11 (2/2)

— Обычного, Люк, — не отвлекаясь от гриля, отвечает Кэйа, — обычного нормального разговора. Знаешь, как люди делают, которые оказались рядом, живут вот вмес… в одном доме? Обмениваются информацией или какими-то мелочами. Не хмурыми щами, молчанием или колкостями.

Он затихает, засовывает руки в рукава, чтобы куртка не свалилась, сбрызгивает водой угли, сбивая пламя, и накрывает решеткой. Топчется на месте, так и не поворачиваясь. Шарит по карманам и закуривает. Ветер быстро уносит дым и треплет волосы.

— Я, — глубоко затянувшись, продолжает Кэйа, — не думаю, что сделал тебе что-то плохое. И ты… Ну, в общем, я понимаю, почему ты мог так поступить. И… охх, я не прошу тебя о каком-то нечеловеческом доверии и откровениях, но давай хотя бы начнём просто разговаривать. Я, — он, наконец, поворачивается, обеспокоенно глядя на привычно молчаливого Дилюка, щурится от ветра и солнца, но всё же видит, что он смотрит на него, — хочу просто…

— Кэйа, ты меня совсем не знаешь.

— Ну и что? — перебивает он. — Знаешь, отец говорил, что не обязательно знать о человеке всё, чтобы любить его. Важнее то, как он относится к тебе. После того, что ты сказал, моё отношение к нему не поменялось. Хотя, не так. Я стал даже больше любить его, — Кэйа игнорирует то, как Дилюк внезапно хмурится и сжимает пальцы на перилах. — Понимаю, что родители иногда поступают не так, как мы хотим и заслуживаем. И что бывают совершенно отвратительные, — он сглатывает тугой комок, подкативший к горлу, — но мы — не они. И, в общем, если ты не хочешь чем-то делиться со мной, то мне достаточно того, что я знаю, чтобы определить своё к тебе отношение.

Кэйа отворачивается, задыхаясь от своих же слов, натягивает капюшон на голову и начинает выкладывать щипцами мясо на решетку. Ноздри сразу щекотит от пряного запаха маринада и приправ. Они шипят на углях, пока Кэйа с деловым видом тычет острой стороной в сочные стейки.

— И я не хочу, чтобы ты уезжал, — бормочет он себе под нос. Довольно тихо, но Дилюк мог услышать.

Оборачивается. Но за спиной никого. И не успевает он со злости пнуть стоящий рядом стул, как дверь с кухни открывается. Дилюк выходит с парой стаканов вина и тоже одевшийся потеплее. Кэйа судорожно выдыхает. Могло бы быть неловко.

— Давай я, — он протягивает ему один из стаканов, взглядом указывая на шкварчащее на решётке мясо.

Кэйа молча кивает, забирает вино и отдаёт щипцы. Красное бы подошло лучше, но это тоже неплохо. Он усаживается рядом и наблюдает, как Дилюк аккуратно приподнимает кусочек, чтобы проверить готовность. От гриля идёт приятное тепло, а вся эта ситуация вызывает ностальгию. Вспоминаются вечера у костра на озере, такие же посиделки на террасе.

— Однажды отец тоже делал стейки, — отпив вина, начинает рассказ Кэйа, — кажется, это было на Хэллоуин. Идти выпрашивать конфеты мне тут было не у кого и я просто обжирался сладостями дома. В общем, я хотел поджарить зефирку, а она слишком растаяла и свалилась на мясо. Это был самый странный стейк в моей жизни.

Кэйа поднимает взгляд и видит лёгкую улыбку на лице Дилюка, в кои-то веки на спрятанного под капюшоном. Она преображает его, делает очень милым. И всё же не так уж он и похож на отца. Конечно, есть определенные качества, но Дилюк другой. И если сначала привлекло именно сходство, то теперь интересно узнать именно его.

— Мой лучший Хэллоуин был, когда тётка умерла, — перевернув мясо, Дилюк задирает голову вверх и жмурится от яркого солнца. — Я тогда впервые ощутил такую лёгкость и свободу, что напивался в хлам несколько дней подряд. И сам чуть не сдох.

Кэйа смотрит с долей сожаления и сочувствия, прокручивая в руках свой стакан. Ощущение, будто что бы Дилюк не рассказал, это совершенно точно не будет приятным в общепринятом смысле воспоминанием. Он вздыхает, мелкими глотками отпивает ещё немного вина.

— И даже тогда вы не встретились? — аккуратно интересуется он. Разумеется, хочется спросить и про похороны: был ли он на них или так же, как и отцовские, проигнорировал. Но это будет слишком.

Дилюк поворачивает к нему голову, награждая очень странным взглядом.

— Это было ни к чему, — после паузы всё-таки отвечает он, — тогда я уже и сам не хотел его видеть.

Кэйа молча кивает. Дилюк снова занят мясом и на него не смотрит. Допивает вино, закуривает и внезапно продолжает:

— Мне тогда предложили работу, и я не нуждался в опеке. И в общем, всё стало не так уж и плохо, когда я остался один.

— К этому привыкаешь?

— М? — настороженно оглядывается Дилюк.

— К одиночеству, — как-то грустно поясняет Кэйа, уставившись на деревья, — привыкаешь?

— Когда ни на что не рассчитываешь, и разочаровываться не в чем, — почти безразлично отвечает он. Прокалывает один из стейков, чтобы проверить готовность, удовлетворённо кивает. — Пойдём в дом.

Кэйа обгоняет его и открывает дверь, оставляя пропахшую дымом куртку на улице. Прихватывает с собой сразу обе бутылки вина и устраивается за столом. Дилюк приносит и мясо, и тарелки, и столовые приборы. Наливает вино и садится тоже.

— И не грустно тебе? — спрашивает Кэйа, разделавшись со своей порцией и парой бокалов в придачу.

— А должно быть? — непонимающе приподнимает брови Дилюк.

— Всё время быть одному не очень, мне кажется, — он расслабленно откидывается на спинку стула, устраивая на ней и локоть, и изучающе разглядывает своего собеседника.

— Нормально.

— Ты поэтому решил уехать? — интересуется так буднично, будто вопрос о том, хорошо ли ему спалось.

Дилюк замирает, вскидывая к его лицу настороженный острый взгляд. Откладывает в сторону вилку, автоматически проверяя, нет ли чего острого перед Кэйей на этот раз. Шумно сглатывает, запивая остатками вина в стакане.

— Не решил, — отвечает, стараясь сохранить спокойствие. Откуда бы он ни узнал, теперь это уже не так важно.

— Отчего же? — не меняя интонации, продолжает допрос Кэйа.

— От того, что не знаю, как быть, — со вздохом прикрывая глаза, говорит Дилюк. — Я виноват и не знаю, могу ли теперь как-то искупить свою вину, могу ли оставить тебя во всей этой ситуации… — он делает паузу и глубокий вдох. Снова внимательно смотрит в глаз напротив и решается продолжить. — …и хочу ли оставлять. Но так было бы лучше.

— Кому?

— Тебе так точно, Кэйа, — голос становится более серьёзным, и взгляд немного холодеет.

— Откуда тебе знать, как мне лучше? — его лицо почти не меняется. Разве что капелька обиды вновь проступает, и становится понятно, что этот разговор не приведёт ни к чему травматичному, как в прошлый раз.

— Кэйя, я не хочу причинять тебе боль, — Дилюк устало трёт лицо обеими ладонями, — я уже сделал тебе больно и…

— Не ты! — перебивает его Кэйа, не повышая голоса. — Ты просто рассказал. Да, ты мог сделать это в другой ситуации или не делать вообще, но всё это не твоих рук дело. Ты ни при чём!

— Ты ничего обо мне не знаешь, — бормочет в ответ Дилюк и именно в этот момент точно для себя решает, что вот об этом Кэйа никогда и ни за что не узнает. Уж в этом отец был совершенно прав: не нужно знать о человеке всё.

Кэйа молчит. Смотрит на него со странной смесью эмоций на лице, но молчит. Переводит взгляд на бутылку с вином, и Дилюк отслеживает его, наливает. И ему, и себе.

Не сегодня, значит.

Но не никогда. Выспится и поедет завтра. Если Кэйа готов его простить, то он в норме. Значит, справится. В противном случае, у него есть друзья, которые гораздо лучше, чем он сам, подойдут на роль утешителей. Да и какая от него поддержка?

— Извини, — вздыхает Дилюк, поднимаясь из-за стола, — я пойду пока к себе.

Уносит со стола посуду, залпом допивает вино и поднимается по лестнице, оставляя растерянного Кэйю тупо глазеть в окно. Вроде, и не подтвердил опасения об отъезде, а легче всё равно не стало. Ведь и о том, что не уедет, тоже не сказал. Кэйа подтягивает ногу к груди и упирается лбом в коленку. Ремешок от повязки впивается в кожу. Что же всё так?.. Вздыхает, выходит на улицу вместе с бутылкой и закуривает. Наверное, лучше об этом и не думать вовсе. Ну или хотя бы не сейчас.

Пригревшись у камина, Кэйа медленно раскачивается на любимом кресле Крепуса. Дилюк так больше и не спускался. На улице давно стемнело. Наверное, уже уснул. Или опять читает. Кэйа припоминает, что почти все его полки в комнате заставлены книгами. Он даже какие-то прочёл в детстве, валяясь на его кровати, когда отец уезжал.

Вырисовывая пальцами на перилах неведомые узоры, поднимается к себе. Пока принимает душ всерьёз размышляет о том, что позовёт к себе Альбедо и Сахарозу, если Дилюк всё же уедет. Вряд ли он захотел бы оставаться, как он, один. Но захотят ли они? Жить вдали от города не очень удобно, хоть у них и есть старенькая развалюшка на колёсах, которую Альбедо называет тачкой. Кэйа усмехается, представляя садовую тачку, на которой Бедо катит их с сахарочком по разбитой дороге.

Натянув чистые штаны и футболку, Кэйа бредёт вниз за бутылочкой воды. Так тихо. Не хотел бы он проводить в этой пустоте каждый день. Слишком тоскливо и одиноко. Слишком не для него. На обратном пути притормаживает. Смотрит на закрытую дверь в другой стороне от своей. Медлит, размышляя, но всё же решает проверить.

Ручка прокручивается беззвучно, и он приоткрывает, заглядывая внутрь. Темно. Он на цыпочках проходит дальше и смотрит на кровать. Дилюк лежит неподвижно. Точно спит. Но хотя бы тут. Кэйа тихонько вздыхает. Что ж, видимо, до завтра. Разворачивается к двери.

— Кэйа? — доносится до него шёпот, и он зажмуривается, еле удерживаясь, чтобы не присесть.

— М? — отвечает так же тихо, надеясь сойти за тень. Зачем вообще пришёл, думает он.

— Ты, — Дилюк шумно выдыхает, поворачиваясь, но голос такой, будто не спал, — чего-то хотел?

Кэйа всё ещё мнётся на входе. Действительно… А чего он, собственно, хотел? Рука замерла на полпути к двери, и пальцы теперь мелко вздрагивают. Мысли, метавшиеся до этого в голове, разом испарились, оставив после себя звенящую тишину. И в ней прекрасно слышно, как колотится его сердце.

— Хмм, наверное, — наконец, отвечает он.

Кэйа вновь оборачивается на кровать и несмело идёт к ней. Аккуратно усаживается на край и ставит на тумбочку рядом бутылку с водой. Дилюк молча сдвигается, освобождая ему больше места. И тогда Кэйа забирается с ногами, а после и ложится рядом. Ощущает на себе взгляд, но сам упорно смотрит только в потолок. И хорошо. Хорошо, что Дилюк не задаёт больше вопросов. Не возмущается и не пытается выгнать. Зато его накрывает тёплое одеяло. Сначала плечи, а после и всё остальное.

Он ведь хотел, хотел что-то ему сказать. Придумал много всего, пока сидел у камина. А теперь вот всё как отшибло. И тишина эта, разбавленная только мерным дыханием Дилюка.

Кэйа медленно поворачивается, кутаясь поплотнее в свою сторону одеяла, набирает в грудь побольше воздуха, но натыкается кистью на горячий голый бок, одёргивает её и резко выдыхает. И теперь единственная мысль, которая есть в голове, — это вернуть руку и проверить свою шальную догадку. Поэтому под всё ещё явно ощутимым взглядом он тянется подрагивающими пальцами, упирается ими в центр груди и, непроизвольно задерживая дыхание, ведёт ими вниз. Минует живот и бок. Его буквально обдаёт жаром, он очень отчётливо чувствует запах шампуня, мыла и зубной пасты. Ему хочется снова раскрыться, но будет глупо бросить вот так, на полпути, не убедившись. Отмирая на выступающей подвздошной кости, пальцы движутся дальше, по бедру и останавливаются на голой ноге. Именно так. И почему он раньше не замечал, что Дилюк спит вообще без одежды? И почему он эту его нахальную руку до сих пор не перехватил?

Кэйа, не отрываясь от такой горячей и исчерченной шрамами кожи, ведёт рукой обратно вверх. Теперь уже прижимая чуть сильней, исследуя напрягшийся рельефный живот, скользя всей ладонью по груди, будто невзначай задевая кончиками пальцев соски. Ощущает, наконец, сбившееся дыхание, но так и не встречая ни ответа, ни сопротивления. Скользит рукой по шее, запуская пальцы в волосы, и тянется за поцелуем.

Губы обжигает дыханием, но это ощущение сразу же смазывается под настойчиво раздвигающим их языком. Тело будто вспыхивает, когда рука Дилюка оказывается на его спине и притягивает ближе. Даже через футболку чувствуется ещё больший жар его тела. Кэйа зажмуривается и полностью отдаётся моменту. Льнёт к Дилюку, закидывая на него ногу. Хочется ещё ближе, ещё теснее.

Дилюк забирается под футболку, хаотично шаря ладонью, заставляя прогибаться под прикосновениями и задыхаться от чувств. Кэйа отрывается от его губ буквально на секунду и ощущает его пальцы, ласкающие лицо. Хочется потереться и об них. Выплеснуть весь свой тактильный голод. Подушечки скользят по мягким губам, и он прикусывает не успевший убраться мизинец, втягивает его в рот, проходясь кончиком языка. И будто сквозь воду до него доносятся слова:

— Кэйа, постой…

— Мм? — нехотя отзывается он.

— Кэйа, посмотри на меня, — задыхаясь, шепчет Дилюк. Они встречаются глазами, и ему самому стоит больших усилий, чтобы не сорваться в это безумие вновь.

— Что? — бормочет он, и взгляд снова съезжает на губы, он тянется к ним.

— Кэйа, — чуть громче и настойчивее зовёт Дилюк. — Это… Это точно то, чего ты сейчас хочешь?

— Нхх, да, конечно, — нетерпеливо ёрзает и касается губ пальцами. Хотя бы так, если не даёт поцеловать.

— Хэй, — горячо выдыхает Дилюк, нисколько не помогая отвлечься, — ты точно хочешь этого? Так? Кэйа! Я не хочу, — он сбивается, сглатывая слюну. Ощущает, что он замер и вот теперь-то точно слушает. — Я не хочу, чтобы ты об этом жалел. Это точно то, чего ты хочешь?

Будто током через позвоночник. Сначала вниз, затем обратно вверх. Сдавив в конце горло. Сжав, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кэйа смотрит, хлопая ресницами, будто только проснулся и не понимает где он. Кэйа убирает его ладонь, до сих пор поглаживавшую бок. Наконец, судорожно и глубоко вдыхает и после небольшой паузы выдыхает. Легонько касается его губ своими. Не поцелуй даже, а только намёк. Медленно, словно увяз в сиропе, выбирается из-под одеяла. И на ватных ногах выходит из комнаты, даже дверь за собой не прикрыв.

Дилюк зажмуривается и утыкается лицом в подушку. Всё правильно. Так будет лучше.

Им обоим.