10 (1/2)

Прилипчивая раздражающая мелодия снова звучит из гостиной. Раз в десятый за день. Сколько там пропущенных уже накопилось? И кто там такой настойчивый мудак, что никак не уймётся?

Бесит абсолютно всё: от запаха кофе до похмельной мути в голове. Как, в общем-то, и собственное существование. Оно бесит теперь даже больше, чем обмудок-папаша.

Какого хера вообще? Зачем нужно было так?..

Шкварчащие на сковороде бекон и яичница бесят тоже. Хоть желудок и сводит от голода, всё равно. Две порции, несмотря на то, что из комнаты никто не отзывается. Да он и не ломится, потому что… Понимает? Отчасти, возможно.

Всё утро провёл под дверью. Ждал услышать если не голос, то хотя бы какие-то движения. Хоть тень в щели под ней. Но без толку. Наверное, спит. Дилюк очень надеется, что спит. И всё же не решился зайти.

Даже еда какая-то безвкусная, и это тоже…

Хотя, нет, отвратительный привкус безысходности и ненависти к себе присутствует. Даже в самом воздухе витает. Он повсюду. Обволакивает, забирается в желудок, в лёгкие и душит.

Накрывает прозрачной крышкой вторую тарелку и снова волочётся наверх под звуки вновь звонящего телефона. Знакомая до нелепости ситуация, только теперь он по другую сторону двери. И более, чем наверняка раздражает ещё сильнее.

— Кэйа, — зовёт он, прислоняясь к косяку и негромко постукивая костяшками по нему. — Кэйа… Выйди хотя бы поесть.

Дилюк стоит ещё немного, прислушиваясь, но так и не дождавшись, уходит к себе в комнату. Он садится на подоконник, свешивая ноги наружу, и закуривает. Чтобы не отсвечивать, если Кэйа действительно решит выйти.

«Чем тогда ты лучше?»

Да ничем. Начиная с того, что и его собственные руки по локоть в крови тех, кого он даже не знал. А теперь ещё и в крови Кэйи. Перед глазами всё ещё стоит его образ: шокированного, всего заляпанного алым, а после и скривившегося в отвращении. Чем он может быть лучше человека, который заботился и оберегал? Человека, который растил его лучше, чем своего собственного сына. Который научил всему. Чем он может быть лучше?

Было бы лучше не появись он никогда в его безоблачной жизни. Было бы лучше найти другое место, не этот грёбаный дом. Или не найти. Остаться в Хьюстоне и посмотреть, действительно ли его кто-то там ищет и для чего. А если и впрямь охотятся за его головой, так и не стало бы лучше попадись он в этой охоте? Ради каких великих целей так рвётся спасти себя, проходя по головам и жизням других, не щадя ничего и никого?

Окурок отлетает, затухая и шипя в луже.

Возникает мысль и себя отбросить так же. Полежать в грязи, где ему, пожалуй, самое место. Но всего лишь второй этаж. Только ушибётся, разве что. Ну, может, разобьёт себе что-то. Не больше.

Поспав ещё и спустившись вниз уже под вечер, обнаруживает, что Кэйа так и не выходил. Ну, может, хоть к ужину отойдёт? И Дилюк без особого энтузиазма берётся за готовку. На автопилоте режет салат и ставит на плиту пасту. Пока варится, натирает сыр и подогревает сливки, смешивает их вместе, добавляет немного приправы. А после поливает этим уже готовую пасту. Пара помидорок черри и веточка зелени в середину. Две тарелки на столе. И опять становится тошно.

— Кэйа… — бормочет, уперевшись лбом в дверь. Глаза закрыты, и гадко от самого себя. Представить страшно, каково ему там после вчерашнего. — Кэйа, прости меня. Спустись, пожалуйста, поесть.

Тишина.

Может, его там и нет? Уехал, забыв внизу телефон, который, наконец-то, перестал надрываться. Ведь не стал бы он в собственном уже доме бояться выйти из комнаты. Намного правильнее было бы выставить Дилюка. Прямо сразу же. А ещё правильнее — не выпускать вообще.

Кабинет отца практически напротив его комнаты. И если он побудет там, то сможет услышать Кэйю. Что угодно. Если он выйдет или, наоборот, вернётся. Теперь всё в доме кажется каким-то безжизненным. А ведь только недавно сам радовался тому, что Кэйа уезжал или затихал за каким-нибудь делом. Раздражался, когда просыпался от того, что он в его комнате. Изо всех сил игнорировал его флирт и бесился от собственных внезапных мыслей о нём. А теперь что? Мудак. Так сложно было заткнуться? Не упоминать?

Проснуться на диване да ещё и не в привычной за последнее время комнате странно. И холодно. Плечо затекло, и шея болит от неудобной позы, даже если размяться. В доме тихо. И, конечно же, нетронутая тарелка всё ещё на столе. Дилюк вздыхает. Ну а чего он ждал? Радостного и улыбчивого утра? Думал, что обнаружит Кэйю на кухне, делающего завтрак? Или задравшего вверх голову на качелях и с сигаретой?

И что теперь? Дилюк даже не знает, где его искать в случае чего. Возможно, Лиза могла бы в этом помочь. Но нужно ли это Кэйе? Нужно ли, чтобы его искал такой, как он?

«Будьте с ним помягче.»

Даже с этим не справился.

Сэндвичи будто резиновые, а кофе резко обжигает губы и язык, заставляя очнуться в болоте самокопаний и не забыть вдохнуть хоть немного воздуха. Нужно подумать об обеде или о чём угодно другом. Хоть о чём-то, помимо Кэйи, занявшего абсолютно все его заботы за последние два дня.

Суп выходит густым и душистым. Не хватает только чуть-чуть чеснока и зелени. И второго человека за столом.

— Кэйа, — сжимая ручку, зовёт уже не в первый раз.

Медленный поворот, со скрипом. Почти таким же омерзительным, как скрип внутри него самого. Дверь отворяется. Дилюк понимает, что он тут впервые с тех пор, как вернулся. И первый шаг выходит несколько волнительным.

— Кэйа?

Однотонные стены цвета нежной лазури. Без украшений и декора. Обычная, даже несколько обезличенная комната. Дилюк ожидал другого, чего-то броского, яркого, как и сам Кэйа. Кровать пуста, хоть и не заправлена. Тут довольно прохладно. И его накрывает ощущением, уже почти забытым, будто его оставили одного, а он совершенно не знает что теперь делать. Будто сейчас услышит раздражённое: «Чего опять встал, как вкопанный? Скучно? Так уберись в комнате!»

Поморщившись отмахивается от воспоминаний, дёргает головой и замечает на полу за кроватью ногу. На мгновение замирает, осознавая увиденное, а потом резко бросается туда.

Первым делом пульс. Слабый, но ровный. Кожа ледяная. Заглядывает под кровать и внимательно озирается вокруг. Никаких баночек от таблеток или чего-то подобного. Уже неплохо. Лишь немного крови под повреждённой рукой. Откидывает покрывало, частично закрывающее лицо, и замирает снова. Бледное лицо всё в царапинах. И повязки нет.

— Блядь… блядь!

Суетливо подхватывает Кэйю на руки. Лёгкий совсем. Голова безвольно откидывается. Дилюк аккуратно укладывает его на кровать. Белая рубашка вся в потемневших багровых разводах. Только теперь понимает, что он всё в той же одежде. Задирает рукава, проверяя руки. Зажатые в ладони кусок бинта с ватой присохли так, что не оторвать. Приподнимает веко: белок чистый, но закатившийся глаз…

Дрожащими пальцами расстёгивает рубашку, подмечая, что верхние пуговицы выдраны. Стягивает её, потом брюки и белье. Никаких порезов и явных травм. Вздыхает с некоторой долей облегчения. Заворачивает в одеяло, не по сезону толстое и мягкое. Собирает в кучу одежду и покрывало и вышвыривает из комнаты. Открывает окно, чтобы выветрить застоявшийся запах. Набрав тёплой воды, пытается размочить прилипший бинт и осторожно обтирает его лицо. Царапины не выглядят глубокими, и это успокаивает ещё немного.

Пока меняет воду замечает под тумбой в ванне ремешок от повязки. Да и сама она оказывается там же. Моет и её, кладёт около кровати. Наверняка захочет найти поскорей, когда проснётся. Очнётся, мысленно поправляет себя.

Обтирает всего целиком, повозившись с засохшими под ногтями кровью и кожей. Обрабатывает ладонь, накладывает мазь и на этот раз забинтовывает по-хорошему. Он всё ещё холодный, и Дилюк не придумывает ничего лучше, чем лечь рядом, прижать к себе снова завёрнутого в одеяло Кэйю и стараться не представлять, что было бы, если бы он так и не зашёл в комнату.

И это вполне получается. Первые пару минут, когда он ощущает, как слегка приподнимается от дыхания грудная клетка. Но после мысли обрушиваются на него лавиной, ломая кости и сворачивая шею, но оставляя в сознании, чтобы прочувствовать всё сполна. Прижимается сильнее, только сейчас понимая и до конца осознавая, что не хотел бы лишиться его глупых пошлых шуток, его брошенных украдкой взглядов, его внезапных объятий, его проявлений самых разных чувств, не хотел бы лишиться его.

Через час, когда Кэйа, наконец, согрелся, он приносит немного супа. Ему нужно восстановить энергию, а что-то более тяжёлое может вызвать обратный эффект. Дилюк приподнимает его, слегка встряхивая за плечи, но тот не реагирует, и он прибегает к помощи давно проверенного спирта. Кэйа слабо морщится и кое-как приоткрывает глаз. Хрипит, пытаясь что-то сказать, и отворачивается.

— Прости, — бормочет Дилюк, убирая в сторону стеклянный пузырёк. — Тебе нужно поесть.

Кэйа снова кривит лицом и пытается отвернуться, но Дилюк мягко перехватывает его за плечо.

— Я мудак, я знаю, но, — он вздыхает, сжимая пальцы чуть сильнее, — поешь, пожалуйста. Хотя бы чуть-чуть.

Он берёт тарелку в руки и набирает немного бульона в ложку. Снимает каплю и подносит к губам Кэйи. Они всё ещё синеватого оттенка, и ему снова становится тошно от своих слов, от своих действий.

— Пожалуйста, Кэйа…

Он приоткрывает рот, позволяя залить содержимое ложки. Проглатывает и закашливается. Дилюк сразу поворачивает его на бок и, как само собой разумеющееся, ласково гладит по голове. И когда осознаёт это, хочет одёрнуть руку. Но оставляет. Кашель стихает.

— Ещё, — еле слышно говорит Кэйа, и Дилюк снова устраивает его в полусидячую позу.

Кормить кого-то вот так с ложки, будто кого-то близкого и дорогого, очень странно. Очень необычно. И с шевелящимся внутри тупым желанием, чтобы он действительно стал близок. Вот только теперь это уже вряд ли. Какой же ты ёбаный идиот, Рагнвиндр, — думает Дилюк.

Съев совсем немного, Кэйа вновь засыпает. Теперь уже точно засыпает.

Дилюк уносит сначала тарелку, потом всё, чем обрабатывал раны, а после возвращается за грязным бельём. Рубашку скорее всего уже не спасти. Но и её забирает в стирку. Сидит какое-то время в темноте подвала, среди длинных рядов полок с разнообразным алкоголем, сравнивая с ним всю свою жизнь. То же блуждание во мраке, среди пыли и бухла, невнятные несбыточные желания о чём-то высоком… и пожирающее чувство вины и разочарования.

В себе.

Попытаться исправить то, что успел испортить и здесь. И уехать. Оставить в покое Кэйю и его жизнь.

Возвращается обратно, когда сушилка докрутила последнюю часть постиранных вещей. Возвращается и обнаруживает, что Кэйа раскрылся, а его ноги снова ледяные. Осторожно вытягивает из-под него одеяло и укрывает уже просто сверху, не сворачивая в большую гусеницу. Сиротливо усаживается рядом на край, убирает спутавшиеся волосы с его лица, и зачарованно смотрит на такое умиротворённое выражение.

Во сне он мечется и хнычет, снова сбивая с себя одеяло. Дилюк со вздохом ложится рядом. Прямо в одежде, не забираясь к нему, накрывает и прижимает к себе. Малодушно радуется, что так не может ощущать его кожу, его тепло, биение сердца прямо под ладонью. Радуется и сокрушается одновременно.

Если бы мог хоть раз вовремя заткнуться… лежал бы он тут так же?

Ровное дыхание баюкает. Как и вновь шелестящий за окном дождь. Под тяжестью руки Кэйа перестаёт вздрагивать и ютится ближе к источнику тепла. Вытягивается и бормочет что-то неразборчивое. Под навалившейся дремотой Дилюка посещают размытые мысли о том, что Кэйа так похож на большого ласкучего кота, о котором он мечтал, пока рос в тёткином доме. И которого так и не завёл, даже когда вырос. В основном из-за работы, а не потому что перехотел. Окончательно проваливаясь в сон, Дилюк утыкается носом ему в шею, короткие волоски щекотят ноздри, и он притирается ещё ближе.

Утро ещё не успело достаточно осветить тяжелый свинец неба, когда Кэйа открывает глаз первый раз. Ему тепло и уютно. Свежесть дождя с осенней прохладой заполнили комнату и пощипывают лицо. Горячая рука, обхватившая наискосок через грудь, слабо сжимается на плече. Голова слишком пуста, чтобы о чём-то думать. И он спокойно засыпает.

Второе пробуждение от неистово бьющего по крыше дождя сталкивает его лицом к лицу с лучшим из снов и худшим из кошмаров. Спросонья кажется, что прямо перед ним Крепус, и он, зажмурившись, утыкается ему в плечо. Горло сдавливает, а глаз жжёт от подкативших слёз. Но когда улавливает запах сигарет, смешанный с более лёгким и свежим парфюмом, отстраняется, промаргивается и только теперь замечает и массу других отличий. Более острые черты лица, отсутствие бороды, цвет волос чуть ярче, шрамы — всё то, что есть у Дилюка и не было у отца.

Цунами из воспоминаний накрывает с головой, выбивая из лёгких воздух, душат, не позволяя больше вдохнуть. Резко становится жарко, хочется отпихнуть это горяченное тело, раскрыться, облиться ледяной водой… И кричать. Кричать пока не сорвётся голос и силы не закончатся.

От его вмиг сбившегося шумного дыхания и возни просыпается Дилюк, и ему тоже требуется некоторое время, чтобы осознать где он и что он. И когда это, наконец, происходит, он резко поворачивает голову и видит такую ярость, застывшую в ледяном взгляде Кэйи.

— Как-то не привык, — всё ещё хрипло сообщает Кэйа, — просыпаться с мужиками в одной кровати…

Дилюк торопливо выбирается из-под одеяла, не понимая, как он там вообще оказался. Чёртовы ноги путаются в чёртовом пододеяльнике. И эта сонная неуклюжесть бесит даже больше контраста температур слишком жаркого одеяла и промёрзшей за ночь комнаты. Он уже собирается вновь извиниться, как Кэйа буквально затыкает его своим:

— …с которыми к тому же и не трахался.

На мгновение замерший на его осунувшемся за эти дни лице взгляд, короткий понимающий кивок и Дилюк выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь.

«Так тебе и надо, мудак!» — резюмирует он, остановившись в коридоре.

Неприятно, но всё же не худший исход для него. Плетётся к себе, по пути пытаясь распутать волосы. Нужно помыться и позаботиться о завтраке. Что-нибудь лёгкое, вроде каши, подошло бы сейчас для Кэйи.

На этот раз к завтраку он спускается. Выглядит немного лучше, чем утром. Кидает быстрый почти безразличный взгляд из-под мокрых волос и молча усаживается за стол. Ест тоже без особого удовольствия, хотя вкус вполне себе достойный, да и организм требует пищи. Так же без единого слова отодвигает остатки и встаёт, чтобы уйти. Замечает на столике перед камином свой телефон и прихватывает его с собой. Уже у самой лестницы его догоняет виноватое:

— Прости меня, я не должен был…

Не дослушивает. Только закатывает глаза и поднимается наверх, к себе.

И запирает за собой дверь.

Дилюк ещё долго сидит за столом, обдумывая свои дальнейшие действия. И решает, что лучше всё же будет уехать. Настолько далеко, насколько это вообще возможно. Оставить несколько дней на то, чтобы убедиться, что Кэйа в порядке, если это можно так назвать. А за это время выбрать направление и свалить ко всем чертям. Ведь если Кэйа видит в нём Крепуса и за счёт этого питает к нему симпатию, то кроме разочарования он ему ничего дать не сможет. Он ему уже ничего, кроме этого и не дал. Ни к чему делать ещё хуже своими блядскими поступками. Ничем они с отцом не похожи, что бы Кэйа ни говорил по этому поводу. А сейчас ему и без него тяжело.

Рутинные действия отвлекают. Уборка со стола, мытьё посуды, протирание столешницы. Да, есть посудомойка, но в неё, к сожалению, не засунешь голову, чтобы хорошенечко промыть содержимое. И так далее: приготовить обед, убраться, приготовить ужин, посозерцать отстранённое лицо Кэйи, убраться, поспать, сделать завтрак…

Теперь, по крайней мере, приходит есть. И выглядит значительно лучше. Прекрасно выглядит, думает однажды утром Дилюк и готов сам себя избить за это. Время, мысленно выданное себе на то, чтобы убедиться в нормальности его самочувствия, уже вышло. Как, скорее всего, и терпение Кэйи. И он, наконец, решает, что пора.

В кабинете отца Дилюк видел ноутбук и теперь именно с него и ищет что-нибудь подходящее, куда убраться и больше никому не отравлять жизнь. И Австралия привлекает больше всего остального. Там тоже полно огромной мерзкой живности, прямо как он сам. Сплетёт себе паутину недалеко от какого-нибудь пляжа и будет наводить ужас на местных и туристов.