9 (2/2)

— А достаточно ли это профессионально для психолога? — брови Рагнвиндра непроизвольно ползут вверх.

— О, нет, я не как специалист, это просто приятельский совет, — Лиза снова улыбается, — или просьба. Как вам будет угодно. Что ж, благодарю за компанию и всего вам доброго.

— И вам, — Дилюк покупает большой латте и покидает кофейню в несколько противоречивых чувствах.

Рассказывал ли Кэйа кому-то о нём? Или она, действительно, просто переживает? И весь обратный путь до машины он всё думает над этим её советом. Может ли она знать, что случилось с Кэйей в детстве? Или о том, откуда сам Кэйа взялся у Крепуса?

— Привет, пап, — тихо бормочет Кэйа, опускаясь на корточки перед надгробием, укладывает букет его любимых лилий и вздыхает. — Я соскучился.

Он аккуратно смахивает сухие листья и прибитый дождём песок. Выпрямляется, обходит вокруг могилы несколько раз, шаркая ногами и в абсолютной растерянности. А после садится сзади на каменный бортик, прислоняется спиной к надгробию, откидывает голову и закрывает глаза.

— Без тебя стало пусто и всё не так, — в уголке левого глаза проступает блестящая на солнце капелька. — Я старался не думать об этом раньше, и поэтому, наверно, это стало для меня такой неожиданностью. До сих пор не верится, что ты уже не вернёшься. Ты же всегда помогал мне советом, а теперь… Что мне делать? Что мне делать с Люком? Для чего ты просил найти его? Думал, что он, как и ты, обо мне позаботится? А он от меня шарахается. Ты ко мне ещё с детства привык, а он… я не знаю. Злится на меня. Или боится. Или всё вместе. Но он похож на тебя. Такой же добрый и отзывчивый, хоть и пытается сделать вид, что нет. Пап, ты знал, что он мне понравится? Поэтому отправил к нему? — Кэйа посмеивается, припоминая, как впервые заявился к нему домой, и смахивает слезу с глаза. — Он на меня тогда нож наставил, сказал не появляться больше, а потом вытащил из одного мерзкого дерьма. А теперь живёт у нас. Временно, конечно, как он говорит. Но мне даже так легче. Лиза сказала, что всё наладится, и я справлюсь. Что я сильный, а ты бы мной гордился. Гордился бы ты мной, если бы узнал, что мне Люк нравится далеко не как брат? Ладно… Ты меня всегда поддерживал и помогал. И когда я в тайне сделал пирсинг, и когда Бедо меня привозил до безумия пьяного после вечеринок, и даже когда узнал, что целовался я с ним, а не с сахарочком, на одной из них. О, боги, откуда у тебя было столько терпения и любви? Как же мне тебя не хватает, пап, — Кэйа обнимает колени и упирается в них лицом. Слëзы сдерживать всё сложнее да и ни к чему. И беззвучные всхлипы сменяются откровенными рыданиями. — Я совсем не знаю, что мне делать. Дай мне хоть какой-нибудь знак. Боже, я такой жалкий…

На плечо ему мягко опускается тёплая ладонь, даже не заметил, как продрог, пока сидел тут. Но голову так и не поднимает. Пальцы сжимаются, а после подхватывают под руку и тянут вверх.

— Пойдём, — звучит чуть хрипло знакомый голос. — Никакой ты не жалкий.

Дилюк накидывает на него свою мантию, закутывает и прижимает к себе одной рукой. Кэйа дрожит и всхлипывает, и Рагнвиндр терпеливо ждёт, пока он хотя бы согреется, не обращая внимания на то, что водолазка под его лицом намокает. Укладывает ладонь на голову, путаясь пальцами в волосах, и нервно выдыхает дым. Во рту горчит. И не понятно от сигарет или от отвращения. К себе, к отцу, ко всей этой грёбаной жизни. Всё было бы проще не будь его тут… не будь его вообще. И отец мог бы жить спокойно, и Кэйа. Но он тут и, как всегда, всё портит. Не может выдавить больше ни слова, чтобы поддержать. «Лучше бы отказал, а он поехал бы с друзьями, уж они точно были бы для него лучшей компанией. Чёртов ёбаный эгоист,» — злится Дилюк.

— Пойдём, — повторяет, когда Кэйю перестаёт потряхивать и его дыхание успокаивается.

Уже в машине протягивает ему не успевший остыть кофе и бестолково пялится в боковое окно со своей стороны. Кэйа сжимает стакан двумя руками и отпивает маленькими глотками в меру сладкий напиток. И греет не столько то, что напиток ещё горячий, сколько то, что Дилюк подумал и о нём, покупая что-то для себя. Немного любопытно, как долго он был там и как много слышал из того, что говорил Кэйа, но спрашивать об этом он, разумеется, не станет.

Он выходит из машины и плетётся к мусорке, по пути нашаривая по карманам свои сигареты. Уже второй раз оказывается в одежде Дилюка. Хочется завернуться в неё ещё плотнее, натянуть капюшон, уткнуться в воротник и сидеть, будто в домике. Уютно и тепло. От неё слабо пахнет парфюмом и немного порошком. В ней Кэйе хорошо, хоть и не по размеру. И он просовывает руки в рукава, не намереваясь возвращать её обратно. По крайней мере, до возвращения домой.

— Теперь на винодельню, — вернувшись обратно в машину говорит Кэйа.

Дилюк кивает, молча разворачивается, выезжает на шоссе и также, не произнося ни слова, едет обратно в Брюсвилль. С тех пор, как приехал, и до этого момента он почти не думал о том, чтобы уехать куда-то ещё. Но теперь эти мысли снова начинают шевелиться в его голове. Сама эта идея — приехать в дом отца — была глупой. Импульсивной и до конца не обдуманной. И становится всё более и более странной.

— Зачем он просил меня найти? — внезапно прерывает тишину Дилюк, не отрывая взгляда от дороги.

— Я не знаю, — бормочет Кэйа. — Может, чтобы ты знал.

— Я бы и от нотариуса узнал, — он сжимает руль. — Что-то передать хотел?

— Люк, я, правда, не знаю. Зачем бы мне это скрывать?

В ответ звучит только тяжкий вздох. И нисколько не разряжает повисшее молчание. Кэйа смотрит в окно и радуется тому, что ехать уже не далеко. На винодельне обещали заранее подготовить и собрать любимое вино Крепуса, так что и там ждать не придётся. Ведь те запасы, что были в подвале, Кэйа уже успел единолично употребить.

***</p>

Дождь хлещет с самого утра. И от этого дома становится ещё уютнее. Как и от разожжённого камина и от ароматов готовящейся еды. Дилюк, как и обещал, помогает со стейками на кухне. И кажется, будто ничего и не изменилось, всё по-старому. Вот сейчас Крепус принесёт блюдо с мясом, выставит его в центр стола между разнообразных закусок, откупорит вино, и они вместе будут сидеть, выпивать и болтать до глубокой ночи. Весело и беззаботно. А перед тем, как уйти спать, он потреплет Кэйю по макушке, разлохматив аккуратно уложенные в честь дня рождения волосы, и оставит на его лбу невесомый поцелуй. Вслед обязательно услышит детским голосом произнесённое: «Папуль, отнеси меня в кровать.» Мягко рассмеётся и всё-таки уйдёт к себе.

Но всё не так. И мясо никто не приносит, и вместо напеваемых под нос песен с кухни доносится хлопок двери. Кэйа вздрагивает от этого звука и идёт проверить, а заодно принести вино из холодильника. Дилюк стоит на улице, прижавшись плечом к стеклу, чтобы не вымокнуть, и курит. И не выглядит ни капли таким же спокойным, как когда проснулся. Ну и пусть. Кэйа раскладывает столовые приборы и ставит два бокала для вина. «Всё будет хорошо,» — думает он.

— Всё готово, — Дилюк выходит с кухни с горкой дымящихся сочных стейков на деревянной подставке. Даже зеленью украсил и овощами.

— Откроешь вино? — будто с приклеенной улыбкой спрашивает Кэйа.

Он кивает и уходит обратно на кухню уже с бутылкой. А когда возвращается, несёт ещё и виски, и стакан со льдом. Наливает Кэйе насыщенный бордовый Пино Нуар.

— Спасибо, Люк, — он усаживается за стол и понимает, что всё. Всё совсем не так, а так теперь уже совершенно точно больше не будет никогда.

Они молча едят и так же молча выпивают. Дилюк доливает ему вино, когда бокал начинает пустеть, но никакие разговоры не заводит, даже взгляд не поднимает. От чего весь уют и недавний комфорт пропитывается мрачностью.

— Не хочешь ничего сказать? — ковыряясь вилкой в опустевшей тарелке, спрашивает Кэйа.

— Мне нечего говорить, — мгновенно отвечает Дилюк, залпом выпивая очередной стакан.

— Может, вспомнишь что-нибудь хорошее?

— Хорошее? — взметнувшийся на Кэйю взгляд колет льдом. — Знаешь что такое приют?

Вино с прекрасными фруктовыми нотками внезапно начинает горчить. Кэйа всегда любил детей за их беззаботность и безусловное счастье. Ему нравится их неудержимый оптимизм и оригинальность мышления. Конечно, не у всех них бывает сладкая жизнь, но даже в самых сложных ситуациях дети редко впадают в отчаяние, в отличие от взрослых.

— Нет, — выдыхает он.

— Это место, где тебе есть с кем поделиться болью, где у тебя есть хоть и злые, но единомышленники, — Дилюк шумно выдыхает, стараясь держать себя в руках. — Знаешь, чего никогда не было у меня?

— Прости, — бормочет Кэйа, до конца не осознавая за что именно он извиняется. — У тебя совсем не было друзей?

— У меня были бесконечные тренировки и ебанутая тётка с комплексом бога. Видимо, большего я не заслуживал.

Он резко отодвигается от стола, вскакивая на ноги, удерживает качнувшийся стул и идёт на кухню, а оттуда и на улицу. Закуривает и борется с желанием свалить: шататься под этим чёртовым холодным дождём, пока не остынет голова. Пока весь он не остынет. В сотый раз напоминает себе, что вины Кэйи в случившемся нет. Что мудак тут только один. Или всё-таки два?

Кэйа так и сидит за столом, складывает из салфетки какую-то фигурку, когда он возвращается, поднимает взгляд и вздыхает. Ставит перед собой эту попытку в оригами, и она сразу разъезжается. Он отпивает вина и расслабляется, мягко улыбается Дилюку, пока тот снова садится напротив.

— Я, может, и не знаю всего, но он не был плохим.

— Мы с тобой, — Дилюк сжимает челюсть, его терпение уже явно трещит по швам, — знали двух разных Крепусов. Твой, судя по всему, любил тебя и заботился. Мой — бросил меня, — он сдергивает пробку с бутылки и доливает себе ещё виски, выпивает, звякнув кусочком льда о дно стакана, а после ударяет и им о стол. Выдыхает, вроде ухватившись за кончик ниточки спокойствия, поднимает взгляд на Кэйю, и всё снова летит к чертям. — Как так вышло, что ты остался с ним, я не имею понятия. Но уверен, что не могло у него быть, да и не было никогда таких друзей, которые доверили бы ему ребёнка!

— Что? — теперь уже Кэйа не отрывает от него глаз. И злость, и обида, и ещё что-то очень неприятное смешивается на лице Рагнвиндра, расплываясь нездоровым румянцем. — О чём ты?

— Да ты же прекрасно знаешь, кем он был! — Дилюк снова вскакивает, и на этот раз стул всё же падает, но он уже не обращает никакого внимания. Градус их разговора нарастает слишком быстро. — Не нужно быть большого ума, чтобы понять это! Даже если ты и впрямь не вникал и не спрашивал. Ты же не дурак, Кэйа! Чёрт! Да он, блядь!.. Да это же он!..

— Да что он? — вскрикивает Кэйа, перебивая его, и ударяет обеими руками по столу. Тарелки жалобно звякают.

— Он, — с ядовитой злостью выплёвывает Дилюк, — убил твою семью!

Его будто кипятком окатили. Сначала ничего не понятно, а после резким жаром охватывает всё тело и никуда от этого ощущения не деться. Кэйа ошарашенно опускает голову: из-под его ладони по белой скатерти расплывается алое пятно. Но стакан с вином стоит на месте. А оно всё растёт. Кэйа поднимает трясущиеся руки. В комнате, как и в его собственной голове сейчас, стоит звенящая тишина. С ладони течёт кровь. Наткнулся на нож и даже не заметил. Он поднимает взгляд на Дилюка. Его зрачки, что превратились ранее в крохотные точки, теперь расширились от увиденного. И Кэйа узнаёт эту ситуацию, вспоминает, будто что-то из прошлой жизни: окровавленный нож, повсюду кровь и точно такой же взгляд. Взгляд хладнокровного убийцы, который меняется при виде него — маленького испуганного рёбенка. И как этот убийца протягивает руку…

И Дилюк тянет тоже. В попытке помочь он дёргается к нему, но Кэйа шарахается в сторону, заляпывая кровью теперь ещё и свою белоснежную рубашку. Ему кажется, что воздуха не хватает, и пятится к лестнице.

— Чем тогда ты лучше? — еле слышно бормочет Кэйа, горло сдавливает спазмами, и он понимает, что если не сбежит сейчас, то его стошнит прямо здесь.

Вода в раковине смешивается с кровью, брызгает в стороны. Почему она никак не останавливается? Кэйю трясёт, слёзы текут, не переставая. Он сжимает кулак, дрожащей рукой пытаясь достать перекись и бинты, но всё падает на пол и в раковину. И сам он тоже съезжает на холодный кафель. Ужин настойчиво рвётся наружу, и он в скручивающем приступе сгибается над унитазом.

«Нет, нет…» — в беззвучной панике шевелятся его губы.

Кэйа сворачивается в калачик на полу, ощущая, как всё тело пульсирует и сжимает, выворачивает и колотит. Повсюду размазанная кровь. Перед глазами всё плывёт, а голова раскалывается на части.

…голова раскалывается на части, а разбитые губы шевелятся в немой мольбе перестать.</p>

«Мелкий ублюдок, как ты смеешь?»</p>

Кулак в очередной раз врезается в лицо. Тело безвольно болтается под ударами, но рука за волосы держит крепко.</p>

«Отец, остановись! Ты же убьёшь его!»</p>

Сквозь шум в ушах и оглушительную боль доносится размытое:</p>

«Лучше бы он вместе с ней сдох.»</p>

Ребёнок тряпичной куклой падает на пол.</p>

«Что с его глазом?»</p>

Голову разворачивают, чтобы попытаться рассмотреть.</p>

«Тьфу! Вызови скорую.»</p>

Ванна заперта. Об этом Дилюк узнаёт спустя несколько минут после того, как Кэйа поднялся к себе. Ванна заперта, но вода шумит до сих пор. Какой же он идиот. И кто же из них теперь больший мудак? Или это семейная черта — ломать другим жизни? Он ещё долго сидит на полу под дверью, не осмелившись постучать. Но позже всё же уходит покурить. Стоит под проливным дождём. И как бы ему хотелось, чтобы он мог смыть с него всю эту грязь, что въелась и пропитала всё его существо.

Он срывается с места и спешит обратно при мысли о том, что Кэйа мог с собой что-то сделать. Взбегает по лестнице, ненавидя себя ещё сильнее прежнего. И себя, и отца, и ту невысказанную ему злость, что теперь по его же собственной глупости ранила Кэйю. Кэйю, который ни в чём этом не виноват. Зато теперь ему известно, что Крепус далеко не ангел.

На этот раз ванна пуста. И в комнате темно.

— Кэйа?

Тишина.

Что ж… Если Дилюк не в силах сделать хоть что-то хорошее, то лучше дать Кэйе побыть одному.