мы продолжим с тобой не спеша танцы на нервах (1/2)

За обедом Александр ел с таким аппетитом, что и без того прекрасная еда в ресторане при «Астории» показалась Кате ещё вкуснее. Сделав первый глоток эспрессо, он мечтательно проговорил:

— Наконец-то настоящий кофе.

— Всегда заказываете чёрный без сахара? — полюбопытствовала Катя, орудуя ложкой в своём капучино с ванильным сиропом.

Он кивнул.

— В США пил американо огромными стаканами, но потом провёл каникулы в Италии и столкнулся с таким презрением к этому напитку, что вернулся к эспрессо.

— А я вообще больше всего люблю крепкий листовой чай.

Катя вдруг подумала, что ещё вчера пила заваренный Андреем чай на его кухне. Не верилось, что это было так недавно — слишком многое успело произойти за последние несколько часов. Она машинально достала из сумки мобильный и просмотрела входящие. Ответила маме и нерешительно уставилась на очередное сообщение от Андрея. Открывать его не хотелось, и она захлопнула «раскладушку». Воропаев внимательно за ней наблюдал.

— Вы допили свой капучино? — он заглянул в её чашку. — Пойдёмте гулять, пока солнце не скрылось.

— Вообще-то у меня была одна идея… — задумчиво произнесла Катя, и он понял её с полуслова.

— На кладбище мы не пойдём, — жёстко ответил Александр. — И не просите.

— Давайте просто пройдём мимо, вдруг увидим какой-нибудь знак!

— Мы не можем просто пройти мимо, Катя. Веру похоронили на Смоленском православном кладбище. Это довольно далеко отсюда. И я не имею ни малейшего представления, как… её найти, — с горечью сказал он.

— И всё-таки попытаться стоит, — настаивала она. — Вам станет легче, обещаю.

— Да не станет мне легче, — прорычал Александр. — Мне и тяжело-то не было. Что толку смотреть на могилу в надежде хоть что-нибудь испытать?

— Не спорьте со мной, пожалуйста. Доверьтесь моей интуиции.

— Где же была ваша интуиция, когда Жданов вам врал, да ещё так топорно?

Катя сверкнула глазами.

— Я была влюблена. А к вам у меня нет ничего, кроме уважения.

Он поднял бровь, но не стал комментировать её уверенную ложь. Хочется ей так думать — ему же лучше.

— Хорошо, будь по-вашему. Но после того, как я исполню ваш каприз, всё будет по-моему.

Катю это вполне устраивало. Они зашли в ближайший цветочный салон; Александр выбрал тёмно-бордовые розы, а Катя — фиалки. Он посмотрел на неё удивлённо.

— Что? — не поняла она.

— Нет, ничего…

Правда была в том, что из всех цветов Вера больше всего любила именно фиалки. Он давно об этом забыл, а сейчас в памяти всплыла её квартира с видом на Фонтанку и широкий подоконник спальни, уставленный горшочками с фиалками. Ему остро захотелось покурить.

Как же хорошо было несколько лет не вспоминать ни одной детали их короткой совместной жизни. Совместной для Веры, не для него, появлявшегося в Петербурге набегами. Каждый раз, приезжая к ней после нескольких недель разлуки, он заново привыкал к её преданным чайным глазам, лучившимся всепрощением, не таившим в себе ни одного упрёка. Она всё принимала как должное и ничего не просила. Терпела его ужасный характер, с которым он и сам едва уживался. Нет, не терпела; просто любила его вот такого, и всё. Это продолжалось два года.

Он мог дать ей гораздо больше. Быть мягче и нежнее. Но он тяготился её чувством, серьёзность которого ощущал на клеточном уровне, хоть и не признавался в том самому себе. Он был слишком молод. Он и в солидные двадцать девять не взвалил бы на себя такую ответственность за чистую хрупкую душу. Не было в нём ни капли смелости. Все поступки тогда совершала Вера. Это она первой его поцеловала, она осталась на ночь после двух дней знакомства, она открыла для него двери своего дома, подарила ему свою жизнь, полностью подчинила её графику его появлений, часто неожиданных. Ради него она отменяла любые обязательства и прогуливала университет, даже визиты к врачам откладывала на неясное «потом». Она понимала, что её время на Земле истекало, но всё равно щедро одаривала им его, московского гастролёра, относившегося к ней потребительски.

Она была безупречна, и это её моральное совершенство смыкалось теперь вокруг его шеи, душило и рождало почти ненависть. Казалось, что к ней, но на самом деле — к самому себе.

Александр резко сорвал с себя шарф и сделал глубокий вдох. Они мчались в такси по Благовещенскому мосту.

— Вам плохо? — забеспокоилась Катя.

Он предпочёл промолчать, чтобы не нагрубить. С Пушкарёвой он какого-то чёрта старался, хотя она его не любила и воплощением добродетели не была. С ней он действительно прилагал исключительные усилия. Она вообще оценила это признание, поразившее даже его самого? Или такие слова от Александра Воропаева для неё ничего не значили? И почему это так его волновало? Должно быть, мозг просто нашёл простейший способ отвлечься от мучительной темы.

— Может быть, я зря всё это затеяла?..

Он едва сдерживал своё кипение.

— Я вам уже сказал, что зря. Но у вас, по всей видимости, запущенный комплекс спасателя.

— Я не настаиваю…

— Поздно метаться. Выбор сделан.

Катя вздохнула и заговорила с ним только на кладбище.

— Когда… это случилось?

— В сентябре будет три года.

Она подошла к работнику кладбища, высокому седому деду с породистым лицом. Тот что-то долго ей объяснял, сопровождая свой монолог выразительными жестами. Катя всё кивала, потом улыбнулась в знак благодарности и вернулась, виновато поглядывая на Александра.

— Этот дедушка здесь полжизни провёл и очень подробно рассказал, где должна быть Вера. Идём.

Она взяла его за руку, позорно дрожавшую то ли от напряжения, то ли от холода, и повела вглубь кладбища. Если бы не Катины пальцы, переплетённые с его, и не солнце, то и дело показывавшееся из-за плотных облаков, ему было бы совсем неуютно. Кладбище было старинным и по-своему красивым, но сейчас он не мог оценить здешнюю таинственную атмосферу по достоинству.

— Стойте, — вдруг прохрипел Александр и больно сжал Катину ладонь.

Она проследила за направлением его взгляда и сразу заметила невысокий памятник из белого камня, на котором значились лишь имя, фамилия и две даты.

Вера Горина

12.03.1980 — 05.09.2003

— Сегодня её день рождения, — прошептала Катя.

На глаза её навернулись крупные слёзы. Двадцать три года. Вера прожила всего лишь двадцать три года. Невозможно было осознать столь короткий срок и принять безучастную и холодную несправедливость жизни.

Катя аккуратно положила цветы у основания памятника. Александр последовал её примеру.

— Наверное, её родители приходили и расчистили всё от снега, иначе мы её не нашли бы… — предположил он. — Как же всё так сложилось… Не понимаю…

— Я вас оставлю.

— Может, не надо? — почти взмолился Александр.

— Думаю, всё-таки надо.

Она ободряюще сжала его руку и отошла на достаточное расстояние, стараясь не всматриваться в надписи на надгробиях; боялась увидеть тех, чья жизнь оборвалась ещё раньше.

Александр, оставшись один, ощущал себя растерянным двоечником, вызванным к доске и надеющимся на подсказку. Но Катя ушла, а момент требовал каких-то слов; для кого и зачем, он как атеист не понимал.

— Прости, — наконец сказал он. — Ты замечательная.

Приложил пальцы к губам, прикоснулся ладонью к белому камню и не отнимал её от гладкой поверхности, пока не высохли слёзы. Ждать пришлось долго.

— Всё в порядке? — Катя тронула его за плечо.

Он вздрогнул и повернулся к ней. Отрывисто кивнул, видя в её глазах хорошо замаскированное потрясение — ещё бы, плачущий Воропаев. Зрелище крайне редкое. Выйдя с территории кладбища, они быстро поймали такси, зато адрес водителю назвали не сразу.

— Едем в Центральный район, — объявил Александр. — Дальше посмотрим.

— Теперь, как и договаривались, только… твоя программа, — преодолевая внутреннее сопротивление, напомнила Катя.

— Я не ослышался? — изумился он.

— Ну… — она невесело усмехнулась. — В… Ты ведь преодолел себя, так? Я тоже могу, наверное… Или не хотите?.. Я могу перейти обратно на «вы»…

— Нет, — прервал её Александр. — Мне всё нравится.

— А что делать с… твоим именем?

— Разумеется, сократить, — фыркнул он.

— Чёрт, как же непривычно…

Александр всматривался в опустившиеся на город сумерки и думал о том, что к «ты» они пришли гораздо раньше, чем он предполагал. Главное, чтобы всё остальное не понеслось вслед за этим пройденным рубежом.

— Ты обидишься, если мы сейчас вернёмся в отель? Я хочу выпить и успокоиться.

— Нет. Посмотрим правде в глаза: в марте здесь довольно противно. Особенно на кладбище… — поёжилась Катя. — Я найду, чем заняться. А завтра, пожалуй, загляну в Русский музей.

— Мы едем в «Асторию», — обратился Александр к водителю. Тот кивнул. — Кстати, приглашаю тебя в свой номер. В исключительно невинных целях, — он поднял руки в защитном жесте. — Я пообещал тебе дать определение нашим отношениям, когда мы перейдём на «ты»… Так вот. Для меня это дружба. После сегодняшнего уж точно.

— Хочешь сказать, что больше не считаешь меня воровкой, лишившей тебя компании? И не думаешь о том, что «Зималетто» всё ещё принадлежит мне? Скажи честно, пожалуйста.

Она ожидала его ответа, затаив дыхание.

— Нет, не считаю. И не думаю. Не теперь. До недавнего времени я всегда об этом помнил, — признал Александр. — Но… Я поймал себя на том, что доверяю тебе. Ты спасла меня тогда в казино… Полагаю, в тот момент ты заботилась не только о компании. И у меня нет оснований тебе не верить. Надеюсь, что это взаимно.

Кате захотелось его обнять, но она знала, что он не был к этому готов.

— Взаимно.

Уже в номере, устроившись на диване с бокалом красного вина, она поинтересовалась:

— Ты атеист, да?

Он добавил в стакан с виски несколько кубиков льда и сел рядом.

— Да. Атеист.

— И как тебе живётся? — не без ехидства осведомилась Катя.

— Хорошо, — он сделал глоток янтарной жидкости и пожал плечами. — Помогает жить полной жизнью, не ожидая, что после неё будут райские кущи.

— И в чём же тогда смысл?

— Смысл жизни каждый назначает себе сам. А в масштабе более широком… Я достаточно умён, чтобы понимать, что никакого великого вселенского замысла нет, а если и есть, он нам никогда не откроется. Да и потом… — он снова отпил из стакана и посмотрел Кате прямо в глаза. — Положим, я не прав, и там нас ожидает нечто… Какая-то форма жизни. И что? Идея вечной жизни обескураживает и пугает не меньше, чем идея пустоты. Потому что вечность не постичь ограниченным человеческим разумом. Как и бесконечность Вселенной… Нет, её хотя бы можно представить с помощью фракталов. Но вечность?.. Что мне с ней делать? Наблюдать за тем, как человечество и условные потомки катятся в пропасть?

— Ты рассуждаешь о непостижимом, исходя из наших скудных знаний и представлений. Но ведь это материи, которые, как ты правильно сказал, нам недоступны. А я верю в то, что ничто не уходит в никуда. Хотя бы по закону сохранения энергии, — упрямо возразила Катя и осушила свой бокал.

Он снова плеснул в него немного вина и спросил:

— Если ты в это веришь, почему же на кладбище на тебе лица не было?

— Потому что наличие чего-то после не означает, что рано оборвавшиеся жизни — это не трагедия. Я представила Веру, девушку, которая прожила всего лишь двадцать три года, и мне стало ужасно грустно от несправедливости мира. Какой она была?..

— Не пытайся меня разговорить. Не получится, — усмехнулся Александр.

— Разве она не заслуживает того, чтобы о ней знал кто-то ещё?

— Катя… — раздражённо выдохнул он.