Глава III (2/2)

Отец Тэхена однажды нарушил закон, привел в их мир человека, умоляя трех правителей позволить ему остаться. Тогда Мари дал слабину в глазах Аудульва и Эйнара, потому что сам когда-то любил, потому что он не настолько строгий и бесчувственный правитель. Да и известие о том, что человек ждет ребенка от мага, стало решающим фактором. Омега просто не смог бы разлучить семью, взяв обещание, что человек больше никогда не вернется за стену, никогда больше не увидит своих родных и близких, никогда не будет пытаться с ними связаться, дабы сохранить существование этого мира в тайне, как и все немногочисленные, живущие здесь люди, станет оплачиваемым донором крови для вампиров. И Мари ни одного дня не пожалел о своем решении, потому что тот, в кого вырос Тэхен — его маленькая и тайная гордость. Ким очень сильная и мудрая ведьма, правда, иногда ведется на поводу у Чимина.

— Мне нужна была эта книга! — не выдерживает Чимин, уже вскрикивая на родителя. — Не трогай Тэхена, накажи меня, если так уж хочется побыть правильной верховной ведьмой.

— Зачем тебе книга? — недоумевает Мари, делая свой голос более спокойным и тихим, чтобы прогнать стресс у сына и тот смог почувствовать себя в безопасности.

— Со мной что-то происходит, — Чимин зачем-то вытягивает вперед дрожащие руки, смотря на них с каким-то животным страхом. Мужчина хмурится, аккуратно беря холодные ладони в плен своих, прижимая их к груди, притягивая омегу в родные объятия. — Папа, мои силы перестали меня слушаться. Я начинаю причинять вред окружающим из-за этого, — омега срывает голос, упираясь носом в плечо родителя, вдыхая запах древесины вперемешку с маслами и ягодами.

— В той книге ты не найдешь ответы на свои вопросы, — траурно заявляет Мари, прижимая голову сына к себе крепче. — Ответ есть только у меня и у того мага, который был таким же, как ты.

— Что ты имеешь в виду? Мага? Кто-то еще болел чем-то похожим? — сразу же осыпает мужчину вопросами, которые мучают Чимина уже несколько дней. Мари, обнимая его за плечо, ведет к подушкам у древа, присаживаясь на них, позволяя сыну лечь на свои колени.

— Это не болезнь, Чимин. Это дар, и очень опасный, тяжелый для твоих юных плеч, — омега гладит ребенка по волосам в надежде успокоить.

— И где этот маг сейчас?

— Он умер больше сотни лет назад.

— Тогда откуда ты знаешь, что был такой, как я? И вообще кто я? Сломанный? Девиантный?

— Тот маг оставил после себя множество учений, которые есть только в одном месте, — Чимин поднимается с ног родителя, слушая внимательно, будто уже готов побежать туда, куда скажет сейчас Мари. — У нас дома. Тем магом был твой дед.

— Что с ним было? Он так же не мог контролировать свои силы? — у Чимина глаза такие любопытные, в них отчаяние горит. Омеге в свои двадцать лет страшно быть тем, кто не умеет управлять собственной силой — силой, с которой был рожден, которую укрощал на протяжении всей жизни. А теперь она просто его порой не слушает.

— Научно это не доказано, сам понимаешь, тогда был другой мир. Но я думаю, что у него случился сбой в генетике. Его родителями были белый маг и темная ведьма, может, гены просто смешались, и он стал обладать двумя силами.

— Двумя? То есть… — у Чимина в голове шестеренки начинают крутиться, набирая с каждым разом обороты, грозясь подплавить молоденький мозг.

— То есть он был и темным магом, и светлым. Ему подчинялись силы природы и силы зла, стихии, потусторонний мир был доступен. Он мог делать все то, что могли делать только темные маги и ведьмы или же только светлые. Это были не просто силы, которые можно было приобрести. Они были у него с рождения, в крови, понимаешь? — голос Мари совершенно обеспокоенный, глаза совсем не радостные, Чимину даже кажется, будто папа что-то скрывает.

— Во мне его гены? Из-за него я теперь фрик? — Чимин явно недоволен тем, что услышал. Нет, это совсем не круто быть всемогущим. Он все же не такой тупой, ходил на уроки и подробно изучал их природу. Ему не сложно сложить генетику темных волшебников и светлых, представить, что тогда произойдет. Если бы это была химическая реакция, то она точно бы взорвалась. В омеге уже начинает с каждым днем что-то закипать, грозясь взорваться.

— Я молился, чтобы с тобой этого не произошло, я ненавижу себя и твоего отца за то, чем мы тебя наградили, — у Мари такие виноватые глаза, а лицо и вовсе потеряло естественный румянец, он все крепче и крепче обнимает свое дитя, явно раскаиваясь.

— Моего отца? А он здесь причем? — Чимин чувствует, что взорвется сегодня не от собственных сил, а от информации, которую пытается вкрадчиво рассказать ему папа.

— Твой отец был темным магом, — омега как-то резко меняет интонацию на крайне недовольную, пряча взгляд от сына.

— Ты никогда о нем не рассказывал. Где он сейчас? — Пак думает, раз они уж завели эту тему, то самое время расспросить родителя о своем отце, которого тот скрывал с самого рождения Чимина.

— Он умер, — отрезает Мари, будучи совсем немногословным.

— Как умер? Когда? Когда я родился? — снова Чимин мучает папу расспросами.

— Все, что тебе стоит знать, я уже сказал, остальное не бери в голову.

— Папа, он мой отец, я должен знать! Как выяснилось, у меня еще и дед с прибабахом был. Что ты еще от меня скрываешь? — Чимин отстраняется от папы, садясь теперь ровно на подушках, прижимая колени к груди, с обидой глядя на мужчину.

— Не отец он тебе! Не просто так я о нем не рассказываю. Он уже сделал достаточно с нашей семьей.

— А Хенджин, он и его отец?

— Нет, твой брат рожден от другого, — снова Мари сдержан в своих высказываниях, явно не хочет лишнего сболтнуть.

— И что мне теперь делать? Как управлять силой? Это лечится? — Чимин бегает глазами по напряженному лицу Мари, выискивая ответы в его глазах, считывая каждую эмоцию.

— Еще раз повторяю, это не болезнь. А с силой я тебе помогу, ты только пока что ее не применяй по поводу и без. Я же знаю, какой ты ленивый, вот тебя природа и наказывает, — грустно хмыкает Мари, поднимаясь на ноги, протягивая руку сыну. — Понимаю, ты боишься. Скоро выборы, на тебе ответственность. Я сам был таким, — омега снова притягивает ребенка к себе, так нежно обнимая, покачиваясь с ним, словно с малюткой.

Чимину внезапно становится так хорошо, будто все проблемы можно решить одним папиным голосом и согревающими объятиями. Одним «ты справишься» Мари убивает все сомнения ребенка в себе. Омеге как-то спокойнее на душе, больше уверенности появляется. Папа сказал, что поможет, не оставит его одного разбираться с этим, и парень хочет верить, хочет надеяться на свое единственное, самое дорогое существо.

— Тебе нужно очиститься, — предлагает Мари, выпуская омегу из объятий, беря за руку, идет с ним к Вековому древу. — Дотронься, — кивает он Чимину, смотря на вторую, свободную ладонь. — Древние с нами, — прикрывает глаза ведьма, вдыхая полную грудь свежего, порывистого ветра, когда вместе с сыном прикасается к многовековой коре мощного дерева. — Они питаются нашими страхами, нашей болью, — медленно перечисляет мужчина, сжимая ладошку парня. — Я был выбран ими, чтобы защищать вас, проводить через себя связь Древних с вами. Каждый месяц я прихожу сюда и отдаю часть своих сил им, молю о сохранении наших жизней от невзгод, — Чимин слышит, как ветер начинает усиливаться, а изнутри будто что-то пытается вылезти, будто часть его насильно забирают. Ту часть, которая съедает его, не давая покоя. — Однажды, когда ты заменишь меня, тебе придется общаться с ними.

— Папа, что происходит? — обеспокоенно спрашивает омега, глаза не смея открыть, впиваясь ногтями в ладонь родителя.

— Не бойся, дорогой. Они просто хотят забрать часть твоей негативной энергии, чтобы преобразовать ее в позитивную, подарить ее всем тем, кто придет к этому Вековому древу за помощью.

Чимин слышит лишь шум разбушевавшегося ветра, который обвивает его конечности, словно змея, надавливая на горло. Прерывистое дыхание учащается, грудь от страха вздымается, а кожей он буквально чувствует то, о чем говорит ему папа. Чувствует, как из него выходит то, что не дает жить спокойно, то, что мешает. Будто духи леса забирают все беспокойства, отнимают мрачные мысли, оставляя в душе юной ведьмы штиль.

Чимин открывает глаза раньше, чем папа, замечая легкую улыбку на его устах. Мари явно не боится этих неприятных по началу ощущений, вырывающихся наружу, он будто довольствуется процессом. И в очередной раз молодая ведьма восхищается тем, насколько родитель мудр, силен, умен и умиротворен. Чимин может лишь догадываться, какая ответственность лежит на папе, какой это стресс отвечать перед Древними, перед тысячами жителей, решать важные государственные проблемы и оставаться самым лучшим для сыновей, один из которых нехотя вечно его доводит.

Звук леса убаюкивает точно так же, как это пение у Чимина над ухом. Он почти закрывает глаза, сминает ткань папиных брюк, лежа у него на бедрах. Веки тяжелеют, в душе абсолютный покой, а тело как-то приятно побаливает, будто после продуктивной работы, за которую обычно себя нахваливать хочется. Рядом с Мари омега полностью расслабляется, чувствуя себя в безопасности, его охраняет этот мелодичный, сладкий голос, какие-то едва разборчивые слова, которые папа произносит даже не на пракельтском. Чимин не знает этого языка, но с затуманенным разумом от усталости и ментальных истязаний самого себя ему нравится сейчас слушать все, что не громче лесного ветра, шелеста деревьев и травы, перелетающих с ветки на ветку птиц, заигрывающих друг с другом своими голосками. Омега просто хочет быть рядом с папой, ощущать его безграничную силу и доброту, которой он обнимает, оставляя на светлых, перебираемых худощавыми пальцами волосах долгие поцелуи.

— Папа, — сонным голосом зовет он Мари, а у самого отчего-то одинокая слеза катится из краешка глаза, впитываясь в брючную ткань мужчины. — Мне так плохо без Намджуна.

— Вы помиритесь, — старается успокоить своего ребенка, хмуря лоб, скрывая боль от того, что он видит страдания мальчика.

— Он ненавидит меня, — шмыгает носом Чимин, прижимаясь к родителю, притягивая требующими руками его ближе для объятий. — Я не предавал его, папа, — говорит так отчаянно, будто весь мир ему не верит, и он в эту секунду надеется на веру самого последнего на Земле существа — самого родного, значимее всех остальных для его сердца.

— Знаю, малыш. Вы обязательно поговорите, — губы мужчины почти не отрываются от череды поцелуев туда, куда попадут: то по золотом отлитым волосам, то по лбу парня, то в прохладную щеку, в подбородок.

— Он даже слушать меня не хочет, — возмущается Чимин, подскакивая с колен мужчины, смотря на него красными, едва сдерживающими слезы глазами. — Упертый баран!

— Он волк, Чимин, — разряжает обстановку остроумием, правда, это не работает, и парень только закатывает глаза.

— Я люблю его, — как-то совсем отчаянно шепчет омега, пряча взгляд, крутя кольца на своих пальцах.

— И он тебя. Повремени, пока рога, которыми он упирается в землю, не дающие тебя выслушать, сломаются и толкнут его к твоим ногам.

— Ты его не знаешь. Он настырный, эти самые рога никогда не сломаются, — настаивает на своем, добиваясь от папы какой-то необъяснимой усмешки.

Уж Мари-то прекрасно знает Намджуна и его характер. Сейчас он расстроен, что дети попали в такую ситуацию, знает, что помирятся, в истинность омег и альф не верит, а вот в связь истинного создателя со своим существом уверовал тогда, когда впервые почувствовал силу Намджуна и Чимина вместе.

— Дай ему время. И себе тоже, — Мари магией из рукава своей рубашки достает белоснежный платок, протягивая его Чимину. — Тебе сейчас стоит сконцентрироваться на своей силе, — у Чимина какая-то детская обида на лице: губы надул, щеки вот-вот лопнут, глаза наполнены слезами, а пальцы вцепились в шелковый платок. Он напоминает ребенка, который пожаловался папе на плохого мальчика, упрашивая наказать его. Но в целом он согласен с мужчиной: больше, чем Намджун, его сейчас интересует он сам и его свалившиеся на голову проблемы.

Он смотрит на папу обиженными глазами, замечая ту самую веточку с полевыми цветами в волосах, сделанную одним из юных волшебников. Омега протягивает руку к ней, аккуратно вытаскивая, заботливо поправляя тянущиеся за веточкой пряди, приглаживая их. Чимин на цветы глядит долго, крутит их в руке, будто думает, что бы такого сделать, затем кладет на одну руку, а другая зависает в воздухе, прямо над растением, которое пускает стебли и лепестки, размножаясь новыми открывающимися бутонами. Мари, конечно, не ребенок, его невозможно подобным удивить, но все же он восхищается красотой, которую создают его ведьмы и маги — от малых до великих. В руке Чимин больше не может уместить то, что он смог создать буквально за секунды: венок с переплетенными веточками полевых голубых, розовых да желтых маленьких цветков. Он возносит над головой папы свой подарок, аккуратно надевая его, стараясь не испортить прическу верховной ведьмы.

— Сказал же, что тоже так могу, — снова обиженно дует губы, проявляя наигранную ревность к тому ребенку, подарившему эти цветы.

— Он красивый, — сдержанно заявляет Мари, думая о том, что его сын способен на более сложные и не менее чарующие заклинания. Мужчина обнимает своими ладонями лицо юноши, оставляя почти невесомый поцелуй на краешке чужих, пересохших губ. — Тебе пора на занятия, хватит прогуливать, — омега улыбается по-доброму, в его голосе даже не слышится строгости или недовольства, он заботливо вытирает оставшуюся влагу на лице сына и поднимается с подушек, утягивая за собой Чимина.

Мари возвращается к своему рабочему столу, делая вид, будто что-то читает в одной из книг, на деле же незаметно прослеживает за тем, как Чимин поправляет свою форму, подкрашивает губы блеском, смотря в маленькое зеркальце, проверяя, не потек ли карандаш для глаз. Он закидывает свою сумку на плечо, тянется к той самой запрещенной книге на столе, получая легкий шлепок по ладони от папы. Омега сводит брови, поджимает губы, но все же не решает играть с нервами родителя, оставляя книгу ему вместе с прощальным поцелуем.

Мари ждет, пока Чимин отойдет на достаточное расстояние или вовсе исчезнет из виду, хлопает книгой, но сдержанно откладывает ее в сторону, с нездоровым перфекционизмом поправляет бутыльки, которые и так стоят в абсолютно ровном ряду, вздергивает бровь, говорит четко и громко:

— Выходи. Ты достаточно услышал, — поднимает голову, когда тот, к кому обращаются, не решается показать себя. Мари смотрит в сторону камней, что больше человеческого роста раза в два, прикрытых деревьями и кустами. — Я жду.

Мари слышит шелест листвы, беспорядочный хруст веток и пока еще не сильную вибрацию, тянущуюся к его ногам. Он разворачивается полностью к тем самым камням, вздергивая подбородок, когда видит эти насыщенные синим цветом глаза во тьме лесной, что приближаются с каждым шагом, нарастающим вибрации. Чем ближе существо подходит, тем больше омега может рассмотреть деталей: огромные лапы с длинными когтями ступают по траве, вырывая ее, уши дергаются, прогоняя ветер и насекомых, а пасть неспешно открывается, угрожающе показывая белые, сточившиеся клыки. С каждым шагом голова Мари все поднимается, потому что существо, а вернее чарующий своей красотой и опасностью белый волк, возвышается над ним, испепеляя горящими синими глазами. Отросшая, гладкая шерсть его вздымается, развеваясь и путаясь от порывов ветра, вырывая некоторые волоски, которые опадают на землю, словно прочные струны.

— Зачем ты здесь? — задает вопрос вслух, не применяя свою связь с созданием. Он держится совершенно спокойно, даже несмотря на то, что перед ним сейчас стоит волк ростом и длиной около двух метров, шириной примерно в три раза больше любого волшебника, вампира или человека.

— Решил поохотиться, — отвечает через внутренние каналы Намджун.

— Много поймал? — хмыкает Мари, распознавая глупую ложь.

— Достаточно, — волк обходит ведьму, подбираясь к подушкам около Векового древа, наклоняя к ним голову. Мари слышит едва различимый, жалобный скулеж, видит, как эти угрожающие, обычно узкие глаза округляются, превращаясь в щенячьи, а большой мокрый нос водит по ткани подушек, принюхиваясь.

— Ты скучаешь по нему, — Мари опускает в сожалении плечи и плетется к волку, падая коленями на подушки, проводя по холодной, пушистой шерсти ладонью, смотря на то место, где сидел только что его сын. Туда же теперь грустно смотрит побитый волчонок, у которого сердце кровоточит.

— Скучаю, — не отрицает Намджун. — Но он предал меня! — зверь рычит, пугая этим даже Мари, который, не подавая виду, шикает ему, притягивая большую голову к себе.

— Я верю своему сыну. Он не мог этого сделать. Ты сам все слышал, — мужчина откидывается спиной на Вековое древо, кладет подушку на свои ноги, позволяя волку положить на нее и часть ног свою тяжелую голову. — Поговорите друг с другом. Сейчас ты ему особенно нужен, — едва шепчет, тянется к собственной макушке, снимая цветочный венок. Он показывает цветы приподнявшему нос Намджуну, который сразу же наклоняется ниже, позволяя верховной ведьме положить совершенно маленькое в соотношении с головой северного волка естественное украшение, созданное магией любимой ведьмы, что зверь сразу же чувствует, внутренне успокаиваясь, прогоняя злость и тоску, прикрывая веки.

Мари пропускает через пальцы длинную, местами грубоватую шерсть, взлохмачивая ее, потихоньку забирая негативную энергию у юноши, отдавая ее Вековому древу, что за спиной. Намджун ему совсем как сын, он любит его, считает членом семьи, никогда не отказывая в помощи или совете, в желании просто поговорить. У юноши нет одного родителя — вполне нормальное дело для этих мест, тем более, когда второй родитель занимает трон. Мари, Аудульву и Эйнару пришлось многим пожертвовать, в первую очередь своими семьями и их благополучием. И если первый до последнего боролся, не желая бросать своих мальчиков одних, будучи преданным любимым, то правители волков и вампиров даже и не пытались сохранить свои семьи — им важны лишь их наследники. Правда, не совсем в этом дело, не из-за понимания Намджуна и сострадания он близок Мари. Есть тут более серьезная причина, которая уходит корнями к отцу молодого волка.