how can it feel this wrong? (2/2)

— Если не умеешь себя вести, не посещай мероприятия от лица компании и не позорь «Зималетто». На дегустациях дегустируют, а не нажираются.

— Боже мой! — Роман приложил ладонь ко рту в деланном удивлении. — Какого высокоморального президента мы, оказывается, избрали. А что же ты не защищаешь свою Пушкарёву, Воропаев?

— А я не считаю, что ты вообще имеешь право о ней говорить. И не думай, что я забыл, что лично ты меня не избирал. Если с Андреем нас связывают общее детство и почти родство, то до тебя, получения тобой ежеквартальных выплат и самой твоей должности в компании мне дела нет. Жданов, насколько мне известно, занят работой. Ты — обмерами бюстов раскройщиц. Ещё раз заговоришь с Пушкарёвой первым — вылетишь из «Зималетто» с такой рекомендацией, что тебе не доверят даже раздачу листовок у метро. Я надеюсь, что был услышан.

Катя тем временем выслушивала Мишины наблюдения, о которых, вообще-то, не просила.

— Ты рядом с этим Воропаевым другая какая-то… Не та Катя, с которой я познакомился в Египте. А может, это Москва на тебя так влияет?..

— А может, я просто могу быть разной?.. — взвилась Катя, но быстро успокоилась. — Не бери в голову, Миша. Ты не первый и не последний мужчина, которого я больше всего устраиваю в образе серой тихони.

— Да нет, что ты, я совсем не это имел в виду…

— Миша, прости, я отношусь к тебе с симпатией и благодарна за время, которое мы провели вместе в Египте, но сегодня я очень устала, правда. Александр Юрич! — обрадовалась Катя, заметив приближавшегося к ним Воропаева. — Мы можем уехать?..

— Кирилл вернётся через пять минут. Был рад знакомству, — сказал он Борщёву, давая понять, что ему пора куда-нибудь деться.

— Взаимно, — буркнул Михаил.

— Давайте выйдем на улицу и подождём вашего водителя там, — взмолилась Катя, когда они отошли от Борщёва. — Я больше не могу здесь находиться. Андрей на меня странно смотрел и, кажется, собирался подойти, а я не хочу с ним сегодня разговаривать… тем более при посторонних.

— Будь по-вашему, — согласился Александр.

Они вышли в мартовскую ночь, свежую и совсем не весеннюю. Исчезнуть незаметно им не удалось — Андрей направился следом за ними.

— Катя! — окликнул он её. Она вздрогнула, как от звука выстрела, и инстинктивно приблизилась к Воропаеву. Оборачиваться не хотелось, но и сбегать было глупо.

— Андрей, я очень устала, — сказала она, поворачиваясь и глядя ему прямо в глаза.

— Так устала, что у вас с ним, — Андрей метнул в Воропаева злой взгляд, — намечено продолжение банкета? А может, ты едешь отдыхать прямо в его постель?

В голове у Кати что-то щёлкнуло. Она размахнулась и отвесила Андрею звонкую пощёчину — быстрее, чем успела подумать.

— Мне надоело, что ты считаешь меня своей собственностью, что ты позволяешь себе говорить такое в присутствии кого-то третьего! — срываясь на слёзы, закричала Катя. — Если я решу с кем-нибудь переспать, ты узнаешь об этом первым!

— Успокойся, Андрей. Мы едем ужинать, — Александр покровительственно похлопал его по плечу. Андрей раздражённо сбросил его руку, не отводя глаз от Кати.

Как нельзя кстати подъехал Кирилл на воропаевском внедорожнике. Катя торопливо забралась на заднее сиденье, не дожидаясь помощи водителя, и выдохнула лишь тогда, когда рядом с ней сел Александр.

— Всё ещё хотите ужинать или отвезти вас сразу домой? — спросил он и тут же добавил: — Неплохо у вас поставлен удар.

— Ужинать я не хочу, но и домой тоже, — тихо ответила Катя. Достала из сумки зеркальце и стёрла потёкшую тушь.

В висках стучала тупая боль, а где-то в солнечном сплетении кипело раздражение на весь мир. Она не понимала, что с ней творится с того самого совета, почему она подчас перестаёт контролировать свои поступки и эмоции и ведёт себя не так, как обычно — в этом Миша был прав. Ужаснее всего было то, что она не имела ни малейшего представления, как собрать себя воедино и вернуться к себе настоящей. А может, настоящая она была вот такой?

Она ужасно тосковала по Андрею. По всему, что у них было до того, как они с Малиновским придумали свой дурацкий план; по абсолютному доверию и настоящей дружбе, по уважению друг к другу. Они вдвоём были несокрушимой силой, которой были нипочём любые испытания, и действовали как единый механизм, одно целое. Думали одинаково и читали мысли друг друга, совпадали даже настроениями, а если вдруг нет, один из них обязательно не давал другому падать духом. Чёрт, да она даже с Малиновским дружила — по-настоящему. Но после того, как она прочитала их инструкцию, всё перевернулось вверх дном, пропало, казалось, неубиваемое ощущение, что вот этот человек всегда поддержит, всегда подставит плечо, всегда защитит перед кем угодно, примет удар на себя. С тех пор, как она начала играть с Андреем в игры вместо того, чтобы честно поговорить, всё разрушилось, и они ни разу не выдержали и пятнадцати минут в одном пространстве, чтобы не начать орать друг на друга. Мало что в этой жизни было больнее, чем потеря отношений, которые казались такими крепкими, в которых всё работало как часы, как тончайше настроенный музыкальный инструмент, но вдруг засбоило, зафальшивило…

Зачем, зачем они сделали это с собой?.. Почему ей не хватило смелости просто сказать ему, что она всё знает? Почему она, всю жизнь ценившая честность превыше всего, выбрала путь лжи и истерик? Зачем сидела тогда в «Лиссабоне» и пила отвратительную водку, а потом плеснула ему в лицо? Ради чего? Что хорошего это принесло им обоим?

Для чего она снова врёт Воропаеву, делая вид, что хочет отомстить Андрею? Она ведь правда не хочет. Зачем вводить его в заблуждение? Никто не знает, к чему это приведёт и как он захочет её использовать.

— Знаете, я хочу вам сказать… — начала Катя, от волнения кусая губы. Он точно пошлёт её ко всем чертям, и она останется одна, в окружении зудящих Миши и Юлианы. — Впрочем… Не уверена, что вы поймёте.

— Звучит как вызов, — оживился Александр.

Признаться ему, что ей понравилось проводить с ним время? Ни за что.

— Я не хочу никаких игр и никакой мести, — выпалила Катя, собравшись с духом. — Но и обрывать наше общение не хочу.

— Вот как?.. Что ж… Аргументируйте.

— Я… — Катя снова была на грани если не нервного срыва, то приступа опасной откровенности, и боялась не удержать в себе всё, что болело внутри уже давно. — Я больше не хочу ничего изображать, никого провоцировать. Я так не могу… Всё, что у меня было… Любые «отношения»… Всё это было враньём. Абсолютным враньём. Сначала это был однокурсник… Который ухаживал за мной, чтобы подтянуть неважные отметки, и в итоге… В итоге он переспал со мной на спор и рассказал об этом всему курсу. — Катя вдруг вспомнила, что они ехали в автомобиле с водителем, и с облегчением уткнулась взглядом в перегородку, разделявшую их и Кирилла. — Потом Андрей… возомнил себя великим драматическим. Потом мне взбрело в голову разыгрывать телячьи нежности с Колей… Господи, это всё какой-то бред! — голос её задрожал. — Я так больше не хочу. Я устала. Я никому не хочу больше врать. Не могу, меня мутит от этого… А вы… Вы на меня положительно влияете. Как суровый учитель или требовательный наставник, при вас, знаете… Особо не рассиропишься. И мы оба знаем, что мы никогда друг другу не врали. Да, я лгала вам в том, что касалось компании, но не лично вам, а всем акционерам, и это то, что останется со мной до конца жизни. Я не знаю, как вообще жила те месяцы, как спала по ночам — отрубалась только от ужасной усталости. У меня даже сердце стало пошаливать от того груза, который я носила. Это бесконечное, витиеватое, изворотливое враньё… Вы, я знаю, меня ненавидели тогда. Вы и сейчас меня с трудом переносите, но тогда вы меня ненавидели. И было за что. Вы знали, что я лгу, но не могли меня на этом поймать, потому что мне удавалось сводить несводимые цифры, врать так масштабно, так размашисто, так продуманно при этом, что вы были бессильны. Могу представить, как вас это раздражало. Вы ведь смотрели на меня если не с восхищением, то с уважением к моему таланту лгуньи. Я это видела. Вы единственный из всех, вы, не Пал Олегыч, знали, что я лгу, и ждали, когда я наконец-то допущу ошибку. А самое страшное, что я её не допустила бы. К сожалению, в этом я хороша настолько, что могла бы продолжить, но информация о положении компании поползла в профильную прессу, да и вы раздобыли доказательства нашего провала… И получается, что мы с вами даже тогда не врали друг другу, понимаете?! — Катя хихикнула, размазывая по щекам новые слёзы и уже безнадёжно потёкшую тушь. — Мы ведь говорили одно, а сами знали, что за этим стоит совсем другое. Вы не покупались на мою ложь, я знала, что вы всё знаете, просто доказать не можете… Мы обменивались какими-то репликами, но за ними стояла правда, известная нам обоим. И только нам — не считая, конечно, Андрея и Малиновского. И я устала, я вымотана до предела, выжата как тряпка. Я смотрела на вашу сестру, примеряющую свадебное платье, спала с её женихом, а потом мило ей улыбалась. Пусть Кира с самого начала меня невзлюбила, пусть обращалась как с человеком второго сорта, разве меня это извиняет?! Как я могла? Я, именно я, чистоплюйка до мозга костей! — она в неверии замотала головой. — До сих пор не могу этого понять… Но чёрт с этим. Всё это лирические отступления, мой личный груз… Я просто хочу, чтобы в моей жизни было хоть что-нибудь настоящее. Настоящее для меня, настоящее для вас, настоящее для всех, не придуманное, не созданное ради показательных выступлений. Просто настоящее. Просто общение двух людей. Пусть не дружеское, но такое, какое есть. Я больше никому не верю… Никому, кроме родителей, Коли и вас. Я думала об этом сегодня. Я верю вам настолько, что даже готова в этом признаться, понимая, что вооружаю вас знанием, которое любой другой нормальный человек на моём месте вам не доверил бы. Но я же ненормальная… — Катя снова засмеялась. — Мне теперь ничего не страшно. Даже открыть душу вам.

Она обессиленно откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Не могла представить, что сможет встретиться с ним взглядом в эту секунду.

Александр пытался в ускоренном темпе переварить услышанное — и увиденное. Ему было откровенно не по себе на физическом уровне, и голод, с которым организм уже примирился, не имел к этому никакого отношения. Дело было в Пушкарёвой. Она действительно выложила ему всё единым духом, обнажила перед ним душу, поделилась даже совсем уж личным — историей с однокурсником… И была совершенно честна, он это видел и чувствовал. Ему стало почти страшно, потому что цинизм временно отступил, и на его место пришло множество самых разных эмоций. Больше всего удивляло чувство едва ли не гордости, что само по себе было смешно. Но ощущалось это именно так, будто ему повезло быть тем, кому она доверила всё это — после того, через что прошла. Он понимал, чего это стоило теперь, когда она столько раз была обманута. Возможно, её доверие вообще не имело цены. И это взвинчивало ставки. Он мог быть каким угодно неоднозначным человеком, и впереди него могла идти какая угодно слава, но предавать вот такое доверие было бы не то что низко… бесчеловечно.

Воропаев проваливался в растерянность. Это был редкий момент, когда он не знал, что делать. Вообще и с этой девушкой в частности. С одной стороны, лучшая месть — та, которую не планировали. Та, которая случилась естественно. И если Катя сблизится с ним просто потому что хочет, Андрей это поймёт. Почувствует. И правда ударит по нему больнее, чем любая демонстративная чушь. С другой стороны… Мог ли он вообще исходить из своих прежних позиций? Она буквально вверила ему свою судьбу, прямо сказала, что он единственный человек, которому она верит — кроме семьи. Прямо, в лоб обозначила их отношения, чем бы они ни были, как единственное настоящее в своей жизни. Мог ли он после этих слов продолжать играть и преследовать какие-то вторичные, низменные цели?

Не было времени думать сейчас. Он поразмыслит об этом потом. А сейчас она нуждается хоть в каком-то его ответе, лёжа с закрытыми глазами совершенно разбитая и ожидающая наверняка, что он от всего откажется. В это мгновение она даже казалась ему красивой — в полумраке, с пробегающими по её лицу отсветами фонарей и потёкшей тушью.

— Вы заснули? — всё ещё не зная, что скажет после, осведомился он.

— А что это в вашем голосе нет привычной уверенности? — вопросом на вопрос ответила Катя, не открывая глаз. Дождавшись от него лишь молчания, она продолжила: — Я вас обескуражила? Ответственности боитесь?

А что он скажет, если ни одна женщина раньше не отдавала ему ничего, кроме тела? Что делать с телом, когда оно оказывается в руках, он знал прекрасно. А как быть с душой, которую протягивают на тарелке? И — да, она была права — с ответственностью?

— Мой монолог так и останется безответно висеть в воздухе?

Катя впервые за последние минуты отважилась взглянуть ему в глаза и с облегчением прочитала в них, что он не считает её посмешищем.

— Что вы хотите услышать?.. Я тоже не хочу обрывать наше общение. И не собираюсь этого делать.

— Спасибо…

— Катя, прекратите, — взбесился Александр. — Это я говорю вам «спасибо» за доверие. Не буду обещать его оправдать, мы не в Кремле… А вам меня благодарить не за что.

— Как не за что? Вы же явно поставили на место Романа, — улыбнулась Катя. — Он как-то некрасиво побледнел после беседы с вами.

— Я сделал то, что сделал бы любой мужчина на моём месте. В этом нет подвига.

— Всё относительно.

Она жалела, что они с Александром не были друзьями, как с Колей. Ей до одури хотелось, чтобы её обняли. Просто обняли. Не чтобы что-то доказать или удержать, не пытаясь сохранить отживающие своё отношения, а просто обняли ради самого объятия. Как человек человека. С Воропаевым это вряд ли было возможно, и она довольствовалась тем, что есть.

— Вы можете отвезти меня домой?

— Вы же не хотели домой.

— Теперь хочу.

Он опустил перегородку и назвал Кириллу адрес.

— Вы сегодня удивительно сговорчивый.

— Бывает и такое.

Вскоре они подъехали к Катиному дому. Александр сам открыл для неё дверцу и снова ощутил неловкость и растерянность, как будто должен был что-то сделать или сказать, но не представлял, что.

— Хороших выходных, — брякнул он.

— И вам.

— Я позвоню.

Она бросила на него взгляд, полный надежды. Да что с ней происходило? Не влюбилась же она в него — в этом он был уверен. Зачем он только заварил эту кашу…

Поужинал он быстро и съел совсем мало. Аппетит куда-то пропал, как и настроение, приподнявшееся было после спектакля и заключения соглашения с японцами. Он отпустил Кирилла, жившего неподалёку от ресторана, и долго ездил по Садовому кольцу и курил, хотя обычно предпочитал не делать этого в машине. Пугавшая в последнее время сонливость исчезла вместе с аппетитом. Сознание его было удивительно чётким и ясным, но проще от этого не становилось. Меланхолии способствовали любимые Portishead и сильный дождь, зарядивший, кажется, надолго.