le saut dans le vide (2/2)
— Что ж, хорошо! Катя, я очень жду нашей встречи в понедельник.
— Взаимно, Доминик. Спасибо за доверие!
— До встречи!
Катя не выдержала — швырнула трубку в стену. На шум прибежала испуганная Маша. Катя подняла на неё глаза и попросила:
— Машенька, закрой дверь и побудь со мной, пожалуйста.
— Х-хорошо, — кивнула Маша. — Ты сегодня весь день странная.
— И не без причины… — задумчиво проговорила Катя. — Маша… Ты должна знать, что я ухожу из компании.
Маша, поднявшая с пола то, что пару минут назад было трубкой радиотелефона, выпрямилась и застыла с непередаваемым выражением лица.
— Катя, опять?! Сколько можно?
— Ты поедешь со мной в Париж?
— В Париж? — Маша выбросила трубку в корзину для мусора и недоумённо посмотрела на подругу. — Зачем?..
— Работать. Я улетаю из России. Английский на базовом уровне ты знаешь, французский выучишь…
— Не понимаю, Кать… Зачем тебе уезжать в Париж?
— Это очень сложно. И я всё тебе расскажу, обещаю, но уже во Франции.
— Вы с Александром Юричем что, расстаётесь?
— Маша, всё потом. Я… Я понимаю, что многого прошу. И ты совсем к этому не готова, но… Я же тоже не готова. И понятия не имею, что со мной будет… В первое время, по крайней мере… Я не знаю, не могу представить. И тебе точно будет со мной тяжело. Может, даже невыносимо. Я просто… — Катя окончательно потеряла нить рассуждения и почувствовала упадок сил, но спустя полминуты собралась. — Мне нужна связь с прежней жизнью. Если я лишусь всего, я боюсь… Я не знаю, чего боюсь. Боюсь потерять себя. Ты, конечно, не должна разлучаться с Федей и Егоркой, мы всё организуем… Визы… Я сделаю всё, чтобы они прилетали к тебе… Посмотрите мир…
Речь её оборвалась, потому что её повело от слабости. О необходимости есть Катя так и не вспомнила.
— Кать, у тебя сахар упал, по-моему! — Маша всерьёз испугалась. — Я сбегаю, возьму что-нибудь у Тани!..
— Нет, не надо, — Катя успела схватить её за руку. — Ты не знаешь, Саша на месте?..
Катя впервые назвала Воропаева вот так в присутствии подчинённой, и Маша поняла, что дела совсем плохи.
— Да, Катюш. Недавно приехал из «Атлантика».
— Я к нему. А ты подумай пока о моём предложении. Хочешь, созови экстренное заседание… — усмехнулась Катя. — И забронируй нам два билета на утро субботы… Если всё-таки решишься.
—Х-хорошо… Кать, а Андрей Палыч-то где?
— На пути в Лондон.
— Он что, тоже уходит?!
— Нет, просто в Англии у него есть дела. Ты же знаешь, мы будем выходить на британский рынок… То есть… Не мы, конечно. Компания, в которой я больше не работаю.
Катя погладила подругу по голове и побрела в президентский кабинет, который казался ей сейчас бесконечно далёким. Она рухнула в кресло, стоило ей наконец-то зайти внутрь. Саша тут же вскочил с места и даже перепрыгнул стол, чтобы оказаться рядом с ней как можно быстрее.
— Какие спецэффекты, — Катя еле ворочала языком.
Он метнулся в приёмную и рявкнул:
— Марина, эспрессо с тремя ложками сахара, немедленно!
Вернувшись в кабинет, Саша присел на корточки рядом с Катей и покачал головой.
— У меня просто слов нет. Ты что, хочешь лететь во Францию в гипогликемической спячке?
— Я вообще не хочу лететь во Францию… И эспрессо не хочу. У тебя конфеты были… Вот их хочу.
Те самые, которые ассоциировались у него с ней и которые он то и дело покупал, просто чтобы они лежали в столе и ждали своего часа. Он со вздохом достал их из ящика и отдал коробку Кате. Она съела две конфеты и некоторое время лежала, дожидаясь наступления эффекта. Потом открыла глаза и умоляюще взглянула на Сашу.
— Возьми завтра выходной. Пожалуйста.
— Зачем? — немного сердито спросил он. Его раздражало её наплевательское отношение к себе, да и ответственность за эти глаза, в которых читалась мольба, придавливала его, тяжёлая, как могильная плита.
— Я хочу побыть с тобой столько, сколько смогу. С родителями я поговорю сегодня. Соберу чемодан и приеду к тебе. Пожалуйста… — она нашла в себе силы перестать опираться на спинку кресла и обняла его, уткнувшись лицом ему в живот. — Пожалуйста.
— Не знаю, получится ли.
— Сделай так, чтобы получилось, а?..
— Александр Юрьевич, эспрессо с тремя ложками сахара… — Марина, стремительно розовея, уставилась на Катю, вцепившуюся в начальника. — Простите, кофе-машина сбоила…
— Спасибо, Марина, — Саша забрал у неё чашку. — Идите. — Она ушла, и он обратился к Кате: — Малыш, мне нужно чашку куда-нибудь деть. Отпусти.
Катя со вздохом разомкнула руки, сцепленные в замок на его пояснице.
— Не представляю, как смогу от тебя уехать. Как вызову такси и поеду в аэропорт. Не представляю…
Он тоже не представлял — именно поэтому идея с выходным пугала его до чёртиков. Кто-то должен был быть сильнее, и этим кем-то, конечно, станет он. Он открыл в себе новые качества, но остался Воропаевым.
— Катя, — он поставил чашку на журнальный столик и заставил её подняться с кресла, — давай ты сейчас поедешь к родителям?.. Или ты ещё хочешь попрощаться с женсоветом?
— Нет, — она замотала головой и прижалась к нему, поцеловала в ярёмную впадину. — Долгие проводы — лишние слёзы. Я Машу позвала с собой… Чтобы у меня был хоть кто-нибудь. Наверное, не согласится…
— А я думаю, согласится. Она барышня преданная.
— Я тебя безумно люблю, с ума схожу…
Катя всё-таки выпросила у него первый за день настоящий поцелуй — он всегда зажигался от её признаний вот таким интимным шёпотом. Она чувствовала, что он хочет разделить их невидимой стеной, и боялась этого до истерики. Сейчас страх отступил, и нечто, почти напоминавшее ликование, затапливало душу. Саша усадил её на стол и целовал жадно, нетерпеливо, требовательно, словно хотел оставить на ней метки: моя, моя, только моя. Кожа горела под его прикосновениями, как будто на ней распускались пылающие цветы. И вдруг всё кончилось.
— Я тоже тебя люблю, — выровняв дыхание, произнёс Саша и отстранился. — Сильнее, чем мог помыслить. Но сейчас тебе нужно ехать к родителям. Кирилл тебя отвезёт.
— Ты совсем железный, да? — грустно хмыкнула Катя и застегнула сначала его, а потом и свою рубашку.
— Один из нас должен быть железным, — он отвернулся от неё, наклонился над столом и вцепился в него до побелевших костяшек. — Думаю, сегодня тебе лучше переночевать на Соколе.
— Я поняла.
Она разозлилась — и хорошо. Пусть лучше злится, чем рассыпается на куски.
…Ночевать на Соколе именно сегодня было совершенно невыносимо, но она выполнила Сашину просьбу. Мама плакала даже больше, чем она сама — переживала и за дочь, и за человека, которого в глубине души уже считала зятем, и за Андрея. Отец орал, потому что ему сказали только часть правды, и никак не желал успокаиваться. Хорошо, что у Кати была ясная задача: собрать чемодан. Этим она и занималась. Утром она плюнула на всё и уехала к Саше на такси, прихватив с собой многострадальный чемодан. Родителям сказала, что позвонит уже из Парижа и пригласит их в гости, как только полноценно устроится во французской столице.
Саша открыл ей дверь, уже одетый в костюм, и Катя поняла, что никакого совместного выходного не будет.
— Я всё равно буду здесь, — сварливо заявила она и горделиво прошествовала в прихожую, постукивая колёсиками чемодана.
— Хорошо, — пожал плечами Саша.
В гостиной они сели на диван на пионерском расстоянии друг от друга и некоторое время молчали. Первым заговорил он.
— На каминной полке адрес квартиры в Париже, где ты сможешь жить столько, сколько потребуется. Она небольшая, но зато в центре города, с прекрасным видом. Принадлежит другу моего отца, офтальмологу, который сейчас работает в Африке с «Врачами без границ». Вам с Машей места хватит.
— Спасибо.
— «Блэкберри» лежит на прикроватном столике в нашей спальне, со всеми документами и руководством пользователя. Мой новый номер там же, как оформишь французскую сим-карту, обязательно напиши мне на него. Старый пока забудь. Маше объясни, чтобы не обсуждала ничего ни с Фёдором, ни тем более с подругами.
— Хорошо.
— И вот ещё что… — Саша вытащил из кармана бархатную коробочку бордового цвета и вложил её в Катину холодную ладонь. — Открой, пожалуйста.
Она открыла. Сердце пропустило несколько ударов — в коробочке было кольцо, похожее на помолвочное: из белого металла, с большим квадратным бриллиантом в обрамлении двух прямоугольных поменьше.
— Я хотел подарить тебе фамильное… А потом понял, что в нынешних условиях это было бы неразумно. И вспомнил, что давным-давно купил это кольцо эпохи ар-деко в винтажном магазинчике — кстати, во Франции. Не знаю, чем я тогда объяснил себе эту покупку. Никакой значимой женщины в моей жизни на тот момент не было. Но вот получается, что спустя годы оно тебя нашло. Это не помолвочное кольцо. Я не хочу, чтобы наша помолвка была вот такой — в спешке, на чемоданах. Это… кольцо-обещание. Примеришь?
— Я… — Катя растерялась. — Спасибо… Я примерю, но… Это слишком дорого…
— Катя, не выводи меня из себя, ладно?
Он сам надел кольцо на безымянный палец её левой руки — подошло идеально.
— А почему на левую?..
— Во Франции принято так. Чтобы все точно знали, что твоё сердце занято.
— Спасибо…
Она придвинулась к нему и обняла его настолько крепко, насколько хватало силы. Чмокнула в щёку и прошептала:
— Я тоже оставлю кое-что с тобой. Правда, это не материальная ценность…
— Договорились. Я поеду, ладно?.. Прости, но я не могу позволить себе выходной. Совсем скоро показ…
— Я тебя дождусь. Ты же приедешь вечером?..
Саша отодвинулся, поцеловал тыльную сторону её ладони и встал с дивана.
— Я позвоню.
Катя понимала, что он не приедет, но не хотела в это верить. Позволила ему уйти и даже закрыла за ним дверь.
…К десяти вечера она дошла до крайней степени отчаяния. Бродила по квартире как тень, несколько раз выпила кофе и даже что-то съела; успела поговорить с Машей — они условились встретиться в аэропорту за три с половиной часа до вылета. Саша всё не звонил, и она сама набрала номер его мобильного.
— Да, — голос отстранённый, почти стальной.
— Саша, скажи мне, что ты приедешь.
— Прости, нет.
Она взвыла — не сдержалась. Но тут же прикусила губу.
— Почему?..
— Потому что ты не сможешь уехать, если мы проведём эту ночь вместе. Прости. Я так решил.
— Это жестоко, — пролепетала Катя, захлёбываясь слезами.
— Я тебя люблю. Счастливого полёта.
…Саша положил трубку на рычаг и убрал со стола Катину фотографию. Коробку конфет выбросил. Всего лишь два жеста, но вполне реальная, физически ощутимая боль. Некстати (или кстати?) в кабинет вошёл Малиновский. Молча сел напротив и сверлил взглядом стену, как будто она нанесла ему личную обиду. Расставание со Ждановым давалось ему нелегко.
— Не будь вы с Андреем стопроцентными гетеросексуалами, я не пожалел бы денег и устроил бы вам свадьбу, — озвучил свои мысли Саша.
— Ценю твою щедрость. Ты почему не с Пушкарёвой?
— По миллиону причин… — неопределённо ответил Саша. — Рома, я могу переночевать у тебя?
— Разве я могу отказать горячо любимому начальнику? Поехали.
***
03.09.2006, поздняя ночь</p>
</p>
Это последняя запись в этом дневнике. Я пишу, уже зная, что когда-нибудь ты доберёшься до этих строк. Извини, если увидишь кляксы — я продолжаю плакать. Я пыталась остановить слёзы, но пока не получилось.
Ты, наверное, правильно поступил, не приехав. Я даже знала, что ты так и сделаешь, но убедила саму себя в том, что ошибаюсь. Это помогло мне тебя отпустить. Нет, не «наверное». Ты точно поступил правильно. Я могла бы подумать, что ты не испытываешь ко мне никакого серьёзного чувства — настолько легко, казалось, ты это сделал. Настолько просто тебе дался наш короткий разговор по телефону. Но мне хватает ума понять, что это лишь видимость. Я тебе верю. Я знаю, насколько тебе дорога. И это, конечно, до сих пор невозможно уложить в голове…
Я нашла внутри кольца гравировку. Чуть не умерла… Спасибо… «Ты была всегда». Это… Чёрт, опять клякса. Прости… Я не знала, что может быть вот так больно и так хорошо одновременно. «Ты была всегда». Это красиво, совсем не банально и ужасно ценно… Нет, это не имеет цены. Может, это меня и спасёт. Вот эти три слова…
Я знаю, о чём ты. Я тоже чувствую всё так, словно ты был всегда. Словно до тебя мир вообще не существовал — только как мираж над пустыней. Я люблю тебя бесконечно. Может, эти строчки согреют тебя в нужный момент, если вдруг тебе будет совсем плохо. Ничего не изменится. Ни за месяц, ни за полгода, ни за любой другой срок. Моя любовь к тебе станет только сильнее.
Береги себя и свои драгоценные нервные клетки, мой самый любимый человек. У нас всё получится. И нет, я не буду просто сидеть сложа руки.
До встречи,</p>
твоя Катя</p>
(также известная как малыш)</p>
</p>
***
Она сидела в самолёте, думая о том, что до взлёта остались считанные минуты, и пыталась примириться с этой мыслью. Посадка давно закончилась, бортпроводники закрыли двери. Выйти отсюда ей уже не удастся. Москва и всё, что включало в себя это слово, в эту самую минуту становилось частью прошлого. Аэрофобия отступила; гораздо страшнее было осознать и прочувствовать, что большая глава её жизни подошла к концу. Поставлена точка. Страницы перевёрнуты. Перед ней — чистый лист.
Она никогда не боялась чистого листа. Знала, что сможет выразить всё, чем жила её душа, даже если придётся долго искать нужные слова. Но сегодня всё было иначе. Сегодня внутри звенела пустота, и не было этому состоянию никакого другого определения. Пустота. Побочный эффект разочарования. Разочарования в самой себе. Всё вышло неправильно, скомканно: она пошла на поводу у слабости и потому не смогла побыть с Сашей в последний раз на долгое время вперёд. Если бы не эта её слабость, он вернулся бы домой. Напитался бы её любовью, получил бы ещё одну порцию солнечной энергии… Вместо этого он добровольно лишил себя такой возможности.
Она и с остальными попрощалась совсем не так, как должна была. И с родителями, и с женсоветом, и с Юлианой… Зорькина умудрилась обидеть. Но сил переживать ещё и об этом, к счастью, не было.
— Катя, ты летать боишься?
Маша смотрела на неё с беспокойством.
— Нет, Машуль. По-моему, я больше ничего не боюсь.
Le saut dans le vide — прыжок в бездну — начинался прямо сейчас.