не ценит, ему все мало. Он все норовит сделать больно своему сыну. Так почему тогда омега должен сокрушаться на подобные высказывания других? Он отвечает ровно тем же, с чем приходит к нему каждый раз отец — с ненавистью и отвращением. Какой плод взрастил, такой урожай и получил.

Потому Юнги искренне желает Чонгуку удачи и помощи Древних в осуществлении его замыслов. Вряд ли такое произойдет, конечно, альфа явно сгоряча это выпалил, но все же омега будет надеяться, что вампирский трон займет кто-то более адекватный, чем нынешний правитель. Парень лишь тяжело вздыхает и старается исчезнуть из-за колонны как можно незаметнее, продолжая свой путь на ужин, прогоняя все навязчивые мысли. Все, что связано с отцом, резко меняет его настроение в худшую сторону. Насколько худшую, что хочется забиться в угол и снова жалко рыдать от боли и безысходности.

— Сначала стань королем, а потом уже будешь думать о своих приказах, — усмехается кровавыми губами Сокджин, поглядывая на свое плечо. — Лучше не трепись, а сходи к лекарю и принеси мне пару бинтов.

— Парой бинтов тут не отделаешься. Тебе нужна лечебная грязь, чтобы рука срослась, или хотя бы игла с нитью, — на мгновение успокаивается Чонгук, снова обращая внимание на плечо брата, чувствуя, как внутри все ещё кипит злость и желание разорвать виновного.

— Тогда хватит стоять и умничать, иди и добудь мне хоть что-то! — повышает голос Сокджин, снова начиная шипеть от дергающей боли, крепче пережимая плечо, чтобы совсем не истечь кровью.

Чонгук больше не видит смысла перепираться с братом, когда тот буквально может потерять слишком много крови. Помереть не помрёт, не человек же, но функционировать перестанет, став не живее камня. Потому альфа, с минуту постояв, оценив ситуацию, думает, что же будет лучше принести Джину, а самое главное, что ему целители дадут без вопросов. Методы Эйнара — тайна, о них никому жаловаться нельзя, иначе хуже будет, а к верховной таких, как Чонгук, никогда даже и не пустят. Потому парню приходится выдумывать легенду уже сейчас, по дороге к медицинскому кабинету.

И, конечно же, врач задал кучу уточняющих вопросов, когда Чонгук попросил целебную грязь — одно из сильнодействующих и дорогих средств, состоящих из отвара редких трав и цветов. Альфа не придумал ничего более убедительного, чем сказать, что его друг повредил руку на тренировке. Целитель стал расспрашивать о том, какие ранения и почему этот друг лично не пришел, сразу заметив, что юнец лжет, медля с ответами на каждый вопрос. По итогу Чонгук не получил никаких лекарств, кроме простой перекиси водорода и рулона ваты — этих ресурсов совсем не жалко, ведь они почти не воспринимаются телами магических существ. Это людям противобактериальное средство еще как-то может помочь и прижечь рану — для вампиров это почти что вода. Но альфа не останавливается и все же крадет медицинскую нить и иглу с полки навесного шкафчика, пока целитель убегает на зов больных в палатах. Он бы украл больше, совесть еще как позволила бы, жаль только, все сильные препараты и мази под замком.

Сокджин довольствуется и тем, что принес брат — это уже много для него, хотя бы есть шанс не истечь кровью, а к боли он привык: все же в королевской армии служит, не единожды сталкивался с Изгоями, некоторых из них даже убивал не без вреда своему телу. Все, что его сейчас действительно расстраивает и одновременно раздражает, — это капающий на мозг Чонгук, который, вместо того чтобы помочь с обрабатыванием ран и зашиванием плеча, все ходит и сокрушается на весь сад, повышая шансы привлечь чье-то нежелательное внимание.

— Чонгук! — рявкает не выдержавший Ким, тяжело дыша от боли, — Иди на ужин, — смотрит на брата своими сверкающими злобой глазами, взглядом давая понять, что он правда хочет побыть один и не выслушивать ненужные ему сейчас переживания и проклятья. Ему просто требуется тишина и покой, чтобы сосредоточиться на ранах, не тревожась еще и за бескостный язык Чонгука, который точно такими темпами накликает им обоим беду похуже.

Чон не спорит, хмуро глядит на Сокджина, убеждаясь, что тот вроде и сам может справиться. Да и злости в юноше сейчас слишком много, ругаться с братом совсем не хочется, но внутри только это желание и возгорает. Потому он решает прислушаться к приказу старшего брата и наконец оставить его в покое, срываясь в сторону коридора, разнося грузные шаги по узорной плитке.

🌙✨🩸</p>

Нет покоя на сердце у Хенджина. Весь ужин он то и дело вертится на месте, крутится, выглядывает из-за сидящих на длинных скамьях студентов, высматривает кого-то. Даже получает пару раз замечание от Чимина и вопросы, почему омега так себя ведет. Хенджин все отмахивается, либо заверяя, что все в порядке, либо вовсе молча и покорно опуская голову в некоем стеснении, пока брат не перестанет на него глядеть и ждать ответов. Все из-за одного вампира, которого мальчик не видит в большом зале. Кажется, он уже раз пятнадцать посмотрел в сторону столов с преподавателями, в два раза больше обвел взглядом весь зал и присутствующих, мысленно посчитав, сколько на ужин пришло вампиров, ведьм и магов, волков. Сколько из них имеют светлые оттенки волос, а сколько темные. Сколько из них учится в младших классах, в средних и в старшей школе. А его так и не нашел. Вспомнил имена всех, по кому скользили его глаза, но одно конкретное имя в голове так и не отметилось зеленой галочкой, потому что его здесь просто нет. Ким Сокджин почему-то отсутствует на ужине. Это очень странно, потому что вампир ни один прием пищи за эти месяцы не пропустил. Мог задержаться, мог раньше всех уйти, но всегда приходил. Он ведь военный, для них дисциплина важна во всем. И Хенджин уверен, что мужчина просто так не пропустил бы ужин, он не первый день за предметом своего воздыхания наблюдает. Что-то здесь явно не так.

— Ты успокоишься, в конце концов? — не выдерживает Чимин, резко повышая голос, привлекая внимание сидящих рядом студентов, переводя взгляд с Тэхена, с которым до этого вел беседу, на брата. Хенджин вздрагивает, и его голова тут же поворачивается к белой ведьме, а глаза становятся совсем как у испуганного оленёнка. — У тебя шило в заднице? Ты будешь сегодня сидеть спокойно и ужинать?

— Успокойся, — удивленно усмехается Тэхен, кладя на плечо друга руку.

— Я не хочу есть, — тихонько признается Хенджин, отодвигая от себя тарелку, полную еды, которую ему наложил Чимин.

— Ты заболел? Или снова на диеты свои подсел? — щурится Пак, недовольно поджимая губы.

— Нет-нет, — слегка машет дрожащими ладонями, добавляя еще и голову, полностью отрицая слова брата. — Я просто не в настроении. И забыл еще кое-что в комнате.

— Что ты забыл? — хмурится Чимин, продолжая допытывать.

— Свой телефон, — после долгих раздумий, наконец отзывается Хенджин. — Я схожу за ним, — как-то отстраненно отвечает, резко вскакивая с места, хватая тот самый смартфон, который якобы оставил, позабыв, видимо, еще и о лжи, сказанной секундами ранее. Вид его настолько растерянный сейчас, неудивительно, что мысли, слова и даже действия путаются между собой.

— Ну сходи, — задумчиво тянет брат, опуская глаза на телефон в руках брата, прослеживая за ним до самого выхода из большого зала, пока Хенджин чуть ли не бежит прочь, как будто куда-то опаздывая, сталкиваясь с явно озлобленным Чонгуком в проходе, который даже не обращает на него внимания. — Телефон он забыл, — недовольно хмыкает Чимин, складывая руки на груди, отказываясь теперь есть свой ужин. — С каких пор он стал лгать мне?

— Может, с тех самых, когда ты начал вот так на него давить? — Тэхен выгибает бровь, глядя на друга как на дурака.

— Он в последнее время стал летать в облаках. Мне это не нравится, мы с папой меньше стали проводить с ним время, так он сразу теряться в пространстве начал. Ему что, нужен постоянный контроль и внимание, чтобы он был собой? — так бурно возмущается Чимин, тяжело вздыхая.

— Ты рассуждаешь как мой отец, — встревает до этого тихо поглощающий свою еду и листающий ленту социальных сетей Юнги.

— Не оскорбляй меня, — пихает в плечо смеющегося вампира, который на мгновение затихает, когда поднимает глаза и смотрит на проходящего мимо, хмурящегося и явно разъяренного Чонгука. Омега тут же опускает голову, когда встречается с ним взглядами, не выдавая себя и свой секрет о том, что ранее он подслушивал их разговор с братом. — Заглядываешься на Чонгука? — тут же подначивает Чимин, который сегодня будто все замечает. Удивительно, как у него еще его длинный нос не сломался — во все залезть им успел.

— Что? — непонимающе смотрит на него Юнги, краем глаза замечая, как Тэхен тут же поднял голову от услышанного вопроса, отвлекшись от своего телефона. — Нет, — коротко отмахивается омега, морща нос. Вампиры — это явно не те существа, которые его привлекают. Слишком много для него агрессии в них. Потому Ким тут же спокойно опускает глаза в телефон, пытаясь спрятать улыбку, исподлобья поглядывая на отдаляющегося Чонгука, что садится на свое привычное место с компанией друзей.

— Надо узнать, что с Хенджином, — озвучивает свои мысли Чимин, глядя куда-то в пустоту перед собой.

И пока Чимин обсуждает своего брата с друзьями, Хенджин скитается по одиноким и темным коридорам, наблюдая за луной в окнах, так тяжко вздыхая. Ему бы только узнать: как там Джин, в порядке ли он, может, уехал на какое-то задание, вот и не пришел? А вдруг заболел? Вдруг ему плохо, вдруг он совсем один? Омеге аж дурно становится от таких мыслей. И спросить-то не у кого, с Чонгуком он даже не знаком, чтобы задавать такие вопросы. Да и что он ответит, если Чон начнет задаваться вопросами о том, зачем маленькому принцу нужен взрослый мужчина, преподаватель, вампир, занимающий один из высоких постов в королевской армии. Юноша и так уже наплел больше положенного самому Джину, не удержав язык за зубами от страха. Не хватало, чтобы об этом узнал вообще весь мир, и тем более папа с Чимином. Несдобровать тогда парнишке.

Потому-то Хенджин будет держать это все в тайне. Да, ему нравится Сокджин. Да, это неправильно, и ему уже один раз сказали простым языком забыть вампира. Не думать о нем, не следить, не ходить по пятам и тем более не искать. Но что он может с собой поделать, если его молоденькое, совсем еще хрупкое и невинное сердце просит не запирать все чувства на замок, умоляет дать им расцвести и вырываться из груди. И именно это самое сердце приводит его к тому, о ком мечтает холодными осенними днями и тоскливыми, мрачными ночами. У Хенджина аж дыхание перехватывает, когда он оказывается стоящим в арке, ведущей в сад, глядя на светлый затылок, который безошибочно узнает. Он не видит Джина, лишь часть шеи и голову, выглядывающую из-за высоких кустов и спинки скамьи, на которой сидит альфа. И первое, что тут же приходит в затуманенный разум — вампир голоден. Он ведь не ходил на ужин, вряд ли брал порцию крови. Хотя омега не может этого знать, но почему-то одновременно и сердце, и мозг кричат ему отправляться на кухню и принести хоть что-нибудь. Что это? Забота или же желание найти повод для очередной встречи? Пожалуй, и то, и другое.

Хенджин, не привлекая внимания и не поднимая шума, старается как можно скорее развернуться и пойти в сторону кухни академии, надеясь, что Сокджин будет еще сидеть там, когда омега вернется. Ему бы только успеть, для него это такой хороший шанс попробовать снова начать разговор с альфой. Да даже хотя бы просто увидеться и убедиться, что с мужчиной все в порядке. Вот только почему-то вопрос о том, почему же Джин сидит в саду один, пропустив ужин, не приходит ему в голову. Наверное, Хенджин просто не хочет думать о плохом, не хочет допускать мысль о том, что альфа может чувствовать себя нехорошо, раз даже прием пищи пропустил.

— Ужин уже закончился? — забегая на кухню, омега видит, как помощники заносят большие подносы и трехуровневые подставки для блюд с едой.

— Да, принц, все студенты и преподаватели уже разошлись по комнатам, — объясняет один из поваров, принимающий блюда, командуя, куда их ставить. — Вам все понравилось?

— Ужин был чудесным, — скромно признается Хенджин, поджимая губы, ведь он на самом деле почти ничего не съел. А еще потому, что не знает, как бы попросить дополнительной еды, ведь ее не дают не в часы приема пищи. — Могу ли я получить немного еды для своего друга?

— Хенджин-а, ты же знаешь, не положено, — вздыхает главный повар, который хорошо знаком со всеми королевскими семьями, а потому относится с любовью и добротой к принцам.

— Но мой друг не смог прийти на ужин, он нехорошо себя чувствует, — у омеги зрачки так и блестят, руки складываются в замок и прижимаются к груди, а сам он быстро подходит к повару, глядя ему прямо в глаза, упрашивая, словно щеночек.

— Феликс приболел? — хмурится мужчина.

— Нет… — теряется на мгновение Хенджин. — Не Феликс, с ним все в порядке. Другой мой друг.

— Если ты был на ужине, я не могу дать тебе еще еды. Пусть друг придет и сам возьмет, — объясняет уставший за целый день работы шеф-повар.

— Он не может прийти, у него голова кружится… и слабость… — теряется Хенджин, быстро придумывая оправдания. Не побежит же он за Джином обратно и не потащит насильно сюда. Тот его десять раз пошлет и снова пригрозит не лезть к нему. А так омега сразу с едой придет, уменьшив шансы на отказ.

— Господи, что же такое с твоим другом? — удивляется мужчина, упирая одну руку в бок, а вторую кладет на грудь. — Может, его к врачу лучше отвести?

— Нет-нет, ему становится лучше, но он хочет поесть, — отрицательно машет головой, закусывая губу.

— Ладно, жди, — отступает повар, уходя куда-то между кухонными тумбами.

Он берет чистую металлическую тарелку, складывая туда щипцами пару куриных ножек в хрустящей панировке, треугольный сэндвич с ветчиной, сыром и дольками помидоров, накрывая все это небольшим клошем. Несет эту тарелку Хенджину и пальцем показывает, что это еще не все. Мужчина, снова шоркая тапочками, плетется по кухне и открывает большие стеклянные холодильники, на полках которых стоят разные угощения для полдников: коробочки с соками, батончиками, пирожными, йогуртами. Он берет пару маленьких коробочек с соком, хлопая дверцей, снова идет к ждущему омеге, отдавая холодные напитки. Мальчик запищал бы от радости да повис бы на чужой шее в знак благодарности, вот только забитые руки этого не позволяют. Он искренне счастлив и уже тысячу раз в голове сказал слово «спасибо», а на деле получилось лишь широко улыбнуться, просиять своими еще детскими глазенками, растопив сердце уставшего после долгого дня мужчины, и скорее направиться к выходу, чтобы покормить того, о ком сердце трепещет каждый раз, когда Хенджин думает о нем.

Омега старается выбирать те коридоры, по которым обычно немного людей ходит, чтобы ни с кем не встретиться и не показывать, что у него есть еда. Не то чтобы дети голодают здесь и у них может вызвать зависть продукты в руках парня, напротив, во время приемов пищи столы ломятся от еды, к которой любой желающий имеет безграничный доступ. Но вне этого времени, чтобы дети не таскали куски, не портили желудки и аппетит, еда недоступна. Оттого и могут начаться возмущения, жалобы и обвинения повара, который и так на свою голову поступился правилами ради такого очаровательного и добродушного принца, как Хенджин. И мальчик ни в коем случае не хочет подставлять мужчину.

В любом случае юноша добегает до сада довольно быстро, несмотря на полностью забитые руки, которые прижимают тарелку к груди, а сверху вторая ладонь придерживает две маленькие коробочки с апельсиновым соком. В сам сад выходить не спешит, потому что, когда снова видит знакомый светлый затылок, теряется и боится подойти. Он боится, что альфа разозлится снова, накричит, пошлет к черту, снова пригрозит папой. Боится, что Джин подумает, будто омега какой-то глупый мальчишка, бегающий за ним, как какой-то не совсем здоровый фанат. Ну да, глупый мальчишка, но он ничего плохого в себе не несет, кроме как заполняющей его с каждым днем приятной влюбленности, что заставляет Хенджина при виде и мысли, что вампир, который вдруг стал небезразличен, остался без ужина, сидит тут в холоде, голоде и одиночестве. Только это причина тому, что маленький принц решился на такой смелый и заботливый поступок. Да, именно смелый, потому что если кому-то было бы легко снова подойти к тому, кто уже однажды его отверг, то Хенджину, который в принципе случайно ляпнул про свои чувства, до жути страшно, его аж всего трясет, пока он проходит через арку, делая первые шаги к скамье альфы.

И по мере приближения к Сокджину, белая ведьма замечает часть туловища мужчины, что скрывается за ночной мглой и тенями, не освещающимися фонарями. Вампир с чем-то там копошится, омега все пытается разглядеть, что же он там делает, звеня какими-то бутыльками, стоящими рядом на скамье. Хенджин даже на секунду останавливается, почти подойдя к альфе, наблюдая за его действиями. Пока видно лишь часть спины и здоровое плечо, шею и часть уха — все остальное скрывается в темени. И принц так долго стоит и смотрит, что даже не сразу замечает, как вампир замер, подняв голову, выпрямившись. Он медленно и осторожно поворачивает голову, чтобы незваный гость не увидел разодранной части лица, но так, чтобы сам Сокджин смог понять, кто именно пришел.

— Чего тебе? — огрызается альфа, чувствуя знакомый аромат парня, перекрываемый отвратительным запахом собственной крови, от которой уже аж подташнивать начинает — эти металлические ноты так болезненно начинают врезаться в рецепторы.

— Я… — теряется вздрогнувший юноша, крепче к себе прижимая гостинцы. — Тебя не было на ужине…

— А ты что, следишь за мной? — тут же перебивает его вампир, у которого в голосе нервная издевка слышится. Сокджин снова отворачивается и продолжает с чем-то копаться, не позволяя омеге ничего увидеть.

— Я… Нет! Что ты! — и смеется то ли от испуга, то ли от стеснения. — Просто случайно заметил, — старается выкрутиться из этой неловкости, делая неуверенный шаг к мужчине.

— Не подходи! — рявкает Сокджин, тут же пригвождая собственным голосом омегу к уличной плитке.

— Я принес тебе поесть, — тихонько объясняется принц, а глаза то и дело начинают блестеть от скапливающейся влаги, губы подвергаются насилию со стороны верхних зубов омеги, которые мучают кожу укусами. Руками он все пытается прижать к себе еду, вздрагивая от проносящегося ветра: он-то стоит в одной рубашке и тонкой вязаной кофте поверх нее.

— Уходи, — уже более спокойно просит альфа.

— Хорошо… — Хенджин умоляет себя сейчас не всхлипнуть. — Я только… — задерживает дыхание как раз для того, чтобы альфа ничего лишнего не услышал. — Оставлю рядышком, ладно? — и снова порывается сделать шаг.

— Мне ничего не нужно, иди, — с последними остатками терпения заявляет Сокджин, сгорбившийся над второй половиной скамьи, постоянно трогая себя и шипя, все еще не давая Хенджину ничего разглядеть.

— Тебе нужно поесть, нельзя пропускать ужин, — проявляет малую настойчивость омега, все же не слушаясь вампира, подходя ближе к скамье, ставя на нее тарелку, прикрытую клошем, и оставляя пару коробок с соком рядом. Он так медленно это делает, давая возможность своей голове и шее заглянуть за спину альфы, словно какой-то жираф, чтобы подсмотреть, что все же тот там так долго и тайно делает.

— Я по-хорошему попросил тебя оставить меня! — взрывается Джин, когда чувствует, как юноша старается выяснить, что с альфой. Ким аж вскакивает со скамьи, поворачиваясь к парню, прижимая левую ладонь к плечу, истекающему кровью, что бежит струйками вниз к локтю и пальцам, капая на серую плитку. — Разве я не предупреждал тебя не ходить за мной?! — продолжает рычать, позабыв о том, что половина его лица сейчас выглядит как сплошное кровавое мясо, не замечая, как от этого пугается Хенджин, совершенно не ожидавший узреть подобное.

Мальчик аж спотыкается, когда пятится назад, выставляя трясущиеся руки вперед, как бы создавая расстояние между ним и этим чудовищем. Он громко ахает, открывая рот, а глаза его округляются как две черные монеты, сверкающие фонарными огоньками. И, возможно, если бы Сокджин показался осторожно и неспешно, без этого утробного рыка, без агрессии, пылающей в одном, не пострадавшем глазу, то ведьма, быть может, испугалась бы не так сильно, как сейчас. Возможно, если бы Ким не источал этот напор нескрываемой враждебности, Хенджин бы не подумал, что перед ним точно монстр какой-то стоит, а не его любимый сердцу альфа.

— Что… — губы не хотят даже шевелиться: то ли от холода, то ли от ужаса. Омега чувствует легкое щекотание вдоль нижнего века. Картинка перед глазами становится все более расплывчатой, и вместо высокого, израненного альфы, Хенджин видит лишь черно-бордовый силуэт. — Что с тобой произошло? — шепчет так тихо. Сомнительно, что Сокджин, не будь он вампиром, смог бы услышать его сейчас.

— Это так важно? — мужчина вспоминает о своем не самом презентабельном виде, опуская голову и снова разворачиваясь, присаживаясь на скамью, занимая прежнюю позу. — Сколько раз мне нужно просить тебя уйти? — непонятно: это мысли вслух, или он правда сейчас обращается к омеге, потому что звучит его голос совсем неслышно и устало, похоже, будто он говорит сам с собой.

А Хенджин сглатывает тяжелый ком страха и боли от увиденного, шмыгает носом, прикрывая глаза, чтобы дать слезам либо впитаться, либо убраться прочь по румяным от ночного холода щекам. Он глубоко вдыхает осенний воздух, до краев заполняя легкие кислородом, отчего его грудь аж высоко-высоко вздымается, задерживает дыхание, слыша, как собственное сердце отбивает не совсем привычный ритм, раскрывая волнение юноши, а затем выдыхает так тяжело и долго, что Джин прекрасно все это слышит.

Мальчик борется со своим страхом, чувством стеснения, открывает глаза и смотрит четко на широкую спину Сокджина. Он делает один шаг, другой, ступает тихо и мягко, с пятки на носок, оказываясь прямо рядом с альфой. На мгновение ведьма замирает и дышит прерывисто, ощущая это нарастающее напряжение вампира, все движения которого становятся резкими, агрессивными. Хенджин даже вздрагивает от того, как от злости Джин со всей дури протыкает кожу на плече иглой, нервно вырывая нить, тихо рыча сквозь сжатые зубы. Тогда омега понимает, что нужно выбирать: либо развернуться и уйти, не раздражая своим присутствием возбужденного мужчину, либо решительно взять все в свои руки. Мальчик не из смелых, он знает, что близкие по-доброму называют его дрожащим зайчиком, который всего боится, не дерзит, не смеет перечить старшим, всегда голову опускает, когда виноват, плачет и извиняется, потому что так воспитан. Но сейчас он будто становится чуточку смелее, будто та самая детская любовь, распускающаяся в его груди, придает малую каплю уверенности. Не может он бросить вампира в таком состоянии, всю ночь будет ворочаться и не уснет, если просто покинет сад.

Хенджин обходит скамью и садится на корточки перед коленями Джина, что поднимает голову, на секунду отвлекаясь от зашивания раны, которую периодически поливает перекисью и промачивает ватками. Альфа ничего ему не говорит, не злится, на его побитом лице возможно высмотреть лишь удивление. Но как только он замечает поднимающуюся в воздухе руку омеги, что тянется к его больной части лица, мужчина тут же дергается и злобно смотрит на чужую ладонь, хмуря брови.

— Я помогу, — кратко, но неуверенно объясняет Хенджин, глядя на альфу такими щенячьими глазами, что тот не может устоять и не довериться.

Ведьма осторожно прикасается к щеке мужчины, незаметно морщится от горячих, пульсирующих и запекшихся вязкой кровью ран, прикрывает глаза и снова набирает в грудь воздуха. Сокджин хочет отстраниться, потому что прикосновение причиняет ему боль, он ощущает, как разбитая кожа начинает пощипывать от проникающих бактерий с чужих неидеально чистых рук. Но как только он предпринимает попытки сделать это, его щеку болезненно сжимают, заставляя сидеть смирно и не дергаться. Он не знает, что ведьма делает. Кажется, будто Хенджин мстит мужчине за грубость, нарочно причиняя боль, пока альфа не начинает слышать шепот с едва различимыми словами. Омега что-то говорит себе под нос на пракельтском, через приоткрытые губы выдыхая горячий воздух. И все сомнения Джина в тот же миг сменяются самым натуральным шоком, когда он чувствует, как кожа неприятно стягивается, а раны закрываются, соединяя внутренние ткани между собой. Мужчина понимает, что только что вот этот мальчик, которому еще даже нет двадцати — возраст совершеннолетия в их мире, — применил такую сложную и не всем доступную магию, пожертвовав своими силами ради вампира.

Хенджин открывает глаза и не удерживается на корточках, падая коленями на плитку, опираясь руками о бедро альфы, низко склоняя голову. Джин слышит, как шумно дышит юноша, впиваясь пальцами в чужую ногу, видит, как трясутся острые, приподнятые плечи. Ким здоровой рукой берет ладонь омеги и тянет вверх, чтобы тот не сидел на грязной и холодной земле, помогая полностью подняться и сесть рядышком на скамью.

— Зачем ты жертвуешь собой ради меня? — хмуро, но не строго, как раньше, интересуется Джин. — Маленький принц не должен тратить свои силы на восстановление какого-то раба-солдата.

— Не говори так, — тут же поднимает голову омега, с обидой смотря в глаза мужчины. — Папа говорит, что, если ведьма может, она обязана помогать своим подданным.

— Ты слишком мал, чтобы растрачивать свою силу на таких, как я, — поджимает губы альфа, не зная, благодарить или дальше ругать. Он чувствует себя виноватым за то, что Хенджин теперь выглядит бледнее луны.

— Но это ведь мои силы, значит, я волен решать сам, куда их направлять, — всегда тихий и покорный сын верховной сейчас заметно недоволен и дерзок, хоть и проскальзывают среди его слов легкие нотки неуверенности. Он тянет руки к окровавленной ладони альфы, аккуратно пытаясь отстранить ее от плеча. — Нужна мазь, — задумчиво тянет Хенджин, вздыхая от усталости после сложного заклинания. Он бы очень хотел вылечить и руку одним прикосновением, но отчасти Джин прав: нельзя жертвовать силами направо и налево, иначе с кровати не встанет ближайшую неделю от отсутствия энергии. — Но для начала зашить, — кивает сам себе, неспешно встает со скамьи и обходит мужчину, чтобы за его спиной забрать все ватки, перекись, нить и иглу, возвращаясь на место, удобно располагаясь и расставляя необходимый инвентарь.

— Я сам справлюсь, — по правде, вампир сейчас говорит это как-то потерянно, потому что совсем не ожидал получить помощь, не ожидал, что этот омега, который боится даже собственной тени, не убежит плакать в свою комнату от грубости, злости и не самого привлекательного сейчас вида тела Сокджина. Поэтому его это «я сам!» звучит совсем по-детски, когда взрослые лишь кивают, позволяют ребенку сделать что-то самостоятельно, а сами стоят позади и держат руки наготове, чтобы, если что, помочь. Хенджин сейчас почти как эти взрослые.

— Где же ты так умудрился пораниться? — «пораниться» явно слишком мягко сказано. Но омега не хочет сейчас давить на вампира, потому и выбирает самые простые и не дергающие за нервы слова. Он начинает лить на вату перекись, а потом вдруг замирает, поглядывает на руку альфы и решает вылить почти половину содержимого вокруг разрывов, чтобы продезинфицировать, не пугаясь очередного истошного рыка Сокджина, который обнажает зубы, а глаза его заливаются кровью от мучительной боли. Он смотрит на ведьму так, словно сейчас убьет, но Хенджину больше не страшно: перед ним пациент, которому срочно нужна помощь. И не важно, что этот пациент самую малость ему нравится.

— Ты не отстанешь, да? — усмехаясь и загнанно дыша, размыкает зубы, чтобы не стереть их окончательно в порошок.

— Ты в умирающем состоянии. Да, я не отстану, — огрызается омега, хмуря лоб.

— Не утрируй, тут пару швов наложить, и буду как новенький.

— Ну да, — закатывает глаза омега, проходясь осторожно облаком ваты по уцелевшей коже, стараясь не задеть кровоточащее мясо. — Рассказывай, — юноша кидает ненужную, полностью мокрую розовую вату в сторону, разматывая медицинскую нить.

— Ты, когда на своих уроках не выполняешь домашнее задание, что получаешь? — заходит издалека.

— Я всегда выполняю домашнее задание, — недогадливо и обыденно отвечает мальчишка.

— Не того спросил, — вздыхает альфа. — Короче, когда не делаешь задание, получаешь наказание — двойку. Я свое задание тоже не выполнил, вот и получил наказание.

— Это наказание? — удивляется Хенджин, поднимая округлившиеся глаза на мужчину, указывая пальцем на разорванное плечо.

— Во взрослом мире одними двойками уже не отделаешься, — смеется Ким, прерываясь на вой, когда омега протыкает кожу иглой, впиваясь пальцами и ногтями в дерево скамьи. — Тебе стоит поблагодарить Бога и Древних за то, что они наделили тебя магией, сделав правящей расой, — сбивчиво дышит вампир, ощущая сладковатый запах омеги, что почти прижимается к нему, пока зашивает рану. — Тебе не придется на себе испытать подобного, тем более раз ты принц, — это он говорит уже с какой-то явной издевкой, не ускользающей от внимания парня.

Детей правящих лиц не очень-то жалуют среди других. Некоторые из них, как, например, Чимин и Намджун, любят задирать нос, потому подавляющее большинство остальных представителей королевских и министерских детей вынуждено вести себя тише воды ниже травы, а такие, как Хенджин, и вовсе порой становятся объектом насмешек. Никто не боится королевских детей, их главное не бить, а говорить можно хоть за спиной, хоть в лицо все что угодно, никто не докажет все равно, да и правители не станут заниматься разбирательствами подобных ситуаций.

— А какое именно задание ты не выполнил? — поникает мальчик, не радуясь этим намекам на его статусную особенность.

— Допустил Изгоев в леса, территориально принадлежащие академии.

— И за это тебя так избили? — у омеги аж голос от неверия пропадает, срываясь на хрип. — Но кто?

— Мой правитель, — коротко отрезает Джин, не желающий на самом-то деле говорить на эту тему.

— Эйнар? — Хенджин от услышанного аж забывается и протыкает иглу в чужую плоть менее аккуратно, чем раньше, заставляя альфу прорычать и снова плеваться своими огненными сгустками звериной злобы, сконцентрировавшейся в алых глазах. — Разве это законно? — голос у мальчика таким жалким становится, а руки подрагивают, теряя уверенность в своих механически заученных действиях.

— Я благодарен тебе за помощь и твое исцеление, но, пожалуйста, перестань задавать вопросы и даже не думай ныть мне о морали и правильности, — фразу мужчины не спасает даже слово «пожалуйста», потому что абсолютно точно оно звучит агрессивно, грубо и обидно для самого принца. — Мне и так сейчас тошно, — дергается вампир, из-за чего омега роняет иглу с нитью, заставляя их висеть на плече. Джин берет в собственные дрожащие от нервов и возбужденности руки, продолжая зашивать остатки раны уже самостоятельно.

— Но это так ужасно. Одна из викканских добродетелей — человечность, — начинает Хенджин, не желая отодвигаться от альфы, даже несмотря на обиду. — В чем выражена человечность Эйнара, если он совершает такое? Чем он лучше людей?

— Ты очень опасную тему сейчас развиваешь. Твой папа — наша верховная, но Эйнар и твой правитель тоже. Ты не смеешь критиковать его действия, — раздраженно напоминает он мальчишке, болезненно протыкая плоть полностью пропитавшейся нитью и иглой, по которой бегут алые струйки. — Да и разве люди сейчас — те, на кого нам стоит равняться? Они и сами уже позабыли, каково это — быть человечными, — тускло усмехается Сокджин, позволяя грустной улыбке остаться на его устах.

— Нам все же забывать об этом не стоит, — тихонько отвечает омега, вздыхая от наблюдений за тем, как Джин сам себя пытается зашить.

Хенджин спорить больше не пытается, замолкает, беря минутную паузу, а затем переключает свое внимание с альфы на шумящий фонтан. Он опускает глаза на свои испачканные в чужой крови ладони и коротким взмахом заставляет из воды подняться небольшой прозрачный, переливающийся уличным искусственным освещением шар, пальцами приманивая его к себе. Когда его руки оказываются в плену у воды, зависшей в воздухе, мальчишка вздрагивает от холода, скорее смывая с кожи алые разводы, окрашивая шар в розовые с красными переходами оттенки, не обращая внимания на то, как Джин завороженно следит за простой, но не менее удивительной магией.

Омега вытаскивает ладони из водного шара, встряхивает ими всего раз и смахивает абсолютно всю влагу с кожи, а алую воду уводит в сторону и магическим давлением лопает над газоном. На этом его фокусы не заканчиваются, и он снова набирает ладонями шар из фонтана, но уже с чистой водой, заставляя его подлететь к тут же отстранившемуся вампиру.

— Не бойся, — очаровательно смеется Хенджин, ближе пододвигаясь к мужчине. Юноша наклоняется к шару и что-то шепчет на пракельтском, едва касаясь губами воды. Он одной ладошкой черпает немного жидкости и вытаскивает ее из шара, выливая на зашитое плечо, замечая, как мужчина весь напрягается и вздрагивает. — Больно? — уточняет Пак. Вампир коротко машет головой, позволяя омеге продолжать. Хенджин еще несколько раз поливает измученную кожу альфы, наблюдая, как по руке струится розовая жидкость, впитывающаяся в разодранную футболку Джина и спортивные штаны.

— А что ты там шептал? — хмурится альфа, чувствуя, как болезненные ощущения постепенно начинают притупляться.

— Просил воду снять боль, — обыденно отвечает парень, поднимая взгляд на громко засмеявшегося Сокджина, выгибая бровь и не понимая такой реакции.

— Вы — белые ведьмы — такие странные, вечно у вас в головах какая-то каша творится, еще и с природой разговариваете постоянно, — ухмыляется альфа, не скрывая своего скептицизма.

— Но именно мы умеем исцелять и держать природный баланс, не позволяя обрушивать на всех нас стихийные бедствия, — хмыкает Хенджин, беря немного чистой ваты, чтобы протереть очищенное, но влажное плечо мужчины.

Его папа не просто так ходит к Вековому древу и проводит часами возле него, погружаясь в медитации и отдавая часть своих сил. Не просто так разговаривает с лесным миром, что многие, не только Сокджин, считают странным и придурковатым занятием. Да, над белыми ведьмами часто смеются из-за того, что они задумчивые, потерянные, чрезмерно мягкие для этого мира, слепо верящие в доброту и гармонию, но это совсем не значит, что они абсолютно глупые. Белые ведьмы и маги знают, кто они и для чего в этом мире, как выглядят со стороны. И если им нужно что-то, даже если это будет выглядеть со стороны смешно, но позволит, например, забрать боль и вылечить любимого, они не побоятся быть забавными и чокнутыми в глазах окружающих.

— Через несколько минут боль полностью уйдет, через час сойдут покраснения, я постараюсь как можно скорее приготовить для тебя мазь, чтобы все быстро срослось, — заканчивает обтирать бледную кожу вампира, откладывая влажную вату в сторону, отщипывая из рулона новую.

Омега превращает маленькое облако в белое крохотное одеяло, прижимая его к зашитому плечу мужчины, затем тянется к бинту, щедро отматывая кусок, прикладывая его поверх белоснежного пуха и обматывая плечо, чтобы вата крепко держалась, впитывала остатки крови и не давала грязи и микробам подбираться к ранению. Закончив с перевязкой, Пак берет ладони альфы в свои и вместе с ним просовывает их в шар, заботливо смывая кровь и ворсинки ваты, прилипшие к рукам.

— Ты и так много для меня сделал. Не стоит, само зарастет, — позволяет мальчишке хозяйничать со своими большими руками, заботливо стирая с них подушечками пальцев всю грязь.

— Тебе нужно поесть, совсем бледный, — закончив с водными процедурами, Хенджин дует на ладони альфы, и все капли как по волшебству слетают прочь, а шар снова уводит в сторону, лопая над газоном с высокими кустами.

— Я всегда бледный, если ты не обращал внимания, — смеется уставший за этот долгий вечер боли вампир. Хенджин лишь на это коротко улыбается, закатывая глаза, и тянется к стоящей на скамье, рядом с ними, прикрытой тарелке, убирая клош. Мальчишка протягивает посудину Киму, с надеждой глядя на него. — А крови там у тебя случайно не припасено? — морщится Сокджин, шутливо поглядывая за плечи омеги.

Конечно, вампиры едят и простую пищу наравне со всеми остальными существами их мира, но порой, как сейчас, например, им нужна кровь, чтобы восстановить силы, зарядиться энергией. Как кофе или энергетики для людей, только действует кровь на вампиров в три раза мощнее.

Хенджин лишь жалостливо сводит брови, опускает голову и ставит поднятую перед мужчиной тарелку себе на коленки, виновато машет головой в полном отрицании. Как-то он совсем не подумал о каком-нибудь небольшом пакетике донорской крови. Вот только, даже если бы он и догадался, никто не выдал бы ее. Кровь под строгой отчётностью, весьма ценный ресурс, добываемый чаще всего с людей. Для каждого вампира предусмотрен свой дневной лимит в академии, и естественно, никаким ведьмам даже из правящих семей никто не даст и каплю бордового «напитка». Оттого мальчик как-то совсем расстраивается, тяжело вздыхает и вдруг тянется к краешкам своих отросших светлых волос, убирая их в левую сторону, открывая жилы на шее, наклоняя голову в сторону, покорно ожидая.

Сокджин хмурится, переводит внимательный взгляд с лица юноши, что прикрыл глаза, трепеща пушистыми ресницами от страха, на молочную шею, наблюдая, как жилы перекатываются сверху вниз от напряжения омеги и постоянных глотаний. Вампир слышит, как еще совсем детское, глупое и такое наивное сердечко ускоряет свой ритм, отчего кровь по венам бурлить начинает, вызывая у мужчины голодную слюну. Ким наклоняется к подставленной шее, опираясь одной рукой о плечо парня, кончиком носа ведя то вверх, то медленно опускаясь к ключицам, чувствуя, как мальчишка всем телом дрожит, дыхание совсем сбившееся, почти паническое. А альфа лишь вдыхает полной грудью сладкий, свежий запах с нотками цитрусов и чего-то цветочного. Слишком приторно для его рецепторов, отчего аж горло начинает раздирать.

— Никогда, — шепчет Сокджин, касаясь губами напряженной кожи омеги, — не предлагай свою кровь, — он продолжает обнюхивать принца, делая долгие паузы. — Ни при каких условиях и никому. Даже третьему правителю. Ты слишком ценен, чтобы быть едой, — альфа замирает губами в опасной близости от теплой шеи юноши, глубоко вздыхая, опаляя горячим дыханием кожу.

Хенджин весь столбенеет, распахивает глаза, продолжая рукой держать волосы, чтобы не падали на открытую шею. Он не сразу отмирает, слыша и чувствуя, как мужчина отстраняется. Боковым зрением он замечает, как Джин ещё долгих несколько секунд рассматривает его, и Хенджину даже кажется, будто альфа улыбается. Омега хмурится, не понимая, чего этот вампир снова давит лыбу, будто издеваясь и довольствуясь такой невинной и испуганной реакции мальчишки, словно молодой газели, которую помиловал сытый лев.

Вот только Сокджин далеко не сытый, он голоден настолько, что готов был досуха испить парня, но так не делается. Остановили его вовсе не законы, а мораль и совесть, остатки которой все ещё в нем живут. Негоже пользоваться таким доверчивым, да к тому же ещё и без ума влюбленным ребенком. Рано ему ещё знать, что такое боль, каково это — быть для кого-то едой. Хенджин слишком хрупкий, весь, вон, дрожит до сих пор, даже когда ему сказали, что можно расслабиться и не переживать. Он дважды за вечер готов был пожертвовать собой: один раз даже удалось, во второй раз Ким не смог бы уже себе простить подобного. Детей академии защищать надо, пылинки с них сдувать, а не набрасываться на их шеи и запястья, превращая в еду. Даже к донорам большее уважение проявляется.

Ну и ещё одна причина для отказа альфы: ему очень не хотелось портить эту идеальную, светлую кожу, пахнущую такими сладкими, но не раздражающими духами и нотками геля для душа, его собственным запахом. Не хотелось, чтобы по этой лебединой шее текли грязные струи преступления Сокджина, не хотелось оставлять следы от зубов и превращать мальчика в жертву хищника. Ведь Хенджин такой красивый, особенно когда на его теперь побледневшие от холода щеки попадает золотистый свет фонарей, когда его ресницы оставляют тени под нижними веками, так дивно трепеща от напряжения юноши. Сокджин даже не замечает, что в какой-то момент начинает откровенно пялиться, думая о чем-то своем, продолжая как-то немного глуповато улыбаться, заставляя омегу немного заволноваться.

— Сокджин, — тихонько обращается он к зависшему мужчине, держа на своих коленях ту самую тарелку, беря в руки со скамьи коробки с апельсиновым соком. — Поешь хотя бы такой еды, — и протягивает очнувшемуся альфе.

Тот молча принимает, а опустившиеся глаза тут же загораются, когда видят куриные ножки в хрустящей панировке. Он без промедлений хватает одну из них, зубами вгрызаясь в сочное, но уже подостывшее мясо, довольно жуя и с наслаждением вздыхая, закатывая глаза. Еда, пусть и обычная, — то, что ему сейчас очень нужно было. Он даже почти не вспоминает о случившемся, игнорируя стихающую боль в плече, присасываясь к тоненькой трубочке от сока, выпивая его залпом, сминая коробочку, кидая ее, словно в баскетбольное кольцо, в недалеко стоящее мусорное ведро.

Мужчина так увлечен едой, с таким аппетитом поедает все, что ему принесли, что Хенджин просто надеется на то, что Джин не видит того, как омега со смущенной улыбкой глядит на него, сжимая ладошки между коленями, невинно поджимая плечи. Конечно парень доволен собой, ведь он хотя бы немного смог осчастливить того, кого его бескрайнее, недопустимо доброе сердце любит самыми теплыми и чистыми чувствами. Кажется, будто юноша и не знает, что такое корысть и лицемерие. Все, что он сегодня делал для мужчины, было только из самых светлых побуждений. Он и не думал ничего получить взамен. Просто хотелось, чтобы Ким не оставался голодным на ночь, а потом и вовсе хотелось спасти ему жизнь.

Но предположение о том, что Сокджин не замечает, с каким любопытством и нежностью пялится на него мальчишка, абсолютно необоснованно. Мужчина замечает. Он чувствует всем телом, боковым зрением, как омега его разглядывает, как улыбается. Слышит, как парень то любовно вздыхает, то вовсе задерживает дыхание, закусывая нижнюю губу. Видит, как Хенджин старается не двигаться, чтобы не отвлекать вампира от ужина, да и чтобы тот не погнал его спать, ведь комендантский час уже совсем скоро пробьет на главном циферблате академии. Просто хочется глядеть на любимое существо, знать, что теперь он в порядке, сыт, счастлив и находится в безопасности. Для Хенджина это был самый главный приоритет на этот вечер.

🌙✨🩸</p>

Субботнее утро. Солнечное, но уже давно не такое тёплое, как было летом. На дворе глубокая осень ведь. Листва почти опала, но кое-где ещё остались жёлтые да красные листья на тонких руках деревьев, не позволяющие жителям опуститься в окончательный траурный настрой до первых снегов и толстых шуб на ветках. Между ними едва теплые лучи все пытаются пробиться и согреть тех, до чьей кожи им все же удается дотронуться.

Вот и Мари, сидя в своем кабинете на верхнем этаже министерства, иногда поглядывает на широкие окна и разносит по тихому помещению звуки вздохов, прикасаясь губами к краю чашечки, делая глоток чая, позволяя лёгкой улыбке зависнуть на губах, пока в голове гуляют мысли о государственных делах. И если с виду он кажется полностью расслабленным, отдыхающим, то внутри него копится множество переживаний, страхов, неуверенности в завтрашнем дне. Даже самые мудрые и великие правители боятся. Мари не исключение. И он уверен, что Лэйв чувствует то же самое, несмотря на свою самоуверенность. Ведь на них обоих висит большая ответственность за целые народы, за тысячи жизней, за безопасность и благополучие их мира. Каждый в этой части света ждёт решений именно от Мари, ведь он — верховная ведьма, обязанная защищать их, полностью отдавая себя не только министерству, подчинённым, но и лесу, у Векового древа, во благо своего народа.

Поэтому даже это дивное солнце за окном, придающее настроение и какой-то надежды, полностью не вытаскивает Мари из темных дум, от которых с самого утра побаливают виски. Ему так хочется вернуться во времена, когда его ещё маленькие дети бегали по дому, пищали и хохотали, прыгали к нему на руки, называя своими детскими голосами «папочка», протягивая к нему крохотные ручки, чтобы мужчина обнял, поцеловал, погладил по белокурым волосам детей. Мари хочется вернуться во времена, когда они с бывшим мужем были счастливы, не знали горя, печалей, предательств. Ведь тот маг действительно любил омегу, не причинял вреда, не позволял себе доставлять любимому боль. Но престол и та власть, что за ним скрывается, меняют абсолютно все. И Мари никогда и никому не признается, но он правда иногда скучает по тому, кто предал его. Не по тому, в кого он сейчас превратился, а по прошлому.

Ещё омега скучает по тому, кто многие годы после разрывающей боли предательства оберегал израненную душу мужчины, снова по кусочкам собирал, обещал вылечить, залюбить и никогда больше не давать пробовать Мари вкус измены. А потом и вовсе подарил новый маленький смысл жизни, ради которого верховная воспряла. Первый правитель пообещал в первую очередь самому себе, что больше не посмеет себя сломить, в тот же час отвергнув и того, кого любит до сих пор, кого видит каждый день, пряча взгляд, не в состоянии говорить наедине. Ему тяжело даже рабочие вопросы решать, когда видит того, кто по сей день готов исполнять свои обещания, не отказываясь от ранее данного слова.

— Папочка, — слышит Мари, тут же выныривая из собственных мыслей и тоски, поворачивая голову ко входной двери, заставляя крутящийся стул развернуться в ту же сторону. — Извини, к тебе можно? — все так же негромко и неуверенно говорит Хенджин, голова которого торчит из-за двери, а тело все ещё прячется за ней.

— Мой драгоценный, — ахает мужчина, ставит чашечку на блюдце и тут же встаёт со своего стула, скорее обходя рабочий стол и широкими шагами преодолевая расстояние до двери, протягивая руки к сыну. — Конечно можно, — он тянет ребенка в кабинет и помогает закрыть дверь, торопливо вовлекая в теплые, такие мягкие объятия, что Хенджин практически мурлычет, носом зарываясь в плечо папы, вдыхая лёгкий аромат свежести ткани широкой белоснежной рубашки родителя.

Мари не любит едкие спиртные парфюмы, предпочитая ненавязчивые масла, которые иногда готовит сам, когда есть время. Поэтому от него всегда его природный запах исходит, вместе со сладкими маслами цитрусов и пряностей, щекоча кончик носа едва уловимыми нотками. От мужчины пахнет гелем для душа, шампунем, порошком, который использует для стирки. А ещё пахнет молоком, выпечкой, домашней кухней. Хенджин будто не в министерство зашёл, где все такие строгие, в выглаженных костюмах, в коридорах витает запах дорогих духов. Сюда не пускают просто так, это мальчишке повезло, что его знают почти все здесь. Он будто вернулся в их загородный дом посреди леса, с кучей охраны, но от этого не становящийся каким-то неродным и навязчивым. Дом там, где его папа и брат.

— Как я по тебе соскучился, жизнь моя, — щебечет Мари, не желая выпускать мальчика из объятий, продолжая гладить ладонью по золотым волосам. — Дом без вас совсем опустел, — руки омеги плотнее сжимаются на теле сына. — Мне так одиноко и тоскливо без вас, — вздыхает мужчина, продолжая гладить то затылок юноши, то спину, прислушиваясь к его мурлыканью.

— Папочка, мне тоже плохо без тебя, — скулит Хенджин, прижимаясь ближе к родителю. Они с Чимином оба привязаны к Мари, но, пожалуй, у младшего братца необходимость быть рядом с папой выше. Он и правда его послушный, привязанный сын.

— Ну, — тянет ведьма, отстраняя от себя мальчика, только чтобы посмотреть ему в глаза и обнять ладонями лицо ребенка, — не нужно грустить. Ты всегда можешь приезжать ко мне сюда, даже если я занят.

— У нас всю неделю занятия, а на выходных нас загружают внеклассной деятельностью, так что только сегодня удалось выбраться, — надувает красивые губы, смотря на папу совсем как маленькое дитя, у которого отобрали конфету.

— Главное, что теперь ты здесь, — отмахивается Мари, целует ребенка в щеку и берёт за руку, ведя к дивану, заботливо усаживая на него. Он скорее идёт к своему столу, чтобы забрать с него поднос и перенести его на журнальный столик, садясь рядышком с Хенджином. Старшая ведьма заботливо ставит чашку к парню и наливает чай из небольшого чайничка, забирая с подноса свой напиток. — Расскажи, как у тебя дела? Все ли хорошо на учебе? Как там Чимин?

— Все хорошо, папочка, — с теплой улыбкой на устах признается Хенджин. Хотя, вообще-то, не все так хорошо, как он об этом говорит. Как раз причина его визита в этом и заключается. — С Чимином редко пересекаемся, он постоянно занят: либо с друзьями, либо закрывается в комнате, либо уходит в лес. На меня у него нет времени.

— Мой ангел, — вздыхает Мари, делая глоток чуть подостывшего чая, ставя чашку обратно на блюдце, отставляя его на журнальный столик, — не вини его. Ты ведь сам знаешь, что впереди у него очень важное событие. Он готовится. А если тебе нужна будет помощь в чем-то, так ты не бойся, обращайся сразу к директорам или кураторам, они передадут мне все твои пожелания, и я постараюсь все решить для тебя, — солнечно улыбается мужчина, любовно прикасаясь теплой ладонью к щеке сына, на что тот ненадолго прикрывает глаза и льнет ближе, чувствуя, как от эластичной возрастной кожи пахнет свежестью крема.

— Не нужно, папа, — он мягко берет чужую руку в свои ладони, кладя ее на собственные бедра, подушечками пальцев делая лёгкий массаж тыльной стороне. — Я со всем справлюсь сам, не переживай, — на самом деле он знает, что несамостоятельный, но при этом молчаливый омега. Ему часто нужна помощь и покровительство старших, потому что к этому его приучили за много лет, но сам никогда не просит помощи, боясь навязаться. Вот и сейчас он не хочет нагружать папу всякой ерундой, ведь Мари не просто его родитель, он правитель трёх земель и четвертой, не признающей его своей верховной, на его плечах очень много ответственности и государственных задач.

— Ты у меня стал таким взрослым. Пожалуйста, любимый мой, не взрослей так быстро, — жалобно тянет Мари, ближе подсаживаясь к сыну, приобнимая его за плечо. — Я не успел насладиться твоим детством, — вздыхает омега.

И ведь это правда. С Чимином до определенного момента Мари проводил очень много времени, пока у него был надёжный, как он тогда считал, заместитель. Омега мог себе позволить быть обычным папой, который по утрам готовил завтрак своей семье, занимался сыном, находил и пробовал все новые и новые хобби, а в течение дня, как бы между делом, выходил на связь со своими приближенными, узнавая о том, что происходит с государством, чего хочет народ. Потом все изменилось: Чимин потерял заботливого родителя, а народ трёх земель — надёжного правителя.

Долго он был затворником, лежал под грузом депрессии и невыносимой боли, пока его не начали вытаскивать и вдыхать в него жизнь. Пока в жизни не появился Хенджин. Тогда совсем ненадолго он вернулся к своей счастливой, беззаботной жизни, вернулся к своим детям, но готовился очень скоро вернуться и на пост верховной, которая больше не заставит свой народ опускаться в омут неизвестности и страха. Тогда ему снова предлагали возложить все обязанности уже на того, кто ухаживал за Мари. Но тот был непреклонен. Все его доверие было истрачено, потому он понял одно: теперь есть он, его дети и народ.

И если Мари пытался совмещать две свои жизни, то Чимин получал все же чуть больше внимания как возможный наследник престола. Любили, конечно, все равно больше Хенджина, как самого младшего, очаровательного, послушного и вечно бегающего хвостиком за Мари, который из своих рук крошку не выпускал даже в министерстве. Хенджин, в отличие от Чимина, практически вырос на заседаниях совета.

— Папа, — вдруг начинает юноша, явно чем-то озабоченный, что выдает его хмурость на лице, — я приехал к тебе с одной просьбой.

— Говори, — уверенно кивает мужчина, наклоняясь к журнальному столу, чтобы взять свою чашку, сделав пару глотков, продолжая внимательно глядеть на сына.

— Ты, наверное, знаешь, кто такой Ким Сокджин.

— Я знаю каждого в своем государстве, — хмыкает Мари, — а тем более Сокджина.

— На днях… — не знает, как подступиться к этой теме. — Я видел его всего в крови, он был сильно ранен: половина лица разодрана, а на плече были порваны ткани, глубокая рана, — парень опускает голову, начиная теребить свои светлые джинсы в области коленей. — Я подошёл спросить, что же с ним случилось. Папочка, мне было так больно на него смотреть, — омега поднимает голову и смотрит заслезившимися глазами прямо на обеспокоенного родителя. — Он стонал от боли, потерял много крови, пропустил ужин. Мне едва удалось для него принести хоть что-то поесть.

— Где же он такие ранения мог получить? Может, Эйнар отправлял его на какое-то задание, — задумывается Мари, теперь смотря куда-то в сторону.

— Сокджин сказал мне, что это было наказание Эйнара. Правитель избил его, — Хенджин почти до крови кусает свои губы, лишь бы не заплакать от того, что в голове воспоминаниями проигрывается увиденное. — Он сказал… — все же всхлипывает мальчик, тут же скорее опуская голову, чувствуя, как по носу стекает одинокая слеза, падающая на джинсы, оставляющая темный круглый след.

— Тише, солнышко, не плачь, — Мари снова обнимает сына, но на этот раз крепче, насильно укладывая чужую голову себе на плечо, поглаживая по волосам.

— Папочка, Эйнар наказывает вампиров, он избивает их за ошибки. Сокджин сказал, что он заслужил все это, что не уберёг нашу семью, пустил Изгоев на наши земли, — из Хенджина выливается весь этот поток переживаний, а слезы только усиливаются, заставляя мальчишку давиться этой истерикой, всхлипывая и подрагивая всем телом.

— Дорогой, ты уверен, что все так и было? Безосновательно обвинять правителя — чревато серьезными последствиями и для тебя, и для Сокджина, — Мари поднимает со своего плеча сына, чтобы заглянуть в его покрасневшие глаза.

— Нет, Джин не винил правителя! — тут же машет головой, желая оградить вампира от беды. — Но он сказал мне все, как было, и я верю ему.

— Все, успокойся, — терпеливо просит омега, заботливо стирая с румяных щек солёную влагу. — Я поговорю с Эйнаром, хорошо? — Хенджин лишь кивает, всхлипывая, стараясь больше не плакать. — Ты лучше расскажи мне, откуда знаешь Сокджина? Вы близки? — в какой-то задиристой улыбке расплывается Мари, ласково оглаживая порозовевшее лицо ребенка, убирая со лба длинные пряди за уши.

— Нет-нет, я просто увидел его в таком состоянии, не мог пройти мимо и решил помочь, — конечно же, он не станет говорить о своих чувствах ко взрослому мужчине, тем более к вампиру, папа не одобрит, и Хенджин это отлично понимает. Белым ведьмам не стоит с вампирами вступать в союзы, до добра это обычно не доводит. Есть, конечно, свои исключения, но омега точно под него не попадает.

— Хорошо. Тебе не стоит общаться с такими взрослыми парнями, — без строгости, но уверенно заявляет родитель. — Однако я очень горжусь тем, что ты помог своему подданному. Так и должны поступать дети королевских семей, а особенно белые ведьмы, — Мари притягивает к себе юношу, чтобы оставить на его прохладных от высохших слез щеках мягкий поцелуй.

Хенджин в то же мгновение угасать начинает. То, что им гордятся, это приятно, но это то, к чему он привык. Его никогда не ругали, поводов для разочарования он тоже не давал. Грусть его заключается немного в другом. Он прямо чувствует на собственном примере, каково это, когда надежда медленно угасает. Надежда на то, что папа хоть как-то поддержит его общение с Джином. Конечно, тут даже о общении тяжело говорить, когда они с альфой пересекались пару раз, один из которых был с угрозами. Просто, наверное, омега рассчитывал на то, что папа скажет что-то приятное, обнадеживающее о союзах вампиров и белых ведьм. Никто никому не запрещает этим расам обручаться, но все знают, что чаще всего такие союзы провальны и несут за собой насилие и конфликты внутри семьи. Даже у темных ведьм или магов и волков не столько проблем возникает.

А Мари, успокоив, посплетничав с сыном о последних школьных новостях, о Чимине, отправляет его обратно в академию, обещая поговорить с Эйнаром. Его лицо меняется сразу же с улыбки на пугающий холод, как только за Хенджином закрывается дверь. Во-первых, его совершенно не радует то, что он услышал от юноши об Эйнаре. Верховной совсем не хочется снова сталкиваться лбами с главным вампиром их королевства, не хочется вмешиваться в его работу, но в данном случае он просто не может поступить иначе. Не вправе он игнорировать такие жалобы, когда его подданных обижает представитель власти. Это уже слишком. Конечно, Мари не будет устраивать скандалы, потому что мало ли что Хенджин мог увидеть и услышать, мало ли как мог воспринять информацию. Но поговорить первый правитель со своим коллегой должен.

А во-вторых, он очень недоволен тем, что увидел в глазах своего сына. Мари прожил больше ста пятидесяти лет на этой планете, он совершенно не глупый, сам дважды влюблялся. Он знает, как выглядит тот, кому небезразличен объект разговора. И мужчина обеспокоен. Ему было достаточно услышать то, с каким явным беспокойством объяснялся сын. Это было не то беспокойство, которое человечностью называют. Это было именно так, как переживают влюбленные: болезненно, с готовностью жертвовать собой, восстановить справедливость и даже явиться к верховной с такими обвинениями. Теперь Мари в некоем ступоре. Мешать сыну вот так просто он не может — он ведь не тиран, доминировать над своими детьми никогда не стремился, но переживать не перестанет. Хенджин ещё слишком мал, чтобы вступать в какие-то серьезные отношения, — тем более со взрослым мужчиной из королевской армии. А тем более с вампиром. И тем более с тем, кто безжалостно разорвал на куски собственного отца и имеет на счету с десяток убитых Изгоев. Мари просто не может позволить себе подпустить своего младшего сына к такому существу, но и вмешиваться ему очень не хотелось бы.

🌙✨🩸</p>

— До меня дошли слухи, мой дорогой друг, — начинает Мари, удобно расположившись в своем рабочем кресле, — что ты избиваешь подданных.

— До тебя дошли слухи, и ты сразу же в них поверил? — усмехается Эйнар, которого совершенно не пугают такие заявления. Он лишь откидывается на спинку кресла за столом переговоров и взглядом пытается вывернуть душу верховной.

— Мне сказали, что ты избил Ким Сокджина, военного из королевской армии за то, что он не уследил за границами и подпустил Изгоев к академии.

— Клевета, — чуть ли не пропевает вампир, не сводя своих темных глаз с лица тушующегося омеги. — У тебя есть доказательства?

— Нет, но я склонен верить своему источнику. Ведь ты способен на это.

— Способен — это не значит, что я таким занимаюсь, — пожимает плечами мужчина, переводя свой взгляд на стол, незаинтересованно смахивая с него невидимые пылинки.

— Тогда почему Сокджин оказался израненным? — не выдерживает Мари такого поведения коллеги и уже почти рычит, впиваясь ногтями в подлокотники своего кресла, подаваясь слегка вперёд.

— Ты видел его? — вновь поднимает голову и вздергивает бровь, заставляя омегу своим надменным взглядом растеряться.

— Нет, но…

— Осторожно, Мари, — перебивает вампир, — думай, кого ты обвиняешь в подобном. Ты наша верховная, ты обладаешь абсолютной властью, но не думай, что тебя, если сочтут нужным, не свергнут. Мне достаточно собрать совет и поднять вопрос о твоей компетентности, если ты продолжишь вести этот разговор, — вампир прекрасно видит, как по коже омеги бегут мурашки и выступает холодный пот.

— Ты этого правда хочешь? Хочешь, чтобы меня не было на посту? — у него аж голос подрагивает, горло пересыхает, а глаза внезапно слезиться начинают. Слышать подобное от друга и по совместительству подданного, коллеги — очень больно.

— Нет, не хочу, — вздыхает вампир, переставая смотреть на омегу так, будто хочет на месте придушить, наконец смягчаясь. — Ты все эти годы хорошо справляешься со своими обязанностями, но твоя наивность и чрезмерная доброта играют с тобой злую шутку.

— Я против насилия! Что в этом плохого?! — срывается омега, закусывая губу, откидывается обратно на спинку кресла, поворачивает голову к окнам, не желая показывать своих слез и в принципе смотреть на мужчину.

— Я тебе уже говорил, — вздыхая, Эйнар поднимается с кресла, опираясь на свою трость, неспешно идёт к верховной. — Твоя политика полной дипломатии — это хорошо, она уберегает многих из нас и сдерживает ненужные и глупые войны, — останавливаясь рядом с омегой, он аккуратно дотрагивается холодными пальцами до подбородка Мари, мягко поворачивая голову и заставляя ее чуть приподняться. — Но не все получается в этом мире решать дипломатией. Когда под стенами министерства будут стоять Изгои с горящими вилами, твои мольбы о разговорах и дипломатии будут уже бессмысленными, — он мягко гладит кожу щек подушечками пальцев, становясь удивительно ласковым. Мари так редко видит такого Эйнара. Раз в сто лет, пожалуй.

— Причем здесь Изгои? — хрипит ведьма, тяжело сглатывая, все ещё смотря на третьего правителя снизу вверх. — Речь о том, что мне жалуются. И жалуются на тебя. Я знаю, как ты избиваешь своего сына. И ты знаешь, как тяжело мне не влезать в ваши семейные проблемы. Мы столько раз из-за этого ругались с тобой.

— Потому что мой сын никого не касается, кроме меня, — безапелляционно заявляет мужчина, убирая руку с подбородка омеги.

— Но подданных я не позволю трогать. Есть другие способы наказывать. Лишил бы его зарплаты, отстранил от службы. Да что угодно, Эйнар!

— Меньше верь слухам и больше требуй доказательств. Это в твоих же интересах, — хмыкает вампир, вздергивая подбородок, снова так надменно глядя на омегу.

— Я хочу верить, что ты этого не делал. И хочу, чтобы ты никогда и не думал так делать, даже если невиновен, — Мари хватает руку мужчины, обнимая ее собственными ладонями, с такой мольбой глядя на коллегу.

— Даже если? — усмехается Эйнар и поднимает вторую руку, чтобы взглянуть на часы. — Я не хочу продолжать этот разговор, меня ждут.

— Эйнар! — не отпускает его омега, когда мужчина пытается вытащить ладонь.

— Я тебя услышал. И уверяю: я ничего не делал с Сокджином, — закатывает глаза вампир, снова дотрагивается до щеки Мари, быстро, но с долей нежности поглаживая ее, чтобы тот успокоился.

Верховная все же отпускает Эйнара не вправе больше его задерживать. Он провожает коллегу печальным взглядом и остаётся наедине со своими сомнениями. Когда-то Эйнар был действительно прекрасным другом: жертвенным, преданным, даже влюбленным в своего первого правителя. Но женитьба на папе Юнги сильно изменила его, а особенно когда тот сбежал к Изгоям, когда маленький наследник только-только родился. Сейчас правитель вампиров объективно жесток, холоден, беспощаден и обозлен на весь мир. Он больше не уступает, больше не доверяет, стоит на своем. Его взгляд наполнился ненавистью и мраком. Но Мари продолжает верить, что где-то там все ещё живёт тот юноша, который на коронации сиял детской улыбкой и втайне дарил верховной самые очаровательные подарки. Жаль, что омега так наивен, если все ещё верит в не проданную и не пропитанную ядом душу вампира.

🌙✨🩸</p>

День сегодня особенно хороший для Хенджина. Он все выходные провел в классе зельеварения, готовя ту самую мазь, которую обещал дать Джину. Она просто обязана помочь мужчине скорее выздороветь, потому что самый главный компонент, который положил туда омега, — собственную любовь. Каждый цветок, травинку, элексир и масло, которое он туда добавлял, было отправлено с мысленными пожеланиями, чтобы мазь получилась даже лучше, чем он мог бы сделать. И самое главное — то, как он упаковал лекарство. Аккуратно наполнил невысокую, помещающуюся в ладонь стеклянную баночку болотного цвета мазью, больше похожей на приятный крем, но с кусочками различных растений. Закрывает ёмкость корковая пробка, перевязанная нежно-сиреневой атласной лентой.

И вот сегодня в солнечный, но прохладный, как и все осенние дни, понедельник Хенджин, отсидев первые два урока, отпросившись и уйдя с последнего на пару минут раньше, чтобы непременно успеть на заканчивающуюся тренировку вампиров, почти бежит по коридорам академии. Он постоянно поправляет лямку рюкзака, спадающую с плеча, крепко прижимая баночку к своей груди, и как только подбегает ближе к уличному стадиону с футбольным полем, начинает выглядывать из столбов коридора, пытаясь уже сейчас найти Сокджина. Омега вылетает из арки и несётся прямо к полю, только в последний момент вспоминая, что не стоит вот так врываться, когда слышит строгий голос мужчины, который заканчивает тренировку в явном отсутствии настроения, отчитывая студентов.

Хенджин встаёт рядом с первым рядом трибун, опираясь на них бедром, ожидая, когда альфа обратит на него внимание. И конечно, когда вокруг все в черных тренировочных одеждах, трудно не заметить мальчишку, чей образ сильно отличается от остальных: светлые джинсы с черными кедами, белоснежная блузка и розовая вязаная кофта на пуговицах. Сокджин смотрит на парня в то же мгновение, когда отпускает студентов на перерыв. И ведьма поклясться готова, что ничего хорошего в этом взгляде не видно. Хенджину вовсе кажется, будто мужчина, посмотрев в его сторону хмурым взглядом, сменил его на гневный.

Когда студенты один за другим берут свои телефоны, бутылки с водой, оставленные на трибунах, направляясь в академию, Хенджин несмело направляется к Джину, все так же прижимая банку к груди, ступая так аккуратно, будто подкрадывается. Конечно, вампир его слышит и чувствует. Этим сладким запахом несёт за километр, так что не уловить его просто невозможно.

Сам альфа стоит у раскладного деревянного стола, на котором разложены тренировочные ножи, колы, сюрикены, возвращая весь инвентарь в специальные чемоданчики и кейсы. Хенджин, возможно, этого ещё не замечает, не ощущает на себе, но каждое движение альфы пропитано сильнейшим напряжением. Внутри него будто воду разлили и кинули оголённые провода, что все вокруг искрится и хочет уничтожить любого, кто сунет хотя бы кончик ногтя. Да ещё и руки не слушаются, — одна вовсе из-за травмы и перевязки под спортивной кофтой не даёт комфортно двигаться, иногда подергивая, отчего вампир шипит, хватаясь за руку.

— Сокджин, — обращается голосом, как у какого-то ягненка: такой же детский, дрожащий и неуверенный, — я принес тебе мазь, — омега вздрагивает, когда альфа захлопывает один из небольших чемоданчиков, лежащий на других, уже упакованных. — Наноси в течение дня, и уже завтра даже шрама не будет, — коротко улыбается, смотря такими блестящими глазами на Кима.

Тот лишь молчит, а потом резко поворачивает голову в сторону юноши, глядя на него совсем как хищник, который сейчас обязательно набросится и выпотрошит ягненка. У Сокджина взгляд совсем недобрый, соколиный, а зрачки наливаются бордовым цветом, что топит омегу в страхе. Хенджин даже не успевает среагировать, когда здоровой рукой альфа хватает его за запястье, притягивает сначала к себе, а потом, толкнув к столу поясницей, прижимает так яростно, что ведьма почти роняет баночку в своих ладонях, в последний момент прижимая ее ещё крепче к себе. Глаза у парня расширяются, не могут перестать смотреть прямо на альфу, что пробирается внутрь и сжигает там все, оставляя лишь вонь от гари.

— Кто тебя просил лезть в мои дела? — рычит тихо, но весьма пугающе, почти соприкасаясь лбами с омегой. — Как в твою голову пришла мысль пойти к верховной и рассказать о случившемся? — Джин продолжает держать парня за запястье, прижимая к груди омеги.

— Я хотел всего лишь помочь тебе… сделать как лучше, — заикаясь, объясняется ведьма, у которой в нижних веках уже подступают слезы.

— Сделать как лучше? — скалится Ким, приближаясь ещё на сантиметр к лицу мальчика. — Поздравляю, ты чуть не подписал мне смертный приговор.