ну зачем твои мрачные небеса видят меня как рентген (2/2)

Александр тем временем позабыл о Брюллове и вглядывался в фотографию Кати и Борщёва.

— Нет, ничего страшного, но сама понимаешь, я не могу не поддержать маму… Вот поэтому я тебе и звоню. Заменишь меня на этой неделе? Оставить за главную я могу только тебя, Эльвира на эту роль совсем не годится…

— Конечно, Юлиана. Не беспокойтесь, главное — это мама. А я всё проконтролирую.

— Спасибо, Катенька. Свой ежедневник со всеми задачами я оставила на столе. Если что, звони, пиши в любой момент, хорошо?

— Обязательно. Удачи вам и здоровья маме!

— Спасибо, дорогая.

Катя закрыла телефон и тут же вырвала полароидный снимок из рук Воропаева.

— Что там такое с маман Виноградовой?

— Операция. Юлиана улетает домой, а я остаюсь за главную.

— Ну, учитывая, что ты де-факто руководила «Зималетто», думаю, с агентством из трёх человек ты справишься. А зачем ты носишь вашу с Мишенькой фотографию в сумке?

— Это что за сцены ревности? — процитировала его Катя.

— Никакой ревности. Дружеское любопытство.

— Ну, если дружеское… Не знаю, зачем. Невнимательно перекладывала вещи из одной сумки в другую, вот она и затесалась среди них.

— Только поэтому? — Александр звучал почти строго.

— Только поэтому.

— Тогда пойдём к Врубелю.

Катю с детства завораживали монументальные тёмные творения этого художника. Она любовалась фантазийным «Утром» и даже не замечала, что Воропаев любуется ею, восторженной и одухотворённой.

— Тебе всё это очень подходит, — Катя обвела рукой висевшие на стенах картины. — И масштабом, и мрачностью.

— То есть, по-твоему, я рыцарь мрачного образа?

— Ну какой ты рыцарь? Девушек похищаешь, горничных портишь.

— Пока никто не жаловался.

Когда они вышли из музея, не было ещё и двух часов дня. Снова светило солнце, погода была по-весеннему тёплой — удивительная аномалия для Петербурга. Александр предложил прогуляться, и Катя согласилась. Завидев большой торговый центр на Невском, он потянул её в магазин фототехники и купил «Полароид» и несколько кассет к нему.

— Делать тебе нечего, — качала головой Катя, но в глубине души радовалась, что у них останется память об этом дне.

Она прислушивалась к своим ощущениям и понимала: у неё получилось переключиться. После вчерашнего затмения и короткого смятения этим утром она словно перегруппировалась, переключилась на другой режим, и их с Воропаевым флирт перестал опасно искрить. Теперь он гораздо больше напоминал дружеское подтрунивание, и её это устраивало. Меньше всего на свете она стремилась начинать новые отношения, тем более — с Александром.

Они гуляли без определённой цели и никуда не спешили. Сделали несколько фото, обращаясь за помощью к горожанам и туристам. Самыми удачными, на взгляд Кати, получились снимки на Поцелуевом мосту: купол Исаакиевского собора позади них заливало солнце, а сами они, улыбаясь, смотрели в глаза друг другу. Так вышло, потому что Александр уговаривал Катю следовать обычаям, связанным с этим мостом с говорящим названием.

— Хочешь, поцелую тебя как в советском кино, не разжимая губ? — не сдавался Воропаев.

Катя со смехом отнекивалась, и именно этот момент запечатлела пожилая туристка из Лондона, с которой они обменялись любезностями, а потом здорово разговорились, как будто были знакомы сто лет. Миниатюрная старушка по имени Элизабет оказалась жутко харизматичной, да ещё и обладала знаменитым английским чувством юмора, и после недолгой беседы они решили сфотографировать её на том же месте. Фото делала Катя, причём Александр влетел в кадр в последний момент и смачно чмокнул гостью из Лондона в щёку. Элизабет расхохоталась как старый хрипатый моряк, и у Кати получились очень живые снимки, один из которых они подарили новой знакомой.

Распрощавшись с ней, Катя поймала себя на мысли, что снова смотрит на Александра по-новому — уже в который раз. В общении с незнакомкой из другой страны, понятия не имевшей, кто он такой, Воропаев раскрылся с неизвестных ей сторон и был лёгким, смешливым и очень учтивым.

После долгой прогулки они отогревались финским рыбным супом в ресторане с видом на набережную Фонтанки. Александр следил за тем, чтобы Катя ела с удовольствием, не отвлекаясь ни на какие размышления, и у неё получалось. Но пока они ожидали домашний ягодный чай, он сказал:

— Ты грустная.

— Нет. Просто задумчивая, но это моё обычное состояние.

— То есть ты никогда не отдаёшься впечатлениям и эмоциям?

— Каждый раз, когда я так делала, заканчивалось всё плохо. Вообще не обращай на это внимания… Лучше расскажи, не показалось ли тебе вчера, что ты в абсурдном сне?

Александр рассмеялся.

— Да, к грязным танцам с Катей Пушкарёвой жизнь меня не готовила.

— Извини.

Весёлость покинула его мгновенно, уступив место бессильному раздражению.

— Катя, объясни, за что ты извиняешься.

— Да просто… глупо получилось. Не понимаю, что на меня нашло.

— На тебя ничего не находило, чёрт возьми! — последние два слова получились слишком громкими, и Воропаев перешёл на шипение: — Ты просто молодая девушка. Тебе может хотеться чего угодно. Выпить, потанцевать, расслабиться, не думая о том, что за тобой наблюдает всевидящее око Валерия Сергеевича Пушкарёва. В этом нет ничего глупого. Это нормально. Когда до тебя наконец-то дойдёт?

Она молчала.

— Я не знаю, что за люди окружали тебя до того, как мы начали общаться. Хотя примерно представляю… — он ухмыльнулся. — Но со мной ты можешь ничего не стесняться. Не думать о том, как ты выглядишь в моих глазах, потому что ты выглядишь прекрасно, поняла? И вчера ты… — он безнадёжно махнул рукой. — Впрочем, какая разница. Тебе до этого дела нет.

Официант наконец-то принёс два френч-пресса с ароматным чаем и чашки.

— Что «вчера я»? — требовательно спросила Катя, когда он ушёл.

— Вчера ты выглядела потрясающе. Но ты вряд ли способна воспринять эти слова адекватно.

Она смущённо улыбнулась.

— Правда?

— Знаешь, я начинаю понимать, почему Андрей так часто на тебя орал, — закатил глаза Александр.

— А сам не орёшь, — довольно произнесла Катя.

— У меня другие методы. Да и природа наградила таким голосом, который повышать необязательно.

Всё-таки ему было свойственно самолюбование, и Кате это действительно нравилось. Такое открытое признание собственной привлекательности было проявлением свободы и честности, и она могла лишь позавидовать этим качествам.

Чай они пили долго. Питер наконец-то вспомнил, что стояла середина марта — небо затянуло тяжёлыми низкими тучами. Пошёл мокрый снег, и выходить в эту слякоть совсем не хотелось. Но неизбежно пришлось.

В «Астории» они разошлись по номерам. Катя не торопясь вымыла волосы и сделала укладку, помня о том, что с Ленинградского вокзала придётся ехать сразу в офис. Можно было отправиться в салон, но сорить деньгами она больше не могла — подарок для Александра влетел ей в копеечку. Закончив возиться с причёской, она аккуратно сложила все свои покупки и ещё раз пересмотрела сделанные сегодня фотографии. Всё пыталась осознать простую истину: Воропаев отвёз её в Петербург, не спросив разрешения, а ей понравилось. И карточки эти будут согревать её ещё очень долго.

Катя оглядывалась назад, в недалёкое прошлое, и не могла найти точку, в которой Александр стал для неё по-настоящему важен. Произошло это до того, как началась их странная дружба. А когда, она не знала. Возможно, всё-таки в тот момент, когда он единственный честно высказался о её неудачной попытке смены имиджа. Андрей решился на откровенность уже после, да и то был мягок и неискренен.

Ей было страшно от того, насколько быстро Андрей превратился в прошлое. Чувства, совсем недавно лишавшие её воли и разума, не то что потускнели — просто погасли, как гаснет последний уголёк в потухшем костре. А она так верила в то, что это была любовь. Та самая, на всю жизнь.

Ещё страшнее было то, что столь же стремительно Александр заслонял собой весь мир. Любая мелочь, произошедшая между ними, казалась значительной. Возможность называть его Сашей ощущалась как привилегия. Именно его мнение было самым важным, определяющим. Именно ему она доверяла больше, чем себе. Именно с ним ей было интересно и говорить, и молчать, и спорить, и шутить.

Она влюблялась в Александра Воропаева. Это новое чувство окутывало её с головы до ног медленно и неспешно — как лёгкое мягкое одеяло, как тёплая солёная вода.

— Нет, этого быть не может, — пробормотала Катя.

Вечером он постучался в её номер и пригласил на ужин. Она отказалась, сославшись на срочное задание от Юлианы. Он недоверчиво хмыкнул и ушёл, но вскоре вернулся. До прибытия такси оставалось два часа.

— От чего ты прячешься? — с этими словами он прошёл в гостиную, не спрашивая её разрешения.

— Я не прячусь.

— Хорошо, я зайду с другого угла. Ты, помнится, обещала поделиться некими мыслями насчёт меня. По-моему, самое время. Потому что в Москве его не будет.

Он сел на диван и взглянул ей прямо в глаза. Катя отошла к окну и повернулась спиной к своему гостю.

— То есть теперь ты мне врёшь, — так ничего и не дождавшись, резюмировал Воропаев.

— Нет. Я формулирую эти самые мысли, — нервно ответила она. — Подожди немного.

Собравшись с силами, она подошла к дивану и аккуратно опустилась на подлокотник — подальше от Александра.

— Знаешь… Я хочу попросить тебя об одолжении. Давай оставим наши… игры, флирт… называй, как хочешь… в этом городе. Ты очень правильно заметил, что в Москве нас ждёт нехватка времени. Да и вообще… Там нас ждёт многое. Тебя — сёстры, одна из которых меня ненавидит, и непаханое поле в «Зималетто». Меня — работа, к которой я никак не привыкну. Я только что закончила мучительные отношения и поняла, что ничего вечного в этой жизни нет. А нам ведь интересно и хорошо вдвоём, правда? Я не хочу это терять. Не хочу рисковать ради какой-то призрачной иллюзии. Мы можем и должны быть друзьями. Настоящими, без двойного дна и подтекстов. Это гораздо долговечнее и надёжнее, чем попытка быть вместе, которая обернётся выжженной землёй и нелепыми пьяными звонками. Ни ты, ни я ни к чему не готовы. Тебя обожгла история с Верой, у меня свой печальный багаж… Не говоря уже о том, что между нами всё ещё стоит ваша компания. Ты человек логики и расчёта и согласишься со всеми моими доводами. Так ведь? — с надеждой добавила Катя.

Александр сам себя не понимал. Последние несколько дней он думал примерно о том же, а в эту минуту не мог совладать с гуляющими желваками. Такая Пушкарёва раздражала до зубовного скрежета. От её заведомо обречённого тона опускались руки, но в то же время он раззадоривал, вызывал протест, как и её трусливое «Так ведь?», на которое хотелось рявкнуть только одно: «НЕТ, НЕ ТАК».

Он видел её насквозь. У неё дрожали пальцы и трепетали ресницы, потому что она ждала всего сразу: и его согласия, и его отказа. Её разрывало надвое, и это наверняка было больно, но она всё равно делала это с собой с видом великомученицы. Как же он сейчас злился. Как же ему хотелось парировать — и не словом, а делом.

Он поднялся с дивана, подошёл к Кате и, глядя на неё сверху вниз, отчеканил с самой вежливой улыбкой:

— Я согласен.

В «Красной стреле» они не проронили ни слова.