Глава VII (2/2)

— Эйнар опять сделал что-то с тобой? — обеспокоенно спрашивает юноша, а у самого уже катится слеза по правой щеке. Он не понимает, где провинился, ведь все его намерения были чистыми и светлыми. Ему только хотелось, чтобы Джин был в безопасности и не знал боли.

— Тебя это больше не должно волновать, — надавливает на запястье, прижатое к груди омеги, заставляя его впечататься в стол ещё сильнее.

— Мне больно знать, что тебя калечат, — опускает голову, не в силах больше смотреть на мужчину, ощущая, как кожу щек щекочут настойчивые слезы горечи.

— Ты забываешь, с кем говоришь, — Сокджин отпускает чужую руку, но только лишь для того, чтобы насильно поднять подбородок парня и заставить его смотреть прямо в глаза вампира. — Я не беспомощный белый маг, мне не нужно подтирать зад и носиться вокруг меня, — выплёвывает ядовитые заявления, разрезая ими грудь омеги, пробираясь прямо в самую душу. — Я убийца, на моем счету не один десяток жизней. Я видел смерть, боль, предательство. Слышал крики и мольбы своих жертв, перед тем как разорвать их.

— Не надо, — шепчет Хенджин, которому все ещё не позволяют эти костлявые пальцы вокруг его подбородка и скул снова опустить голову и спрятаться. Все, что он может сейчас, это закрыть глаза, чувствуя кожей мокрые ресницы, и пытаться дышать через открытые, влажные от солёной воды губы. — Не говори так.

— Это правда, которую ты должен усвоить. Меня не надо оберегать, — помогать тем более. Я ведь предупреждал тебя: не суй свой нос в мою жизнь, не следи за мной. Тебе повезло, что ты принц, иначе я бы сделал тебе больнее, чем сейчас, — он будто нарочно сжимает пальцы, выуживая из Хенджина стон боли, заставляя жалобно свести брови.

Сокджин выпускает мальчишку, отходит на пару коротких шагов, наблюдая за тем, как омега неуверенно открывает заплаканные глаза. Хенджин видит перед собой очень злого, но сдерживающего себя вампира, не зная, что внутри мужчины борется желание дотронуться до этой щеки и бережно смахнуть покатившуюся слезу, за которой невольно следит взглядом. Омеге кажется, что он слышит скрежет чужих сомкнутых зубов, понимая, как сильно вывел альфу из себя. Но он даже не догадывается, что часть этой злости Джин испытывает к самому себе. Отчего-то ему вдруг становится так противно от самого себя.

Перед ним стоит ещё совсем ребенок, у которого каждый раз блестят глаза, когда он смотрит на вампира. Эти же глаза не угасают даже тогда, когда альфа бросается обидными словами. Но не сейчас. Ведь в эту секунду в светлом взгляде напротив отражается лишь боль и обида, покрытая солёной влагой, вызванной поведением Сокджина. Ему хочется извиниться, поблагодарить за заботу даже после того, как утром его вызвал к себе Эйнар и снова угрожал. К счастью, в этот раз обошлось без рукоприкладства. Потому что никто, кроме папы и брата, ничего подобного для альфы не делал. Никто так безвозмездно не помогал ему, не окружал лаской и теплом. Джин правда хотел бы извиниться, но нельзя, иначе все это затянется, иначе это даст Хенджину какую-то надежду, иначе тот от вампира не отстанет и продолжит верить в то, что запрещено. Не может Ким принять чужую любовь, не может он прикасаться к ребенку, не может позволить себе чувства к принцу. Внутри него и чувств-то никаких нет, — лишь благодарность за помощь в очень нужный момент. Джин верит, что его так просто не растопить, ведь долг и запреты сильнее, чем влюбленность Хенджина в него.

Сокджин отводит взгляд от юноши, несколько раз моргает и берёт чемоданчики с тренировочным оружием со стола, желая поскорее отсюда уйти. Пусть Хенджин плачет, пусть в нем разрушится эта вера. Так надо. Вампир пытался без этого все уладить, попросил не кружиться вокруг него, — омега не послушал, решил испачкать себя в болоте крови и боли, которое вокруг Сокджина многие годы смрад разносит.

И когда альфа уже направляется в сторону академии, его хватают за свободное запястье, крепко-крепко удерживая.

— Не вынуждай меня, Хенджин, — закатывает глаза мужчина, оборачиваясь. Тот лишь хмурится, его слезы все ещё текут по щекам, а одна рука, что до этого прижимала к себе баночку с мазью, теперь протянута вперёд.

— Возьми, — говорит почти строго, опуская глаза с лица альфы, которого видеть сейчас нет сил, и смотрит только на лекарство в своей руке, с каждой секундой промедления Джина становясь раздражительнее.

Альфа, несколько помедлив, борясь с неуверенностью в том, следует ли брать, все же забирает баночку, освобождая омегу от внутренних терзаний. Джин много плохого уже сделал, но он не может не взять эту мазь в такой очаровательной упаковке, понимая, что юноша потратил свои силы, время, ресурсы, только чтобы помочь. Ким жесток, но именно сейчас ему бы хотелось сбавить обороты своей злости, в том числе и на мальчика тоже. Потому, забрав ценный подарок, сделанный со всей душой и детской любовью, вампир скорее уходит, прекрасно слыша этот сдерживаемый до момента расставания плач, который теперь потрошит остатки души и черного сердца альфы. Ноющая в груди месть Вселенной ощущается Сокджином.

🌙✨🩸</p>

Намджун получил четкий приказ: не спускать глаз с наследника. По правде, ему не очень понравилось это. Следить за Чимином — скучно, нелепо и быстро надоедает. Да и непросто это. Омега ведь не человек, у него нет вампирского слуха и волчьего чутья, но все же он способен сразу уловить, следят за ним или нет. Благо Намджун не глупец, он знает своего бывшего с головы до пят: его мысли, может предугадать поступки, границы, которые не стоит переступать, если не хочет, чтобы Чимин его заметил и устроил большой скандал. А ведь парень может, не поздоровится им обоим тогда, опять сцепятся друг с другом, опять будут подводить все к драке и ставить своих родителей и близких в неудобное положение. Потому Ким держится на расстоянии, для отведения подозрений всегда окружён друзьями, которые ведут с ним беседы, не доходящие до его слуха и сознания, потому что все, чем он занят — это наблюдением за Чимином. Волк ловит каждый взгляд, каждый вздох, каждый взмах ресниц, считает, сколько раз омега облизал свои накрашенные блеском губы, пока читал какую-то книгу в перерыве между парами. Да, пожалуй, единственное, что удивляет Намджуна, — это книжки в руках Чимина, потому что всегда в этих руках были либо дорогие телефоны, с которыми он не расставался, либо брендовые сумки. А теперь юноша таскается везде с какими-то обшарпанными изданиями явно не новых книг.

Намджуну не нравится следить за Чимином, потому что это отнимает время и не даёт возможность заниматься своими делами, не даёт побыть дольше на внеурочных тренировках, после заката побегать в лесу да поохотиться ради забавы на каких-нибудь мелких животных. Теперь каждый раз, когда он заканчивает плановые занятия или выходит с пар, приходится бежать в сторону кабинетов, откуда должен выходить Чимин. И каждый раз, когда он видит рядом с омегой его друзей, а видит он их почти всегда, волк держится, чтобы не взвыть, потому что эти парни вечно сплетничают, обсуждают такие темы, которые Намджун предпочел бы не слышать. Ему, конечно, приятно, что бывший иногда заводит речь о том, какой Ким в постели и сколько сантиметров его член, но это не то, что он считает нужным знать.

А ещё Намджуну не нравится следить за Чимином по причине: сходит с ума. Любовь никуда не ушла, она все ещё полыхает в груди северного волка огромным синим пламенем, с каждым днём, при виде своего омеги, сжигающим его сердце и душу по кусочкам. Это похоже на пытку — видеть любовь всей его жизни, ведьму, с которой прошло целое детство, первое признание в любви, первый поцелуй, первый секс, и не иметь возможности быть по-настоящему рядом, обнимать его, дотрагиваться пальцами до этих бархатных румяных щек омеги. Не иметь возможности прикасаться своими губами до губ, что выглядят сочнее любого персика. У Намджуна волк внутри с ума сходит, скулит от непонимания, почему они не могут быть вместе, почему хищник не может лежать клубком у своего повелителя, у своей выбранной Вселенной белой ведьмы. А Ким и договориться не может со своим зверем, тяжело объяснить внутреннюю обиду, которая с каждым днём норовит исчезнуть. Намджун и его гордость не даёт ей никуда уйти, держится за нее, не смеет позволить себе простить Чимина. Оттого и страдает. Сердце волка любви жаждет, своего омегу в лапах держать желает, а ему все не дают, на цепи держат и голодом морят. Пожалуй, это самая главная причина для нежелания альфы следить за наследником. Видеть его так часто — какая-то изощрённая пытка для его волчьей выдержки.

Неделю Намджун следил за Чимином. Неделя скуки и одновременно внутренней агонии сопровождала его. Однако сегодня все изменилось, когда омега, вместо того чтобы отправиться с друзьями в город, как и всегда в субботний день, почему-то оставляет Тэхена и Юнги, уходя в свою комнату после утренних занятий. Ким долго ждёт его в гостиной общежития ведьм и магов, прячется за колонной, листая какую-то взятую с полки высоких шкафов книжку, даже не зная, о чем она. И когда Чимин выходит из своей комнаты, облачившись в черный теплый спортивный костюм и кожаную куртку поверх худи, а на плечо закинул такой же темный большой рюкзак, Намджуна начинают съедать сомнения, он чувствует запах чего-то очень плохого. Омега озирается по сторонам и спускается по лестнице холла общежития, уже не обращая внимания на то, как наверху, у перил, стоит его верный хвост, ожидающий, когда принц достаточно отдалился, чтобы было безопасно продолжить за ним слежку.

Намджун спускается за ним неспешно, по углам останавливается, чтобы за поворотом посмотреть, насколько далеко находится Чимин. По коридорам старается идти тихо и незаметно, ведь людей в это время не так много. Все утренние занятия закончились, некоторые пошли на прогулку, кто-то уехал в города, а кто-то и вовсе заперся в своих комнатах. Омега тоже не ведёт себя глупо, старается особо не оборачиваться, не вести себя так, будто он что-то замышляет. Единственный раз, когда он все же решает оглядеться, когда выходит на задний двор академии, куда обычно привозят всех студентов на машинах и где обычно проводят фестивали, игры и соревнования. Обычно через этот двор, напоминающий бескрайнее поле, студенты уходят в лес. Это же делает и Чимин, когда, убедившись, что его никто не видит, ускоряет шаг и ускользает за ворота, скорее скрываясь в темном лесу. Слежка Намджуна прекращается как раз возле главных ворот академии, когда он видит, как омега уходит в лес. Этого ему достаточно, чтобы понять, где будет находиться принц. Дальше все сделает уже белый волк.

По лесу Чимин идёт с явным беспокойством. С момента, как он столкнулся с Изгоями, прошло не так много времени, после того случая он был в лесу всего раз, и то ходил к Вековому древу, чтобы помедитировать и успокоиться. Но сегодня он снова решает уйти вглубь, чтобы никто так просто не мог наткнуться на него, особенно ведьмы и маги, которые обычно если и ходят в лес, то только по протоптанным местам, к древу и водопадам. Чимин же выбирает в этот раз дикую местность, находящуюся почти на границе территории академии.

С плеча он скидывает рюкзак и присаживается на корточки, чтобы расстегнуть его и достать оттуда плед, который расстилает на небольшой полянке, укрытой деревьями и их длинными голыми ветвями. Чимин занимает удобную позу лотоса и подтягивает к себе рюкзак, доставая оттуда толстую книгу. Она не похожа на все предыдущие хотя бы потому, что ее страницы из старой бумаги, а корешок изрядно потрепался. Однако дело даже не в этом, сама книга опоясана широким железом, а в части блока страниц висит большой, проржавевший замок. Омега наклоняется к нему и что-то шепчет, снимая сначала магическую защиту, а затем достает ключ и щелкает замком, заставляя его упасть на плед. Книгу Чимин ставит на подставку в виде нескольких других сложенных книг и блокнотов для личных записей, оставляя один рядом с собой, доставая пару карандашей. Почти сразу юноша принимается листать страницы, делая это максимально аккуратно, придерживая каждую страницу второй ладонью, иногда делая какие-то короткие записи в своем блокноте, останавливаясь на разделах с зельями и магическими заклинаниями.

Дело в том, что книга эта была написана рукой Древних. Одно из первых изданий, имеющих всего пару копий, находящихся под замком в министерстве. И было бы логичнее запереть подлинный оригинал, а не отдавать его в руки мальчишки, но так уж сложилось, что академия была первым построенным руками Древних и их детей замком, в котором они жили столетиями, и только их потомки стали отстраивать ближайшие земли, обживая их, создавая целые города. Потому вся библиотека, что находится в академии, хранит в себе только оригинальные труды предков. Территория академии и близлежащие к ней земли считаются самыми защищёнными: магическими и военными силами. Потому, когда разнеслась весть, что Изгои смогли проникнуть именно сюда, все стояли на ушах. Они смогли обойти одни из самых сильных заклинаний и сотню военных на границах четырех сторон света, потому ощущение безопасности и в других регионах теперь ставится под вопрос.

Потому Чимин то и дело оглядывается по сторонам, пока изучает древнюю магию. Он бы сделал это и в универе, но проблема в том, что никто не должен видеть книгу в его руках, ее дал лично Мари, потребовав у библиотекаря. Сама рукопись доступна только правителям и некоторым преподавателям темных сил, потому многие начнут задаваться вопросом, если увидят ее в руках принца, да ещё и белой ведьмы, которая не должна изучать такую сложную и древнюю темную магию. По правде, Чимин не удержался и все же показал книгу Тэхену, который после комендантского часа в их запертой комнате почитал пару страниц.

Честен ли тот факт, что Чимин имеет доступ к той магии, которая недосягаема для остальных? Определенно, нет. Но ни Мари, ни Чимин не стали бы отрицать желание второго занять трон. Каждый родитель и их ребенок-выпускник делают все, чтобы подготовиться к предстоящему состязанию. Никто не запрещает старшему поколению готовить младшее, никто не препятствует доступу ко всей основной литературе и записям предков, кроме самых древних. Древняя магия никому не должна быть доступна. Чимин изучает ее не для того, чтобы использовать, а для того, чтобы понять, как работают врождённые темные силы в нем, как их контролировать и не давать подавлять белую ведьму.

Чимин, собрав пару дров, сложив их в небольшой костер недалеко от места, где он разложился, ставит на горящую конструкцию маленький котелок, помещающийся в человеческую ладонь, который достает из рюкзака. Воду приходится набрать из ближайшей скудной речушки, текущей между камней. Он выкладывает из рюкзака завязанные платки и мешочки, в которых спрятаны различные ингредиенты. Вытягивает небольшую тонкую сумку, больше похожую на чехол для инструментов, в каждом отсеке которой закреплены узкие колбы с настоями, что заткнуты корковыми пробками и для надёжности перевязаны крупной нитью.

Чимин все листает страницу за страницей, пока его взгляд не останавливается на древнем природном заклинании. Рядом с текстом на пракельтском красуются какие-то символы, которых он ранее не видел ни в одном учебнике, не совсем понятные ему. Из всего, что он смог понять, так это то, что магия воссоздает туман. Да не простой, а, судя по рисункам завянувшего цветка у края страницы, ядовитый туман. Омега долго не решается, все глядит на текст, пальцами по нему водит, лоб хмурит да губы от неуверенности кусает. А потом все же набирает в лёгкие побольше воздуха, выпрямляется и выдыхает, соглашаясь на риск. Ведь если он не сможет проконтролировать это заклинание, кто знает, сколько растений вокруг погибнет. Кто знает, не пострадает ли сам Чимин.

Принц упирается коленями в плед, перенося весь свой вес на них, поднимает глаза на костер, решая, что никакие зелья готовить в этот раз он все же не будет, потому слегка дует на поднятую вверх ладонь, направленную пальцами в сторону котелка, в котором закипает речная вода, и огонь тут же гаснет, больше не согревая парня, а жидкость заставляет утихомириться. Юноша снова опускает голову, пробегается по тексту ещё раз перед тем, как закрыть глаза и расставить руки в стороны, согнув их в локтях. По тихому лесу, что таит в себе лишь вой ветра да редкие стуки птиц по деревьям и прогуливающихся между стволов где-то далеко-далеко животных этих земель, разносится мелодичный голос. Губы Чимина начинают шевелиться, выговаривая слова не просто на древнем языке. Это не просто пракельтский, который везде используется ведьмами и магами, на котором ведутся все записи в учебниках, по которым учатся студенты. Это мертвый язык. Чимин видел его всего несколько раз за всю жизнь, эта книга почти полностью написана на нем. И он бы ни слова не понял, если бы Кристер не научил его базовым словам и символам, которые чем-то схожи с более современной символикой их языков.

И пока Чимин без остановки повторяет какую-то белиберду, как кто-то подумал бы, с таким чувством выговаривая каждое слово, то повышая тон голоса, то снова понижая его, вокруг медленно, но верно начинают образовываться сгустки, окрашивающие воздух в белые оттенки. Пак чувствует почти сразу изменения, не останавливаясь в повторении заклинания снова и снова, пока небольшой участок земли, окружающий квадрат пледа, на котором он сидит, не окрасится полностью в белый однородный туман. И когда Чимин затихает, открывая глаза, но продолжая удерживать руки в раскрытом положении, он плавно начинает водить из стороны в сторону левую ладонь, замечая, как туман по эту сторону от него следует за рукой. Он пробует неспешно сжать пальцы в кулак до тех пор, пока не видит, как трава под покрывалом белого тумана начинает увядать, а на кончиках травинок появляются черные следы, отмирающие и падающие к корням. Омега тут же пугается этому и разжимает кулак, спасая ещё не успевшую растительность подчиниться заклинанию.

Со стороны может показаться, что у него все так легко и непринужденно получается. Но внутри него кипит вулкан, в котором смешивается огромная концентрация, забивающая все мышцы и нервы от напряжения. Страх, что давит на неровно вздымающуюся грудь. А на лице выступает пот, что обдувается противным холодным ветром, которому не удается охладить краснеющую, горячую кожу парня. Ему стоит огромных усилий не дать туману расползтись дальше по лесу, а подчиняться только своей ведьме, насильно удерживающей строго на небольшом участке земли вокруг Чимина. Древняя магия оттого и считается опасной: она не любит подчиняться. Одно неверное движение, и сбежит из-под слабой руки не умеющего удержать власть над ней. И начнет тогда хозяйничать сама, устраивать хаос на земле. Потому такая магия не должна попадать в руки плохих существ, не должна становиться оружием их грязных целей.

И пока Пак даёт себе возможность прочувствовать всю тяжесть древней магии на собственном теле, заставляя вены на руках выступать от напряжения, будто он не что-то невесомое контролирует, а держит самую настоящую штангу в своих руках, парень даже и не слышит, не чувствует нутром, не позволяет запаху добраться до его ноздрей спрятавшегося за небольшой каменной скалой между деревьев величественного в своих размерах белого волка. Намджун ожидал увидеть все что угодно: молящегося духам бывшего, курящего наркотики, бегающего на свидания с каким-нибудь волком из их стаи. Но не это. Альфа совсем не ожидал застать своего любимого посреди леса, с которого сходит десять потов, вокруг плывет туман, уничтожающий траву, кусты, грибы, мох на деревьях и даже корни деревьев. Он не ожидал увидеть любимого с запрещённой книгой в обнимку, не ожидал услышать язык, которого никогда ранее не слышал. Сейчас все это выглядит для него как нечто очень подозрительное, пугающее. Особенно после случившегося не так давно. Намджун поверил Чимину и его словам о встречи с Изгоями. Однако то, что он видит, заставляет его на мгновение усомниться. Снова туман. Он был и в тот день, когда Изгои проникли на их территории, когда позорно сбежали.

У Кима волчьи глаза, полыхающие синим пламенем, расширяются от неверия в собственные предположения. Он не хочет поддаваться мыслям и страхам, не хочет думать о том, что Чимин тайком ходит в лес, чтобы делать что-то незаконное. Возможно, встречаться с Изгоями? Возможно, готовить какой-то заговор? Иначе зачем он призывает древнюю магию из книги, которая обычно находится под замком и на цепях библиотечных полок? Почему именно здесь? Даже если тренируется, то почему не в академии под присмотром? Зачем убегать и прятаться? Что это за туман? Что если этим туманом Чимин сам и призвал Короля Изгоев?

У Намджуна волчье сердце биться так быстро начинает, а дыхание становится все более шумным и неритмичным. Он чувствует себя сейчас самым настоящим, загнанным в угол зверем. Страх о том, что следом из этого тумана появится кто-то из их врагов. Страх увидеть, как Чимин будет вести с ними диалог, о чем-то договариваться, плести интриги за спиной трёх правителей. Намджун, кажется, никогда так сильно не боялся увидеть то, что заставит его разбиться о жестокую реальность, в которой его любовь, его смысл жизни, тот, за кого в любую секунду он готов был умереть, готов всю жизнь лежать у ног своей ведьмы, быть верным рабом и подчиняться любым приказам, станет в его глазах предателем. Нет, Ким умоляет богов и Древних защитить его, не дать узнать, не дать страхам и предположениям оказаться правдой. Умоляет не заставлять себя проходить через тот Ад, который проходят многие жители их земель. Ад, где их любимые предают и уходят добровольно в лапы врага. Ад, в котором он будет вариться всю жизнь, если увидит сейчас кого-то из Изгоев.

Именно поэтому Намджун не выдерживает. Это выше его сил. Ждать он не намерен, хочет помешать любой ценой, не допустить ни каких-либо встреч, ни тем более подозрительных заклинаний средь леса в полном одиночестве. Что бы Чимин ни делал, альфа не может вот так просто стоять на месте и позволять страхам овладевать им.

Чимин отвлекается от магии, теряя контроль всего на мгновение, когда слышит хруст веток и глухой, едва слышный звук ударов о стволы деревьев, как будто кто-то трётся о них боком. Юноша, не опуская рук, чтобы не дать магии ускользнуть, пытается высмотреть из-за деревьев источник этих звуков, но разглядеть из-за белого тумана, смазывающего весь обзор, совсем не получается. Видны лишь силуэты стволов да кустов, находящихся за светлой дымкой.

Однако по мере приближения и усиления звуков, брови и лоб Чимина все больше и больше начинают хмуриться, а следом и вовсе кожа разглаживается. Правда, глаза округляются так, что грозятся выпасть из орбит. Все дело в том, что силуэт, который приблизился почти вплотную к туману, стал прекрасно различим, а эти горящие синим огнем глаза Чимин узнает из миллиардов других. Они одни единственные на планете, принадлежащие самому любимому существу, но совершенно не вовремя явившемуся сюда. Силуэт по ту сторону тумана выглядит более различимым, чем раньше, однако не настолько, чтобы принц мог четко видеть, как морда северного волка искажается в явном животном гневе, что заставляет зверя обнажить клыки.

Большие и мощные лапы останавливаются прямо в нескольких сантиметрах от туманного купола, что покрывает Чимина и место, где он сидит. Когти волка медленно начинают вырастать и впиваться во влажную землю, разрыхляя ее. Намджуна сейчас, кажется, ничто не остановит от того, чтобы наброситься на омегу и потребовать объяснений, особенно какой-то там туман. Потому он решается сделать первый шаг и попытаться пройти, когда отскакивает назад, рыча так пугающе, одновременно с испуганным вскриком Чимина.

— Подожди, не ходи сюда! — забыв о том, что обе его конечности должны удерживать туман, одной рукой он рефлекторно тянется к Намджуну, сбрасывая с магии и собственного запястья невидимые оковы, что связывали древние силы, из-за чего туман медленно начинает расползаться дальше по лесу, подбираясь к разозленному зверю, у которого теперь на лапе виднеется красный след от неглубокого пореза, нанесенного ядовитым туманом. — Черт, — шипит омега, понимая, что туман больше его не желает слушаться после попыток снова овладеть им.

Чимин тут же кидается на книгу, чтобы скорее найти, как отменить заклинание, нервно листая страницу за страницей, поглядывая на все ещё плывущий к раздражённому волку туман. Намджун глядит то на парня, то на белоснежный мягкий дым, снова отскакивая от него и ударяясь боком о толстый ствол дерева, громко рыча, как бы подталкивая Чимина ещё быстрее найти решение. Но омега, уверенный, что магия четко будет подчиняться ему и исчезнет так же, как появилась, не предусмотрел «план Б». Не ожидал он, что придется искать заклинание-противодействие в книге, что написана на мертвом языке, которого Чимин почти не знает.

Спасение приходит самым настоящим чудом, но которому приходится довериться, когда Пак, ориентируясь по непонятным каракулям Древних вокруг текстов заклинаний и объяснений к ним, выискивает какой-то текст, по смыслу подходящий тому, что ему нужно. Чимин под нос себе старается прочесть хотя бы раз заклинание, ломая язык и запинаясь через каждое слово, понимая, что времени у него тормозить больше нет, ведь туман почти добрался до загнанного волка и уже испортил корни нескольких деревьев. Мари узнает об этом — здравого рассудка омегу лишит своими нравоучениями и наказаниями.

Чимин поднимает голову, отрываясь от книги, и громко произносит заклинание с явным акцентом, но вроде правильно, раз туман начинает сначала чернеть, затем искриться и метать молнии то в стволы деревьев, то в прыгающего как заяц Намджуна, пытающегося избежать ранений, то в Чимина, который прижимая голову, ложится на плед грудью.

Не сразу он решается поглядеть на результаты своей работы, это его вынуждает сделать полная тишина и тяжёлое дыхание стоящего невдалеке волка. Ведьма медленно выпрямляется, открывая рот от шока и понимания, что его ждёт серьезное наказание, когда видит почерневшие кусты, сожженную землю, траву и пострадавшие стволы, на которых остались смуглые следы от туманного яда.

— Это все ты виноват, — тихо говорит Чимин, рукой прикрывая рот, ведя взглядом по результатам дел своих, чувствуя, как слезы скапливаются в нижних веках. — Что ты здесь делаешь? Кто просил тебя мешать мне? — чуть ли не всхлипывает омега, шатаясь, поднимается на ноги, обходя плед, направляясь в сторону отмирающего после случившегося волка.

— Не смей! — рычит так громко, что Чимин не уверен, что это только в его голове прозвучало через их мысленную связь. — Даже не думай обвинять меня, сука! — Намджун выпрямляется из боевой позы, готовящейся к атаке, и неспешно, неуверенно шагает в сторону омеги.

— Какого черта ты увязался за мной?! — кричит так внезапно, что бедные птицы с голых верхних веток деревьев прочь улетают, а зайцы, наверное, по своим домикам прячутся. Кричит он не от вида Намджуна здесь, а от боли, что любимый снова гадкие слова выплёвывает.

Альфа на вопрос не отвечает, продолжая идти к стоящему посреди леса Чимину, который высоко задирает нос, хмурит лоб, а глаза, кажется, пылают юношеской яростью похлеще, чем у волка. Ким замечает, как кулаки омеги медленно сжимаются по мере его приближения, а сам чувствует, как собственный гнев вновь к нему возвращается. Его величественно поднятая голова плавно опускается, лопатки заостряются, а клыки снова обнажаются, но на этот раз по ним обильно течет слюна, что собирается длинным волчьим языком, размазывающим по морде и черному носу.

Чимин на мгновение тушуется, его злоба начинает остывать, позволяя напряжению и лёгкому страху сменять себя. Он не понимает, чего это Намджун вдруг начинает снова сгибаться в некоем подобии скорого нападения. Напугать так хочет? Он ведь не набросится на ведьму? Да и зачем ему это делать? Не посмеет причинить вред белой ведьме, тем более принцу. Так он себя убеждает до последней секунды, до последнего шага мощных волчьих лап, что когтями оставляют короткие следы на земле.

Намджун в волчьей шкуре в высоту чуть больше двух метров, широкий, массивный, с длинным телом и лапами, что толще человеческих ног. Теперь он возвышается над Чимином, чей рост, даже когда альфа в человеческом обличии, всегда сильно недотягивает до Кима. Маленький принц всегда выглядит словно крошка на фоне Намджуна, а сейчас так и вообще придавливается величием по-королевски держащего себя животного. Придавлен этими горящими синими глазами, напоминающими два светящихся сапфира, что загораются каждый раз, когда волк возбуждён, зол или голоден. Кажется, сейчас в Намджуне смешались все эти чувства разом.

— Предатель! — рычит волк, заставляя омегу отшатнуться назад от услышанного.

— О чем ты говоришь? Неужели… — у Чимина глаза округляются, превращаясь в две больших бусины, не веря собственным мыслям. Он оглядывается по сторонам, напоминая себе, что они совсем одни, посреди леса, далеко от академии. — Нет, Намджун… — шепчет омега, делая пару шагов назад. — Ты же не станешь мстить мне за измену тут? — нервно усмехается, дёргая уголки губ в подобии улыбки. — Ты же не станешь делать мне больно здесь, где никто не сможет нас разнять и помочь мне? — у него скапливается влага в глазах, а ноги все продолжают отступать от приближающегося волка.

— Я сожру тебя не за это! — снов рычит и дёргается чуть вперед, запугивая юношу, клацая зубами. — Чем ты тут занимался? Кого призывал? Изгоев? Ты теперь им служишь? Предал своего папу, брата. И снова предал меня, — Намджун шаг не сбавляет, приближается ровно на столько же, на сколько отдаляется Чимин.

— Что за херню ты несёшь?! — от напряжённости момента вспыхивает ведьма, прикрикивая на альфу. — Каких ещё Изгоев?

— Тогда что ты делал? — будто загоняет в угол этим вопросом, заставляя Чимина остановиться как вкопанного на месте.

— Я… — а омега и не знает, как объяснить. Говорить все как есть, о том, что он всю жизнь был не только белой, но и темной ведьмой, он не может. Когда-то к Намджуну было беспрекословное доверие. Однако теперь будто все изменилось. Ким отдалился от него, чужим притворяется. Да и тайна эта государственного масштаба, он бы и друзьям никогда не признался, если бы те не поймали его в самый эмоционально неподходящий момент, что он просто не смог сдержаться. — Я просто практиковался в магии, это преступление? — жалобно сводит брови, поставленный в неудобное положение.

У него ком в горле встает только от мысли, что раньше первым делом любую тайну, любую сплетню он бежал рассказывать тихонько Намджуну. Не друзьям, нет. Ким был для него верным другом, сильным братом, вечной любовью. Все еще остается. Чимину хотелось бы в это верить. Оттого и тяжело — не иметь возможности сказать правду, скрываться, молчать. Лгать тому, кому за эти годы солгал однажды — этим летом. Намджун для омеги целый мир. А теперь словно чужак перед ним, оскалившийся.

— В какой магии ты практиковался? — скептически продолжает наседать на омегу, все наступая и наступая на него, в конце концов заставляя Чимина врезаться спиной в дерево, руками вцепившись в него, как за спасение. — Я, может, не маг, но и не идиот, чтобы не знать, что это за книга.

— Намджун, пожалуйста, — загнанно дышит омега, царапая ногтями кору, а у самого в глазах влаги скопилось столько, что едва различается силуэт животного, нависающего над ним.

Ему просто нечего сказать. Или же сказать хочется так много, а нельзя. Намджун не станет слушать, не поверит. Ведь альфа будто другим стал, не тот, кого Чимин любит. Не такого холодного. Ким всегда был горяч своим нравом, настойчив, вспыльчив, но не в отношении омеги. Они могли спорить, ругаться, но никогда не доходило до гневно палящего огня, который уничтожал их медленно и мучительно. Намджун старался уступать, через свой характер переступал, потому что Чимин чуть младше, глупее, настырнее. Белая ведьма никогда не отступалась, это делал всегда ее любящий волк. Но теперь все изменилось, между ними стена, возведенная из обид прошедших месяцев, склеенная липким чувством предательства.

Чимин больше не в силах это терпеть, не может устоять под напором волка, а причинить ему вред больше рука не поднимется. Омега так сильно устал за это время, он хочет домой: туда, где было счастье с любимым, в те времена, когда Намджун крепко его обнимал и давал абсолютное чувство спокойствия и понимания, что вот она, настоящая защита, не сломить ее ничем. Дома у омеги нет, его изгнали, заставили скитаться в мире, где больше нет других домов, есть один единственный — в объятиях северного волка с, как море, яркими синими глазами.

Глазами, что смотрят без любви как будто. Глазами, что отражают борьбу с собственными чувствами и внутренним зверем, умоляющим не совершать ошибку. Ошибку, которую Чимин предпочитает не дать совершить альфе самостоятельно, когда, отлипнув от дерева, он срывается в сторону, уносясь прочь со всех ног, бросив все свои вещи на поляне. Все это больше не имеет для него значения. Больно так, что уже просто нет сил терпеть, чего-то ждать, смотреть на существо, что дороже всех на свете когда-то было. На своего верного волка, что ополчился против него, предателем зовет, разорвать грозится, обвиняет в небылицах. Вот до чего их многолетняя дружба, любовь и преданность докатились.

Чимин бежит так быстро, что у него складывается ощущение, что ноги начинают уже по воздуху парить, ускоряя его. Картины вокруг сменяются с такой скоростью, что подташнивать начинает от размытости, от этих однотипных, мрачных деревьев, раздевшихся к зиме. Сердце грохочет так громко, что парень вот-вот оглохнет от него, кровь бурлит как сумасшедшая, грозясь поджарить ведьму изнутри. Все органы будто к горлу подскакивают, сдавливая его, желая выпрыгнуть. Еще немного, и его точно вырвет всеми внутренностями, потому что это напряжение, эту многомесячную боль, дурацкую обиду, созданную им самим, уже невозможно носить в себе. Благо спасает одно — прыгнувший на его спину волк, сбивший его с ног, пригвождающий к холодной, мокрой земле. Спасает, потому что Чимину уже хочется быть растерзанным любимым, нежели проходить через все круги этого выбранного по собственному желанию Ада.

Когда волк большой и сильной лапой небрежно разворачивает омегу к себе лицом, то видит и, еще хуже, слышит этот отчаянный плач. Самый настоящий плач ребенка и одновременно любящего омеги. Ребенка, что потерял защиту, оставшись в полном одиночестве, брошенный, почти истерзанный, покинутый. Омеги, что страдает по любимому так, словно хоронит его. И ведь все верно. Он правда почти хоронит: свое сердце, жизнь и любовь. В этом крике, что больше нет сил держать в себе, в этих последующих рыданиях, что он пытается скрыть в локте, размазывая по плотной ткани черной толстовки свои слезы. Слезы, что он прячет от нависающего над ним волка. Свою слабость хочет утаить, вот только не сегодня и не сейчас. Лимит на сдерживание исчерпан, теперь это бушующий водопад боли.

— Умоляю! — сквозь рыдания кричит Чимин. — Забери мою боль, я больше не могу! Сдаюсь! Я больше не хочу в это играть! — говорит так, словно самый настоящий ребенок, которого заманили в жестокую, совершенно не веселую игру. Игру в жизнь и отношения.

— Забрать твою боль? — рычит волк, приближаясь к заплаканному, красному лицу парня. — Твою боль забрать?! — повторяет, будто не веря своим ушам. Боль и страдания тут не только у Чимина.

Намджун не верил. Не мог поверить в происходящее, когда летом услышал о том, что сделал Чимин. Бился в истерике, миллион вопросов задавал Вселенной, почему она с ним так шутит, зачем нагло врет. А потом услышал от омеги, эти самые губы сказали, с которых заставлял срываться первые стоны, эти самые губы, которые он целовал впервые, сминал холодными ночами, поджигал жаркими вечерами. Эти губы объявили приговор, кинув в реальность. Реальность, в которой эти губы поцеловал кто-то другой. Реальность, где клятва, сорвавшаяся с этих же губ, оказалась фальшью. Слова о вечной любви и верности, оставившие след на красивых полных губах, в тот же миг потеряли всю ценность. Словом ведь и убить можно. Намджун умер тогда, когда Чимин подтвердил грязный слух.

Намджун умирал снова и снова, каждый день, каждый час и каждую секунду своего с того момента ставшего жалким существования. Волк не хотел верить, умолял, как сейчас умоляет Чимин, сказать, что все это игра, виртуальная реальность, страшный сон, из которого он все не может выбраться. Умолял их богов забрать всю боль, вернуть того Чимина, что клялся никогда и ни с кем, ни при каких условиях. Умолял вернуть то время, когда омега засыпал на его груди летними рассветами, а Намджун все смотрел в окно и молился о вечности этих моментов. Вечность не наступила, потому что его белая ведьма умерла, а он остался гореть между смертью и жизнью.

И в сентябре, когда все они снова вернулись в академию, а волкам и вампирам предстояло в этом году объединиться с магами и ведьмами, Намджуну пришлось несладко с первого же дня. С него будто адские языки пламени кожу сдирали каждый раз, когда он видел Чимина. Для него омега раскололся надвое. Его ведьма, светлая, чистая, верная, любимая белым северным волком, живущим внутри альфы. И существо, резко ставшее грязным, опороченным, со следами на красивом теле. Ким смотрел на омегу и просто не мог поверить, что его парня трогал кто-то другой. Что Чимин сам мог позволить этому свершиться. Боль и личный Ад Намджуна был именно в этом осознании: Пак выбрал кого-то другого, возможно, полюбил кого-то другого. Годы их любви и дружбы превратились в прах за одну лишь секунду. И прах этот пришлось им обоим развеивать мучительно долгие месяцы.

— Какую боль я должен забрать? — чуть сбавляет обороты своего гнева, нагибаясь ближе к плачущему лицу Чимина. Тот весь дрожит, пытается спрятаться от страшной морды зверя, от этого противного, горячего дыхания и обнаженных клыков. — Моя любовь к тебе сдерживала меня от того, чтобы не разорвать тебя, — Намджун ставит поверх лежащей руки у головы омеги свою лапу и выпускает когти, что тут же протыкают толстовку и впиваются в тонкую кожу, вырывая протяжный крик из груди ведьмы. — А теперь, кроме меня, ты еще и государство предал, собственную семью кинул.

— Неправда! — визжит Чимин, когда когти проникают глубже под кожу, чудом не повреждая еще и вены. — Я никого не предавал! И тебя тоже! — последнее вырывается из него настолько громко, что это должны были услышать жители всех четырёх земель, протянувшихся на сотни километров. — Я лгал тебе, — тяжело дышит омега, с трудом поворачивая голову в сторону, чтобы взглянуть на руку, которую к земле пригвоздил белый волк. — Все было ложью, — срывается на жалкий, такой тихий скулеж, закрывая глаза, отчего мокрые ресницы начинают слипаться. Он облизывает соленые губы и горячо выдыхает. — Мне пришлось сказать всем и тебе в том числе, что я спал с Элиотом. Только Юнги и Тэхен знают правду, — когда Пак вновь открывает заплаканные глаза, то видит, как, сузившиеся синие, горящие пламенем глаза резко округляются, становясь какими-то обиженными, потерянными, словно у маленького волчонка.

— Опять врешь? — то ли надеется получить положительный ответ, ведь к боли он привык и из этого состояния будет сложно возвращаться обратно. То ли питает надежду получить отрицательный ответ, ведь все еще живет в нем луч их прошлого, который хотелось бы вернуть. Намджун осторожно вытягивает когти из руки омеги, пятится чуть назад, позволяя парню принять сидячее положение и прижать истекающую кровью руку к груди.

— Я больше не могу слышать обвинения в том, в чем я не виноват. Больше не могу быть без тебя, — шепчет Чимин, подбирая колени тоже к груди. А Намджун молчит, снова пятится, пока не врезается в дерево позади. — Мне пришлось согласиться на этот слух, чтобы защитить Хенджина. Мой брат — наивный дурак, который вечно доверяет окружающим, — бурчит юноша, потирая руку, которую перевязать не мешало бы. — Ты, наверное, не знал, но они с Элиотом встречались какое-то время. Ничего серьезного, интрижка на пару месяцев, которая закончилась ловушкой для моего брата. Эта сволочь начала выманивать голые фотки Хенджина, шантажируя тем, что бросит его, если не пришлет. А ты же знаешь, какой у меня брат, — шмыгает носом и неуверенно поднимает голову, чтобы взглянуть на Намджуна. Тот все еще стоит как вкопанный, ошалевший от услышанного, с вздыбившейся шерстью. — Это были первые его отношения, он привязался к Элиоту и боялся потерять его.

Внутри волка новый пожар разгорается. Теперь уже не из-за Чимина и даже не из-за Хенджина. Если первого он любит, несмотря на то, что произошло между ними, то второй его самое настоящее сокровище, ребенок, которого он ценой своей жизни готов защищать, весь мир положить за него способен. Именно поэтому он чувствует гнев, да такой сильный, такой страшный, способный весь этот лес превратить в пепелище.

— Элиот оказался редкостной скотиной. Он не любил Хенджина, тот нужен был ему только ради того, чтобы ко мне подобраться. Эл обещал фотографии моего брата разослать всем нашим друзьям, одногруппникам и даже папе, — влажные от слез глаза бегают в поисках какой-нибудь успокаивающей точки, но от воспоминаний той глупейшей, подростковой ситуации ему становится только хуже. Все это вылилось в настоящую катастрофу для них с Намджуном. — Мне пришлось вмешаться. Я пообещал Элиоту сделать все, чего он только захочет, дать столько денег, сколько ему нужно, изготовить любое зелье, которое смог бы. Но ему нужен был только я. Вернее, мое тело, — Чимин утирает рукавом толстовки нос, вздыхая. — Мне пришлось на коленях молить его выбрать что-то другое. Лучше уж смерть, чем предательство… — закусывает губу, только чтобы вновь не разрыдаться. — Он даже на камеру этот позор записал, но не стал, наверное, никому показывать, ведь иначе это бы доказывало, что он шантажировал и меня, и Хенджина, — грустно усмехается, снова шмыгая и морща свой красный нос. — Мы сошлись на том, что я дам ему круглую сумму и позволю всем сказать, что мы спали. Но, Намджун, — резко поднимает голову, а затем неуверенно переносит вес на колени, встает на четвереньки, игнорируя боль в пораненной руке, ползет к волку, поднимаясь с ладоней, чтобы схватиться за морду несопротивляющегося животного, упираясь лбом между его глаз, в которых потерянность и нестерпимая боль отражается. Боль эта от потери стольких месяцев, от едких слов, что они сказали друг другу за это время. — Я никогда и ни с кем не спал кроме тебя. Никогда, — шепчет, прикрывая глаза, обнимая большую волчью морду. — Если бы это случилось, то я бы просто не смог жить в настоящем чувстве предательства. Намджун, если бы я правда тебе изменил, меня бы уже не было в живых. Я бы давно сбросился со скалы. Навсегда принадлежу лишь тебе одному, — из-под ресниц ползет непрошенная слеза, пробегающая по румяной щеке, впитывающаяся в мокрую лесную почву.

Что Намджун чувствует сейчас? Целый водоворот внутри него образовывается. Там и радость, и облегчение, и боль набирает новые обороты от всего, что было за эти месяцы. Разочарование, гнев тоже рядом. Ему хочется скулить, невыносимо распирает изнутри. Какое-то ничтожество разрушило их отношения, какой-то твари удалось рассорить их до такой степени, что теперь они стоят здесь: один на коленях слезно признается, прижимаясь лбом к волчьей голове, игнорируя физическую и моральную боль, пачкаясь в грязи, а второй слушает все это, пока животное сердце делает кульбиты, пока зверь внутри него протяжно лает и болезненно рычит из-за слов любимого. Ему бы сейчас хотелось принять человеческий облик, упасть рядом с Чимином и взять его в охапку, больше никогда не отпуская. Вот только все эти чувства внутри него не дают сосредоточиться, шкала внутри растет с геометрической прогрессией, подводя волка к эмоциональному обрыву, запирая в шкуре.

— Моя вина лишь в том, что я выбрал брата, а не наши с тобой отношения. Только представь, что было бы, если бы его опорочили. Он ведь принц, такой позор остался бы с ним на всю жизнь. Он очень ранимый ребенок, ему тяжело было бы справиться со всем этим давлением общества, — Чимин продолжает гладить Намджуна по голове, вдоль закрытой челюсти по короткой в этом месте шерстке. — Мне не привыкать слышать о себе грязь, но ему я не мог позволить к такому привыкнуть.

— Почему ты мне ничего не сказал? — альфа слегка бодается головой, чтобы оттолкнуть от себя омегу и взглянуть на него. Чимин садится на пятки, складывая руки на своих бедрах, вновь шмыгая носом.

— Чтобы ты сорвался на Элиоте? — грустно усмехается юноша. — Хотя ему все равно теперь не жить.

— Не хочу слышать его имя, — рычит Ким и прослеживает за взглядом омеги. Тот опускает голову и слегка поднимает рукав толстовки, начиная шипеть от боли.

Ниже вен образовалась пара глубоких дыр от когтей, из которых мелкими струйками сочится алая кровь. Чимин боится даже к ней притрагиваться, ведь его собственные ладони все в грязи. Потому в дело вступает волк, чья голова медленно опускается, отталкивая омегу так, чтобы не сгибался над своей рукой и дал возможность помочь. Волк высовывает свой длинный язык, слизывая почти всю кровь, оставляя вокруг кожи сгустки прозрачной слизкой слюны. Он повторяет это действие несколько раз, пока кровь не замедляется, переставая постоянно струиться и капать на одежду омеги, пропитывать лесную землю. Парень болезненно закусывает губу от того, как раны щипать начинают, а следом, не прикладывая ладонь к кровавым дырам, оставляя ее парящей, неспешно сжимает в кулак, заставляя все раны срастись.

На лице юноши появляется слабая, явно уставшая улыбка после всех этих эмоциональных качелей. Он поднимает голову и встречается взглядом с волчьим. Кажется, он уже и забыл, что именно эти синие глаза могут смотреть на него вот так: с нежностью, с бесконечной любовью, одновременно виновато и с глубокой болью. Взгляд Намджуна другой: не злобный, не презирающий, не надменный больше. Потому что волк верит словам любимого, его внутренний зверь давно пытался ему об этом сказать, все выл и выл, умоляя прислушаться к собственной интуиции. Ну не мог Чимин так с ним поступить.

Намджун осторожно опускается сначала на задние лапы, а следом и на передние, которые складывает на бедра все так же сидящего на мокрой земле омеги. Голова волка ложится на передние лапы, а звуки, что он начинает издавать, заставляют сердце Чимина сжаться и тихонько засмеяться. Принц откидывается назад, опираясь на одну ладонь, а вторую кладет на большую и тяжелую голову зверя, похожего сейчас на виноватого пса, поскуливающего так, будто сделал какую-то шалость. Пушистый, массивный хвост начинает подниматься, а затем опускаться на землю с таким глухим ударом, повторяя так несколько раз, отчего Чимин начинает сиять. Это его Намджун. Вот такой: сидящий у его ног, смотрящий влюбленными глазами, в которых не морской шторм теперь отражается, а штиль ночного океана. Там любовь и преданность плещется, извинения и сожаления.

Ким не удерживается и резко поднимает голову, на пробу проходится шершавым языком под подбородком омеги, оставляя на нем капли белой слюны. Чимин на это лишь морщится, фырчит и отталкивает от себя волка. Правда, настойчивость альфы берет верх, и он продолжает лизать лицо любимого, оставляя мокрые следы вокруг шеи, по линии челюсти, у ушей, на щеках, заставляя парня активнее отпираться и избегать этого не самого приятного акта животной любви.

— Намджун, перестань! — все, что успевает вскрикнуть Чимин, когда пупырчатый волчий язык облизывает самые губы, вызывая этим стон протеста. С каждым разом омега все дальше и дальше пытается отодвинуться от зверя, в конце концов падая на спину, стараясь прикрыть лицо руками. — У тебя из пасти воняет! — похныкивает юноша.

Волк словно с цепи сорвался. На животном все эти облизывания сводятся к человеческим поцелуям. Он не мог обнять и поцеловать любимого полгода. Все эти месяцы он мучился от невозможности прикоснуться к тому, к кому всегда был словно приклеен. Их часто называли неразлучными голубками за то, что они и правда почти никогда не могли оторваться друг от друга. Они оба любят телесный контакт, оба очень тактильные, особенно друг с другом. Поэтому для них обоих было мучением не прикасаться. Правда, Чимин терпеть не может вот такого рода проявления любви, потому что это слишком по-животному, отвратительно и мерзко для него. Ведь теперь все его лицо, волосы, шея и даже ворот толстовки в волчьей слюне, воняющей убитой добычей, на которую они обычно охотятся.

И пока Чимин сопротивляется, он даже не сразу замечает, что вес на его теле становится менее тяжелым, не сразу ощущает изменения в прикосновениях, запахах. Все это становится приятнее, шерсть больше не лезет в лицо, а животные поцелуи перерастают в человеческие. Теперь не жар волчьего меха его согревает, а человеческая кожа, полыхающая, как и всегда, огнем. Он даже глаза открыть не успевает, когда его вовлекают в поцелуй. Очень настойчивый, горячий, менее влажный, чем гуляющий по лицу омеги волчий язык секундами ранее. Поцелуй настолько знакомый, что у Чимина невольно одинокая слеза стекает с левого глаза по виску, впитываясь в его светлые волосы. Он так сильно скучал, так жаждал снова прикоснуться к Намджуну, снова почувствовать его тело, его дыхание и запах так близко. Мечтал вновь оказаться в этих сильных руках, что теперь сжимают одно его плечо, а вторая ладонь гладит волосы и лоб.

— Черт, ты… — давится воздухом омега, прерывая поцелуй, когда собственными руками начинает гулять по спине и груди Намджуна, невольно опустившись к низу. — Оделся бы… — бубнит себе под нос, отворачивая голову, слыша хриплый смех в самое ухо.

— А ты чего-то там не видел? — ухмыляется альфа, встает с парня и подает ему руку, помогая тоже подняться.

— На улице не жарко, знаешь ли. Заболеешь, — складывает руки на груди, бесстыдно разглядывая абсолютно обнаженное тело молодого волка.

Чимин не стесняется при виде такого Намджуна. Они выросли вместе, видели друг друга в таких постыдных ситуациях, что голые тела друг друга — это лишь вершина айсберга. В какой-то степени омега даже доволен снова лицезреть такую красоту. Ведь Ким хорошо сложен, видно, что тренируется не только в обличии волка, но и активно занимается в залах. Но самое приятное для Чимина из всего, что связано с наружностью его любимого, — это татуировки. Их на коже у альфы бесчисленное множество. Татуировка волка на предплечье, нескольких ланей чуть выше, что держат в своих маленьких рожках полумесяц, ловец снов на плече, надписи на пракельтском вокруг запястий, змеи на шее, языческая вариация солнца на левой груди, на котором изображены висячие тоненькие цепочки. К ним наискось тянутся веточки дерева, что расположилось под правой грудью парня. Того самого дерева, что растет посреди их бескрайнего леса — Вековое древо. На нем распустились самые дивные, райские цветы, а у корней лежат опавшие лепестки. Бедра увиты викканской символикой, надписями о божествах, Древних, духах леса. На левой щиколотке даже набит крохотный столбец на пракельтском языке — это заклинание-оберег от зла и недугов, который написал для него Чимин, придав чернилам под кожей магический эффект. Изображения напитаны магией, потому что каждое было сделано в присутствии омеги, они вместе ходили на каждый сеанс тату. Каждую из них освящал Чимин и накладывал оберегающие послания. Ведь все это не просто картинки, тело волка действительно похоже на магическую книгу, с, на первый взгляд, эстетическими изображениями для тех, кто не знает, что все это значит. Чимин и Намджун постарались найти самые древние заклинания, викканские и языческие изображения, чтобы подавляющее большинство не смогло понять, что значат они на самом деле.

Пусть парни еще молоды, но они истинно верующие и преданные викканской церкви. В их королевстве даже среди Изгоев нет атеистов. Они не могут не верить в то, что движет их силами, что продолжает охранять и поддерживать их мир. Не могут не верить собственной магии и влиянию покойных Древних, викканских богов и лесных языческих духов. Особенно когда их родители и деды видели злость высших сил за проступки и грехи.

— Я скучал, — после долгой паузы и любовных гляделок, первым отмирает Намджун, ступающий босыми ногами по мокрой земле, подбираясь ближе к парню. Он прижимает омегу за поясницу к себе, разглядывая дивное фарфоровое лицо смущающейся ведьмы. — Поразительно, что какое-то жалкое, мерзкое создание смогло рассорить нас. Нас! — повторяет с поразительностью в голосе. — Мы самая крепкая пара во всех четырех землях, никто не привязан к своей половинке так, как мы друг к другу. Я думал, наша любовь правда закончилась, думал, ты правда предал меня. И я очень долго не мог поверить в это, но ты ведь сам потом мне сказал, собственными губами, — наклоняется ближе к тем самым губам, что горячо любимыми не переставали быть даже после их ссоры, оставляя на них долгий, но не глубокий поцелуй.

— Зато мы можем быть спокойны, ведь настоящее горе не сможет посягнуть на наши с тобой отношения. Единственная достойная причина, что станет нашим с тобой концом — смерть, — последнее, что едва шепчет Чимин, перед тем как резко подняться на носки, схватить голову альфы и притянуть для настойчивого, весьма грубого поцелуя, наполненного отчаянием, жаждой и страстью.

Ни для кого не секрет, что они оба страшные, на грани ненормальности собственники. Зная, что никто ни к кому не уйдет, всегда ревновали так, что окружающие видели уничтожающий пожар в их глазах. Никто не смел подойти ближе к Чимину, чем это мог позволить Намджун. Никто не смел даже взглянуть на Намджуна, пока Чимин не позволит, иначе без сочувствия по-настоящему выжжет глаза смельчаку. Потому каждый раз, когда они сплетались мокрыми языками, когда делили один воздух на двоих, это было похоже на поедание душ друг друга, которыми они обменивались через любой тактильный контакт. А сейчас такой день: конец голодания, конец всем ссорам, обидам. Все, что было, теперь сгорает в огне их любви, проглатывается в этом поцелуе, в котором каждый из них не намерен уступать. Когда Чимин кусает, Намджун рычит и напирает с удвоенной силой. Когда омега жадно царапает обнаженную спину, альфа его от себя отталкивает только для того, чтобы тот прилип к одному из деревьев как загнанная жертва, на которую Ким вновь и вновь нападает. Когда Чимин стонет, зубами оттягивает язык своего парня, расплываясь в хитрой улыбке, устраивая мучительные игры, Намджун подхватывает его под ягодицами и отдирает от дерева только для того, чтобы вновь припечатать его вполсилы.

Намджун отпускает неинтересные пока губы, вспоминая, что больше, чем сминать их, он любил вгрызаться в шею омеги, оставляя на ней явные следы, которых не скрыть потом, да и Чимин не особо пытался. Когда альфа опускается к тонкой коже, ведьма голову в сторону наклоняет, давая больший простор, пальцами вцепляясь в белоснежные волосы любимого, болезненно оттягивая их. Волк вроде в человечьем обличии сейчас, но омеге кажется, будто это все тот же ненасытный, сильный, большой зверь, вновь прижимающий его, не дающий даже маленькую возможность сбежать. Не то чтобы Чимин горел желанием сейчас куда-то убегать, наоборот, все его мысли только об одном: лишь бы этот момент никогда не заканчивался, лишь бы Намджун впивался полными губами в его шею, крепкими руками держал небольшое тело юноши, рычал на ухо, испускал личные феромоны, от которых омега каждый раз болезненно закатывает глаза, жалко поскуливает, умоляя быть рядом, не отпускать ни на секунду.

— Нам пора в академию, — с явной скорбью признает Намджун. Из них самый ответственный всегда был именно он.

— Нет, — жалобно стонет Чимин, хватаясь за плечи волка, предпринимая жалкие попытки удержать его ближе к себе, вернуть его губы на свою шею.

— Надо возвращаться, нас ведь потеряют, — объясняет альфа, одной рукой все еще придерживая любимого, а второй заботливо убирает светлые пряди парня с глаз за ухо.

— Плевать мне на них всех. Я хочу побыть с тобой. Мы столько месяцев были порознь, для меня это была целая вечность, — можно было бы сказать, что все эти слова Чимина звучат как каприз, произнесенный еще и таким писклявым голоском. Вот только вновь начинающие бежать по щекам слезы говорят о том, что принц вполне серьезно и искренне говорит, не желая собственными словами манипулировать. Сейчас все идет только от сердца. — Давай пойдем ко мне в лесной домик.

— Но дотуда день идти пешком, а я без одежды, если ты не заметил, — хмурится Намджун, осторожно опуская ведьму на землю.

— Если ты превратишься, то всего пара часов бегом. В домике есть одежда, я был там последний раз, когда мы с тобой еще не поссорились, — закусывает губу, хлопая ресницами, строя невинные и упрашивающие глаза.

Намджун смотрит на него долго, всматривается в любимые черты, влюбленно улыбается ему, тяжело вздыхая. Он понимает абсолютно все последствия того, что они оба задумывают сейчас. Понимает, что наказания не избежать. Но это тот редкий случай, когда сын вожака, возможный будущий правитель волков, готов пойти против всего мира, лишь бы быть сейчас рядом с любимым, с которым невыносимо долго был разлучен. Намджун готов на любое наказание, ему все это не важно. Важно только вот это создание: с чарующими своим блеском глазами, персиковыми полными губами, еще совсем юным лицом, молочной кожей и голосом, как у самых настоящих лесных нимф.

Намджун отходит на несколько шагов от Чимина, а затем омега видит, как сначала медленно начинает прорастать шерсть на человеческом теле, и уже через несколько мгновений перед ведьмой вновь стоит ее любимый, величественный зверь, с идеально белой, словно снежные просторы Лакдорма, шерсткой, с синими океанами теперь уже доброты, смотрящих прямо на омегу и никуда более. Чимин подбегает к животному, счастливо кидаясь ему на шею, когда тот чуть опускает голову. Парень вдыхает лесной запах, застрявший в длинном, густом мехе, гладит его и даже повисает на шее зверя, когда тот нарочно поднимает голову, заставляя принца оторвать носки от земли.

Они возвращаются на ту поляну, где ранее занимался Чимин. Он собирает все свои вещи в большой рюкзак, несколько раз проверяет, все ли на месте, особенно книга с заклинаниями, закидывает груз на плечи, осматривая округу. После него остались следы выжженной кое-где земли и растительности. Он не вправе вот так все оставлять, потому напоследок решает снова сесть на колени, упереться ладонями в землю и произнести несколько фраз на пракельтском, отдавая природе почти все свои силы как наказание за собственную безответственность. Намджун, что все это время ни на шаг не отходил, вовремя поспевает, подставляя собственную голову, когда омега начинает от истощения заваливаться, падая на волка. Тот полностью ложится рядышком, давая возможность омеге забраться на свою спину и удобно расположиться.

Чимин расставляет ноги по бокам волка и опускается на живот, полностью ложась на позвоночник величественного создания. Омега собирает в две больших охапки шерсть волка, вцепляясь в нее как можно крепче, но так, чтобы и самому Намджуну не было больно.

По началу, лежа щекой на спине волка, Чимин видел лишь очень быстро сменяющиеся друг за другом деревья, реки, водопады. Видел вдалеке горы, спрятанные за высокими деревьями, камнями да холмами. В лесу холодно, ветер от скорости бега животного охватывал омегу ледяными потоками. И только согревающая от прикосновений шерсть спасала его. Чимин даже видел бегающих друг за дружкой ланей, кроликов, убегающих прочь от несущегося на них гигантского волка. Омега видел, как лес живет, каждая живая душа занята своим делом, каждый лепесток волнуется от осеннего ветра. Все это принц наблюдал только первые полчаса, а потом усталость сдавила его веки и заставила провалиться в сон, пока верный волк, оберегающий отдых своей белой ведьмы, нес их прямиком в райское место.

— Чимин, — негромко говорит альфа, повернув голову в сторону так, чтобы боковым зрением видеть спящего на его спине парня. — Просыпайся, любовь моя, — шелковый голос зверя, правда, не особенно-то помогает пробудить ведьму ото сна. — Мы добрались, — за спиной слышится сонное кряхтение.

Чимин не спешит открывать глаза, подниматься тоже совсем не хочется. Намджун так его согрел, его мех стал для парня самой теплой, мягкой и просторной кроватью на эти два часа их путешествия. И все же омеге приходится встать, потянуться и зевнуть так сладко, что альфа и сам бы хотел поспать, перенимая эту сонливость своего любимого.

Когда ведьма все же открывает глаза, перед взором оказывается двухэтажный, но совсем небольшой деревянный домик, сделанный под старину, с современными элементами. Это место — подарок Мари на совершеннолетие Чимина, ставший его личным пристанищем покоя, уюта и тепла. Сюда он приезжает всякий раз, когда ему хочется уединения, когда слишком грустно и одиноко. Единственный период, когда он совсем не посещал этот домик — ссора с Намджуном. Омега очень хотел вернуться сюда, побыть несколько дней вдали ото всех, но проблема в том, что это место хранит в себе десятки, если не сотни уже, воспоминаний с любимым. Если Пак и хотел уединиться, то делал это всегда только с Намджуном. Потому что волк для него не помеха, не тот, от кого хотелось бы спрятаться. Наоборот, он самая большая поддержка и источник восполнения ресурса, энергии и сил. В этом одиноко стоящем лесном домике было проведено столько прекрасных ночей, еще больше чудесных световых дней. Здесь они мечтали, любили, оберегали друг друга. Здесь они становились единым целым и напоминали себе, что вокруг них целый мир, но они создали свой собственный, в который не пускают ни единую душу.

Намджун снова опускается на все четыре лапы, позволяя Чимину слезть. Тот лишь как завороженный плетется к домику, поднимаясь по двум деревянным ступеням на крыльцо, вдыхая полной грудью, — яркий запах древесины проникает прямиком в легкие, приятно обволакивая их. Пак останавливается перед двухметровой входной дверью, не решаясь дотянуться до висящего над ней ветряного колокольчика, который прячет небольшой запасной ключ не веревочке. Чимин оборачивается, чтобы попросить альфу скорее принять облик человека и помочь открыть, потому что самому как-то уж слишком волнительно, когда перед носом омеги возникает вновь обнаженная упругая грудь Намджуна.

Ким без слов все делает за ведьму, открывает дверь нараспашку, пропуская любимого вперед. Весь дом пропитан свежестью, древесными нотами благородных пород деревьев, из которых вырезаны колонны в доме, лестница на второй этаж, стены, двери, рамы окон. Само помещение довольно тусклое, здесь мало естественного света, однако все вокруг окунает в ощущение уюта. Перед парнями открывается вид на гостиную, по левую сторону которой стоит длинный диван с раскиданными после последнего раза на нем подушками и пледом. Рядом с ним — пара кресел по разным сторонам, а напротив дивана — камин из кирпичной кладки, труба которого тянется к самому потолку. По правую сторону гостиной стоят книжные шкафы, небольшой рабочий стол, расстелен белый пушистый ковер из искусственной шерсти. Гостиная отделена широкой аркой, за которой находится небольшая кухня с деревянным столом, шестью стульями, гарнитуром, с заставленными столами для готовки всякой техникой и принадлежностями. Здесь чисто, просторно, в этой комнате больше света за счет большего количества окон. С кухни ведет лестница наверх, а перед ней дверь в первую ванную комнату. Наверху же всего две комнаты — спальня и еще одна ванная, а вторую половину этажа занимает просторный балкон, на котором Чимин в летнее время любил загорать, заниматься йогой и пилатесом.

— Нам обоим нужно в душ, — напоминает Намджун, закрывший за ними дверь и потянувшийся к плечам юноши, чтобы снять рюкзак и кинуть его куда-то в угол гостиной. — И постирать твою одежду. Ты изрядно повалялся в грязи, — смеется альфа, вырывая Чимина из трепетных мыслей о прекрасных временах, заставляя развернуться и хлестко шлепнуть ладонью по татуированной груди волка.

Душ они принимают по очереди, потому что это все еще домик в лесу, а не пентхаус в центре одного из городов. Здесь все не так просто. Сначала Намджуну пришлось раздобыть себе одежды из старых собственных шмоток, что он оставил в гардеробной Чимина. Потом пришлось еще и дров наколоть, да побольше: для камина, отапливающего дом, и для печи, которая греет воду в бойлере. Электричество работает здесь на бензинном генераторе, потому еще и его пришлось залить, завести. Пока альфа копался со всей этой сложной системой дома, Чимин решил поискать хоть какие-то продукты, ведь время к ночи подходит. Правда, кроме мясных консервов, пока еще не пропавших, ничего другого и не удалось найти, ведь здесь никто не живет на постоянной основе.

После ужина, когда дом стал чуть-чуть прогреваться, Чимин ускакал в душ первым, за ним и Намджун принял все водные процедуры. Выйдя из ванной на втором этаже, Ким отправился прямиком в спальню, найдя там распластавшегося на большой постели омегу, который явно ждал скорейшего возвращения любимого. Это можно прочесть по играющей на лице принца улыбке, по блестящим в тусклом освещении прикроватной лампы рыжеватого оттенка ведьмовским глазам. По тому, как омега ползет к изножью кровати, встает на колени и тянется к вороту махрового халата, начиная его спускать к плечам, открывая ключицы и шею.

Намджун закрывает за собой дверь спальни, чтобы пожар, который они будут разводить этой ночью на постели, не распространился по всему дому и не сжег его. Он придерживает полотенце на своих тазовых костях, уверенно подходя к изголодавшемуся омеге. Его большие ладони тут же тянутся к красивому стройному телу: одна хватает за подбородок и слега болезненно сжимает его, заставляя Чимина тянуться выше, встречаясь с губами волка. А вторая ладонь ныряет под мышку, располагаясь между лопаток парня, надавливая на спину так, что тот вынужденно падает на широкое, влажное и разгоряченное после душа тело альфы.

Чимин своего страстного голодания совсем не скрывает, упираясь ладонями в талию волка, чтобы окончательно не упасть, он очень скоро опускается ими ниже, наглым образом вцепляется в банное полотенце и резким движением срывает его с бедер альфы, желая вновь видеть пах и татуировки на ногах. Намджун в долгу не остается, лишь довольно хмыкает и рывком тянет ворот чужого халата ниже, заставляя ткань сползти к локтям и обнажить подтянутую грудь юноши. Пока горячие губы ведьмы жадно впиваются в грудь, пресс и кожу вокруг паха, помечая каждый сантиметр собственной слюной, оставляя розоватые следы от засосов, Ким вновь нападает на красивую, сильную шею Чимина, исследуя ее собственными губами, зубами царапая выпирающие жилы, оттягивая тонкую кожу, прислушиваясь к громким выдохам омеги.

Волк хватает ведьму под ягодицами, позволяя обхватить свой торс ногами. Намджун, держа на весу Чимина, упирается коленом в постель, довольствуясь этими поцелуями, словно кошачьими ласками: такими короткими, теплыми, нежными и в какой-то мере скромными. Принца разрывает одновременно страсть и смущение из-за долгой разлуки, непривычности снова быть вместе, дотрагиваться друг до друга, ласкать и прижиматься к любимому. Омега так очаровательно поскуливает, повисая на шее и торсе парня, словно коала, пальцами пытаясь крепче ухватиться. А когда понимает, что начинает сползать, когда Ким ослабляет хватку, вскоре кидая на подушки, Чимин издает протяжное хныканье, оказываясь припечатанным к прохладным простыням, с взъерошенными светлыми прядями волос, почти полностью развязавшимся халатом, что уже не скрывает даже самые интимные места омеги.

Чимин взглядом молит, руками тянется к волку, чтобы скорее вернул это тепло между ними, вновь оказался рядом, продолжил ласкать. Однако Намджун не спешит, наслаждается этим отчаянием в глазах напротив, наблюдает, как тело под ним извиваться начинает. И он бы вечность на такого омегу глядел, правда, тот всегда был непослушным, самостоятельным и капризным. Ким просто не может позволить юноше трогать собственное тело, не сегодня, потому сводит руки принца вместе и заводит их за голову, не удерживает, а лишь дает понять, чтобы они продолжали там и лежать, чтобы омега подчинялся без настойчивости и грубости. Ведь все, что видит альфа перед собой, этой ночью принадлежит лишь ему одному. Лишь северный волк имеет власть над телом, душой и сердцем своей белой ведьмы в часы царствования серебристого полумесяца на сине-черном небосводе.

Пак натурально вздрагивает и даже протяжно пищит, когда нависающий над ним парень разводит его ноги и немедля, но осторожно прикасается к повлажневшему анусу, начавшему выделять естественную смазку. Чимин больше полугода ни с кем не спал, потому вся эта агония их только-только нарастающей страсти и бесконечной любви пронизывает его волнами удовольствия от всего лишь-то коротких и незначительных прикосновений. Будем честны, принц не то что не спал ни с кем, он даже себя и не трогал, не прикасался к кольцу мышц, не ублажал себя там. Пусть весь его образ для окружающих — это крепкий храм похоти, разврата, высокомерия и абсолютной уверенности, то для Намджуна он просто преданный, до одури чувствительный, нежный и моментами плаксивый мальчик. Только в их спальнях он становится полностью беззащитным, потому что защищаться-то и не от кого, стена тут же разрушается, ведь рядом он — любовь всей его жизни, самый главный смысл все еще оставаться на этой земле. Ни трон, ни богатства и власть, что пророчат ему все вокруг, не мотивирует его жить так, как мечтательная мысль о собственной семье с Намджуном.

Доказывать, что Чимин плаксивый, не приходится, особенно когда в его тело проникает первый палец Кима. Омега ощущает это растяжение внутри, легкое чувство дискомфорта и наполненности. Постанывает каждый раз от того, как ноготь альфы будто нарочно задевает чувствительные стенки. Ведьма правда пытается отвлекаться на что-то кроме всего-навсего пальца Намджуна, но тот ситуацию совершенно не облегчает, когда второй ладонью начинает гулять по разгоряченному телу, сжимая то талию, то бедра, оставляя везде розоватые пятна от давления подушечек пальцев, опускаясь к истекающему члену, прежде отбрасывая в стороны концы ремешка халата, начиная ласкать твердый орган омеги.

И когда Намджун вдоволь насыщает свои глаза этим зрелищем, где его любовь, его прекрасная, в эти минуты по-особенному очаровательная ведьма не скрывает своей жажды и слезно молит скорее заполнить всю его душу, тело, вновь стать светочем его жизни, тогда альфа решает вновь наклониться и поймать покатившуюся к виску слезинку собственными губами. Он размазывает влагу по всей щеке Чимина, зацеловывая каждый миллиметр бархатной кожи, опускаясь все ниже и ниже к требовательным, что-то постоянно и неразборчиво шепчущим губам, ловя их. Ким в этом поцелуе чувствует все: раскаяние, боль, подтверждение тому, что любимый правда скучал, раз даже руки, лежащие над головой, решил без разрешения на движения все же скрестить на шее волка.

Комната наполняется протяжным, неожиданно сладким стоном омеги, когда Намджун добавляет еще один палец, начиная уже более настойчиво и уверенно повелевать над телом горящего в его руках парня. Чимин сам насаживается на фаланги, ерзает задницей по постели, метается как голодный зверек, которому по маленькому кусочку дают долгожданную пищу. Невыносимо все это терпеть, слишком медленно. Это похоже на какое-то издевательство. Он долго ждал, чтобы сейчас плавиться от мучительной истомы. Ему хочется всего и сразу, хочется грубо и мягко одновременно, быстро и тягуче медленно, страстно и равнодушно. Хотя последнее слово явно не про них. Чимин и Намджун просто не знают, что такое «равнодушно», когда дело касается их любви. Это просто невозможное, недопустимое что-то. Они не были равнодушными друг к другу, даже когда поссорились, даже когда месяцами ходили и глядели друг дружке в глаза с явной обидой и легким презрением. Даже тогда они не были равнодушными, потому что за всей этой вершиной айсберга покоилась многолетняя любовь, не заканчивающаяся под напором жестокой реальности.

Чимин превращается уже так скоро в измученную куклу, что буквально повисает на руках волка, когда тот невысоко приподнимает его за спину, стягивает халат и отбрасывает за пределы кровати, укладывает безвольное существо обратно на простыни. Омега не слышит, не видит, в какой момент его анус начинает растягиваться. Он совершенно потерялся во всех этих нахлынувших смертельной волной лавы ощущениях, что не успевает морально подготовиться, вскрикивая так оглушающе, меняя этот болезненный крик на хриплый стон. Чувствует, как внутри начинает заполняться горячим и толстым членом альфы, руками снова прижимает его к себе, а сам смотрит только в потолок, устало моргая, наблюдая за этими плывущими кругами.

— Я так виноват перед тобой, — слышит Чимин на ухо между поцелуями Намджуна, что он оставляет по линии челюсти омеги. И будто эта фраза заставляет его ненадолго вынырнуть из водоворота блаженных ощущений и чувств.

— Что ты… — хрипит ведьма. — Что ты такое говоришь? — насильно оттягивает от своего лица альфу, чтобы взглянуть в его глаза.

— Я говорил самые ужасные слова в твой адрес, опускался до оскорблений и унижений, до грубости к тебе, — Намджун, застрявший в этой теплой ловушке чужих ладоней, смотреть на любимого не решается, отводя в сторону взгляд. Ему стыдно. Да так стыдно, что хочется сгореть этой ночью в пожаре их любви и больше никогда не возрождаться.

— Намджун, я, зная правду, говорил слова не лучше, — напоминает омега. — Я отвечал на твою агрессию, хотя сам же и виновен во всем.

— Не говори так, — Намджун переводит глаза с подушки прямо на Чимина, сверкая недовольными синими сапфирами. — Он ответит за все, — ему даже уточнять не нужно, о ком речь, даже имя его не хочется произносить, но омега понимает, о ком речь.

— Я не хочу об этом говорить, пожалуйста, заставь нас обоих забыть обо всем этой ночью, — принц вновь тянет на себя волка, впиваясь в губы с новой порцией отчаяния и мольбы, позволяя паре слезинок скатиться по вискам и впитаться в блестящие пряди.

И если по началу Намджун вел себя не совсем уверенно, ощущалась его вина и будто мысли о незаслуженности того, что имеет. То чуть позже все это начало сходить на нет, особенно после того, как Чимин открыто давал понять, кому он принадлежит, кричал и стонал о своих чувствах, молил о большем, о том, чтобы секунды превращались в минуты, минуты в часы, а часы в вечность. Чтобы этот момент никогда не смел заканчиваться. Омега напоминал о том, что было полгода назад, о том, что они пережили вместе за эти годы, о том, какую любовь создали. Никакие оскорбления, сказанные под действием обид и чувства предательства, не способны разрушить то, что они воздвигли. И ни одно существо больше не встанет между ними. Вот о чем говорят прикосновения Чимина, его поцелуи, его взаимность на каждый толчок альфы.

Их ночь началась со слез, с извинений, с аккуратности и плавности. Постель уже полыхала в огне, когда они только начали, но теперь этот огонь будто превратился в самый настоящий вселенский пожар, который не остановить. Потому что стадия напоминаний о принадлежности прошла, стадия зализывания ран тоже. Теперь началась та самая стадия, когда они не просто шепчут о том, что верны друг другу, теперь они буквально кричат о превосходстве друг над другом. Теперь толчки Намджуна стали грубее, быстрее, теперь нет тех нежных поцелуев, залечивающих раны, потому что и ран-то больше не осталось. Теперь волк рычит, закатывает от удовольствия глаза, вбивается в податливое тело, создавая звуки шлепков кожи, Чимина заставляет прервать свой монотонный стон на ритмичные вскрикивания, наслаждается этой ночью их жарким примирением, запахом своего омеги, который проник уже везде: в ноздри, в легкие, завязав сладостью всю грудную клетку, в самое сердце.

Теперь Чимин навстречу бедра поднимает, чтобы альфе было удобнее его трахать, впивается ногтями в запястья рук своего парня, что крепко держат омегу за талию, насаживая на собственный пульсирующий внутри ведьмы член. Скулит так, будто у него течка, все требует еще и еще, грубее, быстрее, с нотками приятной боли. Собственное лицо превращается в очаровательное полотно из слез, капель пота, румянца на щеках. Губы то кусает, то закрывает и открывает, как рыбка, непонятно чего желающая. Чимину хочется одновременно сгореть как можно быстрее и не сгорать никогда, оставаясь в этом подвешенном состоянии между постоянно повышающимся напряжением и ожиданием скорейшей разрядки.

Когда омега кончил себе на торс, Намджун еще даже близко не приблизился к собственному удовольствию. Так мало того он не дает Чимину расслабиться и прийти в себя, так еще и неожиданно выходит из чувствительного нутра, переворачивает парня как тряпичную куклу, не имеющую возможности и сил сопротивляться, подтягивает за бедра к себе ближе и вновь резко и глубоко входит, вырывая из любимого очередной громкий крик блаженства, который был бы слышен всему району, если бы они находились сейчас где-нибудь в городе. Паку лишь остается крепко держаться за простыни, подушки, одеяла: все, что попадется под руку, и молиться, что у него не откажут ноги, а позвоночник не рассыплется.

Намджун с таким остервенением насаживает его на истекающий толстый член, попадающий по всем чувствительным точкам внутри омеги, что не успел прийти в себя после яркого оргазма, которым ему толком не дали насладиться. Альфа готов кончить только от этой идеальной линии и изгибов спины, подтянутого стройного тела принца, от того, как Чимин судорожно ищет, за что удержаться и не свалиться. Ким готов кончить лишь от того, как омега размазывает собственные слезы и слюни, стекающие с открытых полных, искусанных губ по простыням. Но что становится действительно последней каплей для его контроля оргазма, так это то, как омега одной рукой держится за постель, а вторую заводит за спину и на ощупь находит ягодицы Намджуна, ногтями проникая под кожу, надавливая на них.

Чимин мог бы поклясться, что в эти минуты был готов расстаться с жизнью, потому что умереть в руках любимого, на пике повторного блаженства, — его личный извращенный Рай. У ведьмы даже глаза начинают ярче блестеть, янтарный оттенок загорается так же, как у волка вместе с протяжным и по-настоящему пугающим рыком переливаются сапфировые радужки. Все тело омеги содрогается, он все старается слезть с члена альфы, пальцами пытаясь оттолкнуть торс волка, но тот еще настойчивее и грубее вбивается, не давая Чимину никаких поблажек. По комнате разносятся писки и жалкие всхлипы, рычания и шипения, когда наконец оба достигают долгожданной разрядки. Когда Намджун кончает глубоко в парня, делая последний, особенно дикий толчок, на пару с омегой закатывая глаза.

🌙✨🩸</p>

Приятная тяжесть ложится на веки Чимина, когда в его янтарных глазах отражаются красивые языки пламени. На лице застыла довольная улыбка, так и кричащая о разливающемся внутри счастье. Они с Намджуном спустя час после того, как пришли в себя, привели более менее в порядок собственные тела, решили спуститься на первый этаж к теплу камина поближе, развалившись на диване. Альфа упирается спиной в подлокотник, а омега расположился на его торсе между разведенных сильных бедер волка. Они лежат абсолютно голые, дают телам возможность отдохнуть, мышцам расслабиться, а крови в сосудах растечься равномерно.

На дом опустилась полнейшая тишина, прерываемая лишь любовными вздохами парней, треском поленьев в камине. За окном слышатся сверчки, волчий вой — музыка опустившейся на королевство ночи. Парни наслаждаются этим временем, впитывают каждую секунду, прислушиваются к каждому звуку, дыханию любимого, считывают каждое прикосновение, эти ленивые поглаживания, жар чужого тела. Запоминают эту ночь в самых мельчайших деталях, чтобы в последующие дни желать сюда вернуться — в это воспоминание.

Чимин слышит за спиной громкий выдох, а потом чувствует запах дыма: Намджун расслабленно, в свое удовольствие тянет сигаретку, пока вторая его ладонь гуляет по плоскому животу омеги. Ведьма поднимает голову и тянется губами за скруткой, которую так любезно подносит к губам альфа, наблюдая за ярче разгорающимся кончиком сигареты. Пак выдыхает едкий дым куда-то в потолок, после облизывая губы.

— Вина бы, — хрипит омега, разглядывая стены, слыша утвердительное, ленивое мычание позади. — Хотя… — задумчиво тянет, поднимаясь с чужого торса.

Чимин встает с дивана и направляется в сторону кухни под любопытный взгляд своего парня, что не сводит глаз с голой, подтянутой задницы принца. Омега скрывается за углом и издает звуки открывания шкафов, шум кастрюль, которые как-то явно небрежно переставляют с места на место.

— Нашел! — довольно выбегает обратно в арку между гостиной и кухней, показывая Намджуну темно-зеленую стеклянную бутылку с бордовой жидкостью. — После моего дня рождения осталась, я припрятал ее до лучших времен, — сияет омега и убегает обратно, снова открывая шкафчики, но уже, кажется, выдвижные, рыская среди приборов, находя штопор.

Намджун лишь усмехается на это и снова откидывается на подлокотник, продолжая лениво покуривать, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу на полу у дивана. Ему вдруг так хорошо и спокойно становится на душе. Кажется, он не испытывал ничего похожего раньше. Внутри ощущение полной безопасности, гармонии, вечности. Нет переживаний, что это время закончится, наоборот, кажется, будто теперь их ждет бесконечность. Его внутренний зверь тоже затих: насытился всеми этими чувствами и уснул, зная, что теперь его не потревожат, ведь рядом белая ведьма, которой он будет служить до конца своих дней. Ведь эта самая белая ведьма, возвращающаяся с кухни, сияющая своей белоснежной широкой улыбкой, держащая в руках бутылку, теперь никогда его не покинет — он уверен. Есть вот стойкое ощущение того, что больше горя они не познают.

Чимин плюхается обратно на бедра Намджуна, седлая его. Глядит хитро, губы облизывает, перед тем как присосаться к горлышку бутылки, жадно глотая обжигающее внутренности вино. Он полностью игнорирует или же специально делает так, что несколько капель оказывается мимо рта, стекающими по подбородку на его грудь. Отчего волк, наблюдающий за ним, хрипло усмехается, тушит сигарету, а затем отбирает бутылку из рук ведьмы, резко прижимая к себе за поясницу.

Намджун делает пару коротких глотков, отставляет бутылку куда-то на пол и присасывается к левому соску омеги, слизывая остатки бордовой жидкости, вырывая из него тихий, но протяжный стон вперемешку с каким-то зловещим смехом. Чимин чувствует свое превосходство над волком, над его сердцем и душой. Он повиливает им, заставляет быть зависимым, трясущимся от жажды прикосновений и поцелуев. Правда, омега такой же зависимый и от Намджуна, такой же подчиняющийся его любви, отдающий в волчьи лапы ведьмовское сердце с инициалами своего хозяина. Чимин точно так же жаждет альфу, в волосы пальцы запускает, грубо сжимает их и не дает отстраняться от груди, ерзать начинает на бедрах, распаляя в них обоих новые волны возбуждения.

— Я хочу дать клятву тебе, — внезапно почти шепчет Чимин сквозь свои стоны, откидывая голову от блаженства пухлых губ на собственной коже и чувствительных сосках. После этих слов Намджун вынужденно останавливается, отрывается от любимого тела и поднимает глаза на лицо омеги, хмуря лоб.

— Ты о…

— Да, — не дает Киму договорить, встречаясь с ним глазами. — Ты бы хотел обменяться клятвой со мной?

— Да, — так же уверенно отвечает волк, взглядом так и крича о своих серьезных намерениях.

Клятва — это не просто обещания, которые дают люди друг другу. В их мире это своеобразный ритуал, чаще всего проводимый между любящими существами. Однако клясться могут не только в вечной любви и преданности, но и выполнить какие-либо обязательства. Чимин же говорит конкретно о той самой клятве, которую приносят партнеры друг другу. Мало кто помнит об этом ритуале, ведь клятву не приносил уже никто более трехсот лет, о ней известно лишь из книжек по теории магии. Клятву не запрещено никому приносить, правда, на это никто не решается. Дело в том, что это не просто слова, которые можно нарушить и получить в наказание лишь чувство стыда в лучшем случае, если имеется совесть. Нет, здесь наказание — собственная жизнь. Предать — значит распрощаться с жизнью. Поэтому никто не спешит клясться друг другу в преданности, особенно когда в каждой второй семье оказываются предатели, уходящие к Изгоям, когда семьи раскалываются, дети остаются сиротами, а родители — обозленными на весь мир, теряющими своих супругов. Сейчас не то время, когда их народ беспрекословно верен, честен и порядочен.

— Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если когда-нибудь решусь по-настоящему предать тебя. Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если ты погибнешь. Мне нет смысла жить без тебя на этой земле, — Чимин ласково обнимает лицо Намджуна, смотря на него с безграничной любовью в янтарных глазах.

— Я хочу, чтобы меня забрала смерть, если не уберегу тебя. Не будет мне жизни, если твоя кровь будет на моих руках, — хрипит Намджун, а руки его только плотнее обвивают талию омеги, крепче к себе прижимая.

— Я предлагаю заключить клятву после состязания. Ведь если кто-то из нас на нем… — слово «погибнет» вертится на языке, однако смелости произнести его не хватает. — Это будет не совсем справедливо, правда?

— Никто не погибнет на состязании, не говори ерунды, — злится альфа, легонько шлепая омегу по ягодице.

— Мы не знаем, что нас там ждет, не знаем, на что будут способны те, кто окажется в команде нападения.

— Убийства во время состязаний запрещены, таких участников, если они дотянут до конца и не сдадутся, казнят, ты ведь знаешь.

— Знаю, но меня гложут некоторые подозрения. Понимаешь, я чувствую, что что-то не так будет, — поджимает губы Чимин, тут же оказываясь в успокаивающих объятиях волка.

— Все будет хорошо. Я буду рядом с тобой, мы пройдем состязание, взойдем на престол, обручимся и принесем клятву, — широкие ладони Намджуна успокаивающе поглаживают дрожащую спину омеги, а губы оставляют свой след то на плече принца, то на шее, медленно успокаивая Чимина.

🌙✨🩸</p>

Следующее утро у влюбленных начинается с обеда, потому что всю ночь они не могли оторваться друг от друга, все ласкались, занимались любовью, разговаривали обо всем. Чимин признался в том, что произошло в лесу, рассказал все до последнего слова, поделился тайной и переживаниями по поводу своей гибридности. Намджун слушал его долго и внимательно, не переставал гладить обнаженные плечи, успокаивать прикосновениями, все целовал да обнимал, заботливо гуляя ладонями по теплой коже. Особых вопросов не задавал, потому что было ясно, что Чимин и сам на многое ответов не знает. Омега рассказал и события последних месяцев: все самые свежие и не очень сплетни, они поговорили о друзьях, о родителях, о последних новинках фильмов и сериалов, обсудили книги, которые успели прочесть, поговорили и о будущем, о настоящем, снова извинялись, снова любили друг друга, снова сгорали в агонии их страсти, а потом снова говорили, говорили и еще раз говорили. Так и прошла их ночь, закончившаяся для них лишь ближе к пению первых петухов.

Чимин проснулся позже, спустился на кухню, чтобы хоть что-то приготовить, правда, его сильно опередил Намджун, уже успевший поохотиться, поймать небольшого кролика, разделать на улице, чтобы трупный и мясной запах не пропитывал древесные стены, и даже начать готовить.

— Ну и вонища, — морщит сонный нос омега, подходит к любимому, чтобы обнять его, обвивая свои руки вокруг торса, а подбородок кладет на плечо, поднимаясь на носочки, чтобы заглянуть в сковороду.

— Первый же и схомячишь все, — усмехается Намджун, лопаткой перемешивающий мясо.

И пока омега приводил себя в порядок, принимал все водные процедуры, смывал теплой водой сонливость, усталость после вчерашней ночи, альфа успел доделать свое блюдо, накрыть на стол. Правда, обед у них больше выглядел как трапеза дикарей: одно лишь соленое и более менее пряное от имеющихся на полках специй мясо, никаких овощей и гарнира. Ну волку такое только по душе, они фанаты мяса да побольше. А вот Чимин не особенно-то был поначалу в восторге. Пока не попробовал первый кусочек нежнейшего филе, пропитанного натуральными соками, щедро поперченное, посоленное. Намджун всю ночь не отлипал от его сосков, все лизал и царапал их, выуживая из ведьмы стоны, так теперь снова начал мучать, но уже вкусовые сосочки.

— Я сейчас кончу, — закатывает глаза Чимин, словно голодный зверь, нападая на горячее мясо под смех альфы.

— Не подавись, главное, — довольно ест парень, наблюдая за красивым лицом омеги, что правда выглядит сейчас словно на пике удовольствия. Чимин не из тех, кто сидит на модных диетах, ведет супер здоровый образ жизни, поэтому его правда можно купить едой, какой бы она ни была — главное, чтобы было вкусно. — После обеда будем собираться и возвращаться в академию. Дольше оставаться нельзя.

— Умеешь ты испортить мне день, — хмурит брови принц, обиженно накалывая следующий кусок мяса на вилку, отправляя его в рот.

— Не переживай, трахать я тебя буду и в академии, — Чимин резко поднимает голову, прожигая волка огненным взглядом, взмахом руки отправляя в лицо смеющегося шутника лежащее на столе кухонное полотенце.

Как Намджун и сказал, после обеда, приведя дом в порядок, собрав вещи, они отправились в путь. Чимин, правда, все то время, что они готовились к возвращению, ныл и прилипал к альфе с просьбами остаться еще на день, но волк был непреклонен, в конце концов выйдя из себя из-за этих капризов, строго приказал не приставать к нему. И принц не обижается, он понимает, что их и так накажут, но, если они будут оттягивать возвращение в академию, это наказание может стать еще хуже, чем сейчас.

Прибыв в академию, как они и ожидали, их сразу же хватают солдаты королевской армии и ведут на самый верх одной из башен. Парни не сопротивляются, они понимают, что эти сутки происходило в королевстве, ведь пропало сразу два наследника, которых никто не видел и не слышал. Об их пропаже или, вернее сказать, побеге не знает только ленивый. Возможно, эта весть уже даже до Изгоев добралась.

Чимина и Намджуна ведут прямиком в большой кабинет директора академии, где находятся уже все три правителя, прожигающих их ненавистными взглядами. Сейчас перед парнями не просто их родители, сейчас те, кто будет отчитывать их уже как безрассудных, безответственных наследников, граждан и студентов, которые обязаны подчиняться законам не только их государства, но и академии.

— Где вы были? — рычит Мари, опираясь ладонями о рабочий стол директора, который стоит в стороне. Аудульв и Эйнар сидят в креслах у книжных стеллажей, не решаясь вмешаться.

— В лесном домике, — смело отвечает Чимин, отпихивающий от себя руки держащих его стражников, грозно смотря и на тех, кто держит Намджуна под локтями, головой приказывая им отступить. Те слушаются.

— Ах, в лесном домике?! — истерично смеется Мари, разводя руки в стороны, переглядываясь со своими не разделяющими его веселье коллегами.

— Ну да, мы с Намджуном мирились, — Чимину очень хотелось бы заменить слово «мирились» на «трахались», только чтобы позлить и повеселиться, но, кажется, ни Мари, ни директор, ни двое других правителей эту шутку не оценят. Не сейчас.

— Я за вас с Намджуном очень рад! — кричит верховная, хлопая по столу ладонями, снова опираясь об него.

— Пап, пожалуйста, назначь нам наказание и отпусти, мы с дороги устали, — закатывает глаза омега, будто бы специально раздражая родителя.

— Твоей наглости нет предела! — взрывается Мари, отталкивается от стола и скорее обходит его, направляясь к Чимину. — Ты думаешь, отделаешься какими-нибудь внеучебными работами? Думаешь, походишь на дополнительные занятия, уберешь классы и будешь прощен? — снова нервно усмехается Мари, останавливаясь прямо перед сыном.

— А разве нет? Ты придумал наказание строже?

— Зачем ты нарываешься? — вдруг хмурится верховная, складывая руки на груди.

— Потому что я счастлив, папочка! — радостно улыбается, хватая родителя за плечи, встряхивая его. — А еще потому, что я выхожу замуж за Намджуна!

— Что? — у Мари аж глаза округляются, а взгляд перебирается с сына на альфу, стоящего рядом.

— Я не делал тебе предложения еще, — усмехается Намджун, который в принципе так же спокоен, как и его любимый. Им правда не дадут каких-то ужасных наказаний. По сути, всевозможные Мари перечислил.

— Мне и не нужно, я сам тебе его делаю, — хмыкает Чимин, поворачивая голову к волку, вздергивая подбородок.

— Не бывать этому, — строго вмешивается Мари и возвращается к столу директора.

— Я у тебя разрешения и не прошу, папочка, — усмехается омега, выводя этой нахальностью родителя. — Да и почему не бывать? Не вы ли хотели, чтобы Намджун был всегда рядом со мной? — глядит теперь не только на папу, но и на Аудульва. — Кто-то из вас его даже мне на хвост решил посадить, нянчиться со мной приказал.

— Сначала состязание, а потом можешь делать что хочешь, — заметно успокаивается Мари, понимающий, что сын просто опять хочет поиграть на эмоциях. Верховная не даст ему этого.

— А может, я сейчас замуж хочу! — ерничает омега.

— Успокойся уже и замолчи, — не выдерживает Намджун, закатывая глаза. — Мы приносим свои извинения, Ваше Величество, — волк низко кланяется и дергает Чимина за запястье, чтобы повторял за ним. — Мы совершили серьезную ошибку, ослушались и заставили вас всех переживать, — продолжает альфа, не отпуская Пака и не давая ему выгнуться обратно.

— Встаньте, — приказывает верховная взмахом руки. — Я ожидал такого от своего сына, но не от тебя, Намджун. Ты сильно меня расстроил.

— Все, что я могу, это лишь оправдываться своими чувствами к Чимину. Я не смог совладать с собой и не поддаться соблазну.

— Да, Чимин может оказывать дурное влияние, — хмыкает Мари, наклоняет голову вбок, задумываясь. — В общем так, — начинает громко, — вы оба в течение следующего месяца будете раз в неделю помогать в конюшне академии и до конца учебного года работать, когда требуется, в библиотеке. Если бы у Чимина был не такой длинный язык, то я бы сократил тоже до месяца, а так, Намджун, будет причина для тебя лучше его воспитывать, — довольно улыбается, когда замечает на лице своего ребенка недовольство. Чимин любит лошадей, хорошо умеет ими управляться, но вот убирать за ними терпеть не может. — И еще одно, — поднимает палец вверх, не давая студентам говорить, — как и требуется по уставу академии, вы будете самыми последними тянуть оставшиеся бюллетени на состязании, — это наказание может показаться плевым, но проблема в том, что оно весьма опасно.

Это значит, что тянуть свою команду: нападения или защиты, они будут теперь самыми последними, конечно, если за оставшиеся месяцы не найдется тех, кто провинится еще серьезнее, чем они. Мари поджимает губы и недовольно качает головой, встречаясь с Чимином взглядами. В положении младшего Пака самое последнее, что стоило делать — нарушать законы и устав, но верховная просто не может поступить иначе, особенно когда рядом директор и двое других правителей, один из которых обязательно потребовал бы справедливости.

— Теперь можете идти, — взмахом руки требует студентов удалиться. Намджуна и Чимина проводят на выход из кабинета солдаты королевской армии, захлопывая за ними дверь.

— Язык твой, а получаю нагоняй я, — бубнит под нос Намджун, позволяя Чимину притянуть себя для объятий.

— Ну папа же сказал: теперь у тебя есть мотивация лучше меня воспитывать, — играет бровями омега, закусывая губу.

— Выпороть бы тебя, — вздыхает альфа, оставляя долгий, но не глубокий поцелуй на персиковых губах парня.

Пусть их и наказали, да так, что мало не показалось, им все равно настроение это не испортило. Ничто теперь не заставит их грустить, только смерти это подвластно. Ведь отныне они стали сильнее, увереннее. Даже последнее место в рейтинге не страшит их. Кому действительно стоит бояться — это остальным выпускникам. Ведь союз Намджуна и Чимина на состязании будет представлять огромную угрозу для всех, их будет тяжелее победить, ни у кого со своими партнерами нет такой связи и полного понимания, как у них, — это их главный козырь. Теперь они вместе против всего мира, огромная снежная лавина, несущаяся со скоростью света, которую не остановить.