11 (1/2)

Впопыхах вскочив со стула, Кэйа несётся по коридору, с грохотом распахивает дверь, бесцеремонно врубает свет. Разумеется, комната пуста. На столе валяется вскрытая пачка сигарет. Кровать аккуратно застелена дурацким покрывалом с дурацким Бэтменом. Так и хочется ударить по его дурацкому квадратному лицу. Кэйа растерянно крутится на месте. Дёргает створки шкафа: на полках только постельное белье и полотенца.

Не может же быть, чтобы…

Ванна! Зубная щётка осталась в стаканчике, полотенце на сушилке. Прислоняется к стене, припоминая те немногие разы, когда они сталкивались в этих самых дверях. Съезжает на пол и вздыхает.

Ну что ж… Вот и остался опять один. В общем, всё так, как Дилюк и говорил — лишь на время. Никто ж не уточнял на какое. С самого начала ему было тут… Как? Некомфортно? Слишком ностальгично? Тяжело? Теперь уже и не узнать. Не стоило и думать о чём-то подобном. Он не обещал остаться. Да и другого ничего не обещал.

Шаркая ногами, возвращается и падает лицом в кровать. Прямо на долбаного Бэтмена. Вытягивает подушку и утыкается в неё. И если дать волю воображению, то вполне себе можно представить, что лежишь рядом, ощущая его запах и тепло. А если потянуться, то обязательно упрёшься руками в его бок или запутаешься пальцами в волосах, раскинувшихся буйным пламенем по подушке.

Но рука упирается в угол и натыкается там на что-то холодное и металлическое. Вскидывает голову, нахмурившись. Забирается с ногами, заглядывая за высокое изголовье, и не верит собственным глазам. Винтовка? Но откуда?

Он совершенно точно помнит, хоть и был изрядно пьян, что ничего подобного Дилюк с собой не привозил. Такое не припрячешь в заднем кармане штанов. Вытаскивает, разглядывая ствол. Тяжёлая. Задумчиво водит пальцами по шершавому прикладу. Может раздобыл и привёз уже позже? Почему тогда с собой не забрал? Или нашёл у отца? Сам-то он так и не решился ещё разбираться в его вещах. Пока не готов.

Надо бы позвать кого-то для поддержки. Но… а вдруг найдётся что-то ещё такое? Такое, о чём и сам Кэйа теперь опасался узнать, не то что делить подобное с кем-то. Даже близким. Вот с Дилюком можно было бы. Он явно много знал о той стороне Крепуса, с которой Кэйа был практически незнаком. Для него-то он всегда был воплощением заботы, теплоты, поддержки и любви. Даже в тот надолго позабытый день, когда убил его родного отца и брата, когда весь в крови и с ножом показался в разы лучше собственного родителя, когда на руках уносил его — вновь избитого и истерично хохочущего — в свой уютный и ставший по-настоящему родным дом.

Дилюк знал ту его сторону. Кровавую и хладнокровную. Но теперь-то что с того?

Ни одного, ни другого рядом уже нет.

Смахивает нарастающую в уголке глаза слезу и встаёт.

«Никакой ты не жалкий!»

Да ещё какой, со злостью думает Кэйа. Ещё, блядь, какой.

Взвешивает в руках оружие. Никогда раньше не держал винтовку в руках, в отличии от пистолета или револьвера. Проводит ладонью по стволу и на пробу прицеливается, упирая прикладом в плечо. И замирает, не донеся оптику до глаза.

Дуло оказывается направлено прямо в грудь растрёпанного, явно потерянного и неуверенно стоящего в дверях Дилюка. Кэйа непонимающе смотрит. Может, кажется? А Дилюк с нервным смешком разводит руки в стороны, будто готовый к тому, что Кэйа выстрелит. Смешок повторяется ещё и ещё, становясь с каждым разом всё более истеричным.

— Люк?

Он внезапно падает на колени, закрывает лицо и не перестаёт припадочно смеяться. Кэйа не знает что делать. Он совершенно теряется и не может двинуться с места. А хохот тем временем перерастает в громкую икоту, а потом и во всхлипы.

— Люк?..

Кэйа делает осторожный шаг, отставляя в сторону винтовку. Ещё шаг. Дилюк уже близко. Если протянет руки, обязательно дотянется. Кэйа замечает, как его трясёт. И делает ещё один шаг. Пальцы легонько касаются плеча.

— Люк.

Он вцепляется в его ладонь своими ледяными пальцами и утыкается в неё лицом. Слёзы контрастно горячие. И вот теперь Кэйа совершенно точно не знает что делать.

— П-прости, — заикаясь, бормочет Дилюк, потираясь щекой об ещё не сошедшую до конца корочку пореза. — Кэйа, прости, прости…

— Вставай, Люк.

Безумная смесь страха, облегчения, непонимания и мелких колючек обиды одолевают его, кружат вокруг и не позволяют ясно мыслить. Кэйа просто стоит, уставившись на его растрёпанные волосы, и бездумно поглаживает большим пальцем по щеке. И это всё выглядит таким нереальным, будто стоит ему сделать хоть одно резкое движение и он тут же проснётся. Проснётся на бестолковом Бэтмене.

— Кэйа, я, — сбиваясь на полуслове, всхлипывает Дилюк. — Это… я…

Кэйа молчит, не сводя взгляда с его часто вздрагивающей спины. Он, может, и хотел бы уточнить, но прошлый раз очень хорошо научил не задавать вопросы в таком состоянии. Он просто стоит и ждёт, что же на этот раз.

— Я… это я… — голос срывается и хрипит. — Я такой мудак!

— Люк, ты что, пил? — зарождающаяся где-то в глубине злость отрезвляет. — Ты пьяный сел за руль? Эй!

Кэйа выдёргивает ладонь из его рук, приседает и встряхивает за плечи, заставляя посмотреть на себя.

— Я такой мудак, — обессиленно шепчет Дилюк, — Кэйа…

— Да тут уж хер поспоришь, — злится он ещё больше, представляя, что он мог просто не доехать, попасть в аварию или ещё что похуже. — Помойся, воняешь жутко.

Кэйа отталкивает его руки, поднимается и уходит. Но с таким чёртовым облегчением, что он не уехал, даже словом не обмолвившись. И всё ещё есть возможность хотя бы поговорить.

День начинается с тупой пульсирующей боли в голове, саднящего хрипотой горла и опухших тяжёлых век. С воспоминаний о том, как чуть не вылетел с дороги по пути обратно. О том, как Кэйа наставил на него ствол. И жаль, что не выстрелил. Почему он такой? Такой чуткий, даже после всего того дерьма, что Дилюк сотворил.

На тумбочке бутылка воды и таблетки.

«Ты и этого не заслуживаешь!» — заботливо сообщает внутренний голос.

Нет сил даже злиться. Хрустнув два раза блистером, запивает шипучей на языке минералкой. Чудо, как эта мерзость может быть такой приятной с похмелья. Бессильно падает обратно. Футболка липнет к спине и противно скользит, когда Дилюк пытается устроиться удобнее. Как же отвратительно спать в одежде.

Так и не обнаружив хотя бы минимально комфортной позы, встаёт и плетётся в душ. Жаром обдаёт прямо под кожей и в глотке печёт. Хочется выдрать это из себя. Выдрать и выблевать все эти события. Все слова. Вообще всё.

Ледяная вода остужает. До дрожи в коленях. И совсем нет желания этих контрастов. Выключает воду и намыливается. С таким остервенением, что кожа горит уже снаружи. Приложи ещё немного усилий, сотрёт и её. Нерасчёсанные волосы путаются. И сейчас мысль срезать их к херам остра, как никогда.

Пена, пузырясь, стекает вместе с холодной водой. Кожа синеет и покрывается крупными пупырышками. И это так бесконечно всё равно.

Высовывается в окно, едва вытеревшись, с полотенцем на голове. Погода отвратительно солнечная. И только закурив замечает в домике на дереве Кэйю. Тоже курит, поджав колени к груди, и вряд ли обращает на его появление хоть каплю внимания. Как всегда легко одет. Странно, при том, что спит под таким тёплым одеялом и так замерзает.

Не твоё дело, одергивает себя Дилюк.

Лезет в шкаф и, закатив глаза, вспоминает, что сам же накануне относил всю одежду в стирку. В белом махровом халате выглядит как герой третьесортного порно. Или хоррора. Вяло усмехается: вот бы сейчас на выходе какой-нибудь маньяк в уродливой маске всадил ему нож в спину. Презабавное вышло бы дерьмо.

Вещи, оставленные в сушилке, мятые, но хотя бы чистые. Да и не всё ли равно насколько он опрятный? Нужно просто поживей собрать свои вещи и свалить, не попадаясь на глаза Кэйе.

Но не попадаться не получается. Сталкивается с ним прямо в дверях, ведущих из подвала. Сталкивается и не знает, что сказать. Язык прилипает к нёбу и отказывается шевелиться. А под его взглядом, смешавшим в себе возмущение, злость и что-то ещё, замирает на месте.

— Утра, — немного хрипло приветствует Кэйа, на что получает только неуверенный кивок. И собирается уже идти дальше, даже шаг делает, но резко передумав, разворачивается, тыча пальцем Дилюку в грудь, и заявляет. — С тебя обед и адекватный разговор! Или…

— Или?.. — после чуть затянувшейся паузы тихо уточняет Дилюк.

— Всё! Обед и разговор!

И уже с лестницы до него долетает в никуда брошенное придурок.

Что ж, с этим не поспоришь. Относит и укладывает вещи в сумку. Раз так, поедет сразу после обеда.

Уже на кухне, когда вытаскивает продукты из холодильника, порезанный вчера палец начинает снова кровить. Казалось, что не такой уж и порез, должен был зажить, но нет. И как раз за промыванием раны его и застаёт Кэйа.

— Что такое? — интересуется он.

— Ничего серьёзного. Сейчас заклею и…

— Я сготовлю, — окинув взглядом стол, говорит Кэйа.

— Всё нормально, я…

— Я. Сготовлю.

Выглядит очень решительно, особенно со взятым в руки ножом. Дилюк кивает и собирается пойти обработать порез в своей ванне. И вообще очень хочет не попадаться на глаза. Может, и обеда дождаться там же?

— Сядь, — безапелляционно заявляет Кэйа, не поворачивая головы, и потому не замечает, как Дилюк слегка вздрагивает от его тона. — Пластырь есть и тут.

Он лезет в шкафчик, так и не положив нож, достаёт пластиковую аптечку и, с силой шлёпнув ею о стол, ставит её перед Дилюком. Отодвинув стул, усаживается напротив и выжидательно смотрит.

— Давай сюда руку.

Выглядит так, будто сейчас этот чётров тесак для мяса окажется прямо посреди ладони Дилюка. Или вся его кисть будет задорно и очень уверенно отделена от остальной конечности. Ну да он заслужил.

— Ну! — поторапливает Кэйа, и Дилюк послушно вытягивает перед собой правую.

Он придвигается ближе, откладывая, наконец, своё орудие в сторону, притягивает руку и делает такое недовольное лицо, будто это его палец порезали. Откидывает крышку аптечки, шуршит упаковками салфеток и ваты, достаёт какие-то баночки и пластырь. Дилюк хочет усмехнуться масштабности операции для такой чепухи, но ловит на себе суровый взгляд, и всё веселье тухнет, так и не зажигаясь.

Кэйа раздвигает края пореза и щедро поливает перекисью. Становится понятно для чего салфетки. И щиплет жутко, пока открытая рана пузырится белым. Ждёт, пока эта мини версия пенной вечеринки закончится, и посыпает каким-то неведомым порошком. Стряхивает его остатки и заклеивает пластырем.

Дилюк, всё это время не сводивший глаз с его пальцев, снова ощущает на себе жгучий взгляд.

— Спасибо, — бормочет негромко и получает в ответ слишком быстрое угу.

Стул со скрипом отъезжает, и Кэйа убирает на место аптечку, а потом и выбрасывает всё, что осталось после обработки. Дилюк так и сидит, не шевельнувшись, смотрит на Кэйю.

— Я разожгу гриль, — говорит он, взявшись за нарезку мяса. Тишина немного напрягает. Он вздыхает. — А ты принеси вина.

Когда Дилюк возвращается с парой бутылок розового, Кэйа уже на улице возится с углями и решеткой. Опять в одной тонкой кофте. Хоть на улице и солнце, всё равно уже прохладно. Находит в гардеробе какую-то яркую куртку, решая, что это наверняка что-то не принадлежащее Крепусу. Усмехается, представляя отца в подобной одежде. Выходит на улицу, по пути закуривая, и накидывает куртку на плечи Кэйе, который смотрит, как полыхают залитые горючим угли. Он замирает. А Дилюк делает неслышный шаг назад. Очень уж велико желание обнять. Но лучше не стоит. Отходит дальше, приваливаясь к перегородке террасы, и отводит взгляд на мелкие облака.

— Какого разговора ты ждёшь? — нарушает слишком долгое молчание Дилюк.