дальше не сбежать, ближе не подойти (2/2)

— Откуда вы знаете?

— Ну, для этого не нужно быть гением дедукции. Вы же вышли от него в полной прострации и слезах…

— А вы и рады ему после этого насолить, да? — ядовито осведомилась Катя.

— Если помните, с этого у нас с вами всё и началось.

— А вот что — «всё»? — она продолжала ершиться. — Как вы для себя это «всё» определяете?

— Не скажу, Катя, — хитро ухмыльнулся Александр. — Пока мы не перейдём на «ты».

— Не очень-то и хотелось, — по-детски надулась Катя и снова открыла мобильный.

«Я ушла от тебя, а не к нему. Между мной и Воропаевым ничего нет. И ты прав, это действительно не твоё дело».

Она сердито нажала на кнопку «Отправить» и включила радио. Играла лирическая песня Юлии Савичевой, совсем не подходящая атмосфере в машине, и Катя убавила звук.

— Долго нам ещё ехать?

— Около пяти часов.

— Может, мне сменить вас за рулём?

— Я не Андрей и не «Зималетто», Катя. Меня спасать не нужно.

— А я всего лишь предложила вам помощь, — опять взбесилась Катя, сменившая было гнев на милость. — Помощь, Александр Юрич, надо уметь принимать.

— Бо-о-оже… — протянул он. — Я решительно не могу больше слышать это «Александр Юрич». Вы способны сократить эту конструкцию хотя бы до имени? Я не гуру, не ментор, не ваш начальник. Я вообще ваш подчинённый, если на то пошло. Ну?.. Я в вас верю. Вы можете.

Она закатила глаза.

— Хорошо… Александр.

— Аллилуйя. Теперь спите. Я разбужу вас на рассвете.

Катя ничего не могла с собой поделать — спать действительно хотелось, и она быстро провалилась в дрёму.

Вопреки всему, что она читала, её мерное сопение никак не влияло на концентрацию Александра. Произошедшее с родителями приучило его к абсолютной бдительности за рулём. Несколько раз он чувствовал, что глаз начинал замыливаться от однообразия пролетавших мимо пейзажей, и тогда останавливался на перекур. Наслаждаясь сырой прохладой мартовских сумерек, он не торопясь курил и посматривал на спящую Катю. Спросил бы его кто, зачем он оказался сейчас посреди озёр и полей в компании девушки, только что отучившейся называть его по имени-отчеству, расставшейся с его другом детства и связанной с ними сложными юридическими отношениями, — Воропаев не ответил бы. После ухода Андрея и Кати его подстегнул неясный импульс, которому он почему-то повиновался и поехал вслед за ними. И в Питер его понесло скорее инстинктивно, незаметно для него самого — уже на выезде из Москвы он вдруг понял, куда направляется.

Потом эта песня, навеявшая мысли о Вере, и проклятая откровенность, включившаяся против его воли… Жалеть о сказанном было бесполезно; слово, как известно, не воробей. Для себя эту историю он спрятал под толщей повседневных дел и забот и никогда к ней не возвращался. Несколько раз в год его секретарша передавала родителям Веры дежурные фразы, обычно в годовщину её смерти (пятое сентября) и день рождения (двенадцатое марта). Двенадцатое марта! Он взглянул на наручные часы. Вот и причина нахлынувших воспоминаний. Сегодня был её день рождения — ей исполнилось бы двадцать шесть.

Александр был убеждённым атеистом, но в эту минуту не мог отделаться от ощущения, что Вера вела его, стояла за всеми его действиями с прошлого вечера. «Чёрт, какая же чушь», — подумал он с презрением к самому себе. Никто его не вёл, никто не отвечал за его поступки. Бесполезно было бегать от самого себя. Неоспоримая правда заключалась в том, что в последнее время в голове и душе его царил непривычный хаос вместо почитаемого им орднунга. А ещё его тянуло к Кате — и непонятно было, где следствие, а где причина.

Его тянуло к Кате Пушкарёвой. Знал бы он прошлой осенью, в какую точку придёт его жизнь — наверное, сбежал бы из Москвы. А теперь бежать было поздно, и они, наоборот, сближались. Сегодня получилось приблизить её на расстояние имени, а там, пожалуй, и через «вы» получится переступить… Только вот зачем?

Нет, всё это походило на предрассветный бред. Час Быка уже прошёл, но солнце ещё не встало; вот и он застрял вне времени и пространства. Бескрайние русские поля срывали мысленные засовы, заражали простором и свободой, и поэтому в голову лезло всё, что в городе просто тонет в извечном московском белом шуме. Дальше «ты» — когда оно ещё будет — у них с Пушкарёвой дело не пойдёт. Они будут друзьями. Друзьями, которыми они если и не были, то точно стали после того, как он поделился с ней тем, что не рассказывал больше никому. И этого было достаточно. Дружба — связь намного более крепкая и надёжная, чем что-то большее. Да и было ли это что-то бо́льшим? Разве дружба не равна любви?

Он докурил сигарету и смял её в маленькой пепельнице, которую всегда держал в машине. Скользнул взглядом по Кате и принял заведомо провальное решение: флиртовать с ней он больше не будет. Сам знал, что долго не продержится — у них всё получалось само собой, и он не мог с этим бороться. Но попытаться стоило. И номера в «Астории» нужно будет выбрать на разных этажах…

Катя проснулась сама, вместе с первыми лучами несмелого весеннего солнца, и первым делом повторила своё предложение:

— Давайте я вас всё-таки сменю.

— Спасибо, я в порядке.

Она вздохнула и достала из сумочки зеркальце.

— Зато я не в порядке, — простонала она, изучая своё отражение. — Похожа на помятого чёрта.

— Не видели вы чертей, Катя.

— А вы?

— Я и сам им был наутро после университетского выпускного.

— А каково это — учиться в Гарварде? — заинтересованно спросила Катя. — Если описать одним словом?

Он задумался.

— Напряжённо. Настолько, что многие мои однокурсники употребляли запрещённые препараты, чтобы суметь запомнить огромные массивы материала и при этом спать по три-четыре часа в сутки. И так четыре года.

— А вы?

— Не хочу показаться снобом, но американцы в этом смысле достаточно изнеженные. И школьная программа у них на порядок слабее нашей. Так что отчасти мне было проще.

— Скучаете по Америке?

— Я всегда рад там бывать, но от тоски не страдаю. Скучаю по ощущению свободы разве что… В редкий выходной день или на каникулах можно было арендовать машину и ехать куда глаза глядят. И везде, по всей огромной стране прекрасные дороги и всё, что нужно путешественникам… Там я был совсем другим. Не застёгнутым на все пуговицы, как здесь. Как будто забыл обо всех обязанностях, ожидавших меня в Москве… — Губы его тронула мечтательная улыбка. — Вот, считайте, с вами на меня что-то нашло. Вспомнил, что вообще-то был лёгким на подъём.

Катя тоже улыбнулась, представляя незнакомого ей юного Александра, колесившего от штата к штату на каком-нибудь ретро-автомобиле. Но это была лишь одна сторона такого опыта. Смогла бы Катя прожить на чужбине целых четыре года? Ей довелось стажироваться в Германии, но тогда она провела в Мюнхене всего два месяца, которых хватило, чтобы понять, насколько тяжело ей было вдали от Москвы, родной речи и своей семьи. Она прекрасно владела немецким, но своей среди местных так и не стала.

Вскоре они уже парковались возле «Астории». Регистрируясь на ресепшн, Александр попросил два одиночных полулюкса на разных этажах; Катя подняла брови, но промолчала. Заселяться в один номер она тоже не собиралась, но разные этажи?..

— Мне нужно поспать, — подавляя зевок, пробормотал Воропаев. — А у вас какие планы?

— Пройдусь по магазинам, куплю себе удобную обувь и что-нибудь из одежды.

— Тогда встречаемся здесь же в два часа. Пообедаем и пойдём гулять.

— Договорились.

Катя тоже была бы не прочь вытянуться на огромной кровати, но вещи сами себя не купят, и она зашагала в сторону ДЛТ, надеясь, что по пути ей встретятся магазины подешевле. В северной столице весна уже вступала в свои права: снег стремительно таял, повсюду бежали ручейки и стучали капели, солнце то и дело выглядывало из-за туч. Лишь вернувшись в свой номер с несколькими большими пакетами, Катя вдруг поняла, как сильно устала. Быстро приняла душ, прилегла на полчасика и, конечно, уснула.

Проснулась она от громкого стука, не сразу сообразив, где находится. Поплотнее запахнула халат и понеслась открывать дверь. На пороге стоял Александр.

— Двадцать минут третьего, — объявил он.

— Простите… Я мигом. Если хотите, подождите в моей гостиной.

Не дожидаясь его ответа, Катя исчезла в спальне. Надела новое платье-свитер цвета грозового неба и молниеносно накрасилась, вспомнив все инструкции Оксаны Фёдоровой. Когда она вернулась в гостиную, Воропаев с уважением подытожил:

— Три минуты. Рекорд.

— Совсем забыла…

Катя снова метнулась в спальню. Вернулась оттуда с небольшой плоской коробкой и протянула её Александру.

— Это что? — нахмурился он.

— Подарок… — смущённо выдохнула Катя. — Я вспомнила, что у вас с собой нет тёплого шарфа, а здесь ветрено… И решила, что раз уж вы оплатили отель, я могу… себе это позволить, да? — с нажимом добавила она.

Этот жест поставил его в тупик. Что это было? Человеческое участие? Дружеская забота? Ухаживания по-пушкарёвски? Как бы там ни было, это был шарф — вещь в Петербурге совсем не лишняя. Он открыл коробку.

— Кашемир, — Александр укоризненно покачал головой, с первого касания определив качество и стоимость тёмно-серой ткани. — Спасибо, конечно, но…

— Давайте без «но», — попросила Катя.

— Ладно.

Из всех женщин, с которыми он когда-либо был, подарки ему делала только Вера. Эта параллель пугала. Он хотел переключиться с этой мысли на какую-нибудь другую, но она лишь сильнее пульсировала в висках, пока Катя аккуратно обматывала шарф вокруг его шеи.

— Каким покладистым вы порой бываете, — довольно сказала Катя, сбежав по помпезной лестнице и глядя на него снизу вверх.

Он остановился и вдруг легко и просто выразил то, что никак не мог облечь в слова последние несколько дней:

— Просто я считаю вас исключительной. И прилагаю исключительные усилия.