фальшивое равнодушие (1/2)
Эймонд любит изощренные оскорбления, словарный запас у него обширный, сочинительский навык развит неплохо, так что победить его трудно не только в оружейном бою, но и в словесном. Но Люцерис очень старается, хотя и без толку. По крайней мере внешне на оскорбления Эймонд никак не реагирует, в то время как Люка его слова иногда всё-таки задевают, особенно когда принц озвучивает его незаконное происхождение и слишком сильное сходство с отцом.
Однажды Люцерис не ладит со своим драконом, и Арракс брыкается в воздухе и сбрасывает его со спины в метре над землёй. Эймонд смеётся над ним, паря где-то высоко в небе, потом спускается с Вхагар, и встаёт над распластавшимся в грязи соперником. Помимо боев на мечах, они часто соревновались, чей дракон быстрее прилетит до установленного финиша. Арракс был самым некрупным из всех взрослых драконов, но зато самым быстроходным и самым выносливым. Соотношение размера крыльев по отношению к туловищу у него было больше, чем у остальных драконов, и мускулатура их была развита сильнее, а за счёт своих небольших габаритов он мог достаточно долго нести своё тело в воздушном потоке. Так что побеждал Арракс чаще, если только Вхагар не начинала давить на него своим возрастным авторитетом и дракон не начинал вилять в воздухе и припадать к земле, пропуская старшую вперёд.
— Грязь тебе к лицу, щенок, — Эймонд деловито облокачивается о морду Вхагар и смотрит в небо, туда, где кружится в воздухе непослушный Арракс. — Она отлично сливается с цветом твоих волос, становишься похожим на простолюдина. Наверное, поэтому тебя Арракс и не хочет везти, нет в тебе аристократичности…
— Зато твоя бабка уже не то что тебя скинуть не может, она и летает кое как! Я уверен она с удовольствием бы от тебя избавилась, если бы в силу возраста ей бы не было лень, наверняка её раздражает твоя костлявая задница, продавливающая седло.
Люк беззлобно фыркает и стирает жирную грязь с лица. Такое иногда бывало, Арракс был не только самым быстрым, но оказался и самым норовистым из всех драконов, даром, что диким он не был, а всё равно проявлял свой нрав. Правда он всегда снижался, прежде, чем скинуть с себя наездника, из-за чего Люк пришёл к выводу, что дракон прекрасно понимает, какую опасность может таить в себе высота для сброшенного вниз человека, и никогда скидывать Люка по-настоящему с себя не станет. Разве что вот так: в прогулочном полёте, может быть даже для того, чтобы покрасоваться перед Вхагар и показать ей какой он независимый, чтобы добиться уважения у старшей.
— Это потому что ты чёрный, щенок. Чёрный, как подошва моих сапог, понимаешь? Ты же заметил, что все Таргариены белые, а ты чёрный как твой папаша, вот поэтому дракон тебя и не слушается. Ты просто не настоящий валириец, видимо ещё более ненастоящий, чем твой братец.
Люцерис чувствует, как его лицо краснеет. Эймонд раньше не говорил так. То есть про настоящесть. Это было что-то новенькое, и неожиданно правдоподобное. А от того и обидное — правда всегда обидная. Люцерис впервые задумывается, а не было ли зерна истины в насмешливых словах его дяди? Не могло ли случиться так, что в нём гены отца проявились сильнее, чем в Джейкейрисе, и от этого он был валирийцем даже не на половину, а на треть или на одну седьмую? Ведь Арракс был единственным драконом, который мог скинуть с себя своего родного, первого всадника. Они росли вместе и связь их должна была быть нерушимой. Другие драконы своих первых наездников слушались
— Смотри, бастард, осторожнее. А то вдруг однажды Арракс поймёт, что ты фальшивый и спалит тебя дотла, — Эймонд делает притворно заботливый голос, глумливо насмехаясь над тем, как Люк скользит в грязи.
Он улыбается своей самой гадкой улыбкой. Это был его арсенал, у Эймонда было несколько улыбок, которые различались по уровню мерзостности. Первый уровень, самый слабый, для Эйгона, второй уровень для Джейкейриса и третий для Люцериса. Третий уровень был самым ядовитым и берёгся исключительно для злейших врагов. Этим уровнем Эймонд оперировал крайне редко, даже по отношению к Люку, исключительно в тех случаях, когда у него было дурное настроение или, когда он снова начинал комплексовать по поводу своей одноглазости.
— Моё яйцо хотя бы вылупилось, в отличие от твоего! Это тебе пришлось седлать бабулю, иначе ты бы вообще без дракона остался!
То был контрудар, призванный сбить гадкую спесивую улыбку с лица Эймонда хотя бы до второго, а в идеале до первого уровня, однако он не сработал. Эймонд не только не оскорбился, он начал улыбаться ещё гаже, возможно собираясь выработать четвертый уровень гадостности специально для Люка.
— В том то всё и дело, бастард, что я бы без дракона не остался! Я смог оседлать взрослого дракона, потому что я истинный валириец, и ты можешь видеть это в моих серебристых волосах! А вот ты… — Эймонд сокрушённо качает головой, — ты не смог бы. Арракс привык к тебе с детства, и только поэтому он позволяет на себе летать. Взрослый дракон не признал бы в тебе Таргариена и просто бы убил. Ты бы никогда не смог оседлать ни Вхагар, ни любого другого взрослого дракона, у которого уже был первый, родной всадник. Так что твой Арракс единственный, кто более-менее тебя слушается. Другого тебе не заполучить. Наши предки умели приручать диких драконов. А твоя кровь выдохлась, Стронг.
Он просто невыносим порой. Он никогда не прекращал попыток как-то Люцериса принизить, однако попытки эти зачастую не были обидными и иногда Люк даже начинал считать дядю кем-то вроде приятеля или таким вот своеобразным друговрагом, с которым было интересно тренироваться, соперничать и спорить. Он привык к его ехидству, ведь зачастую оно было необидным. Но сейчас слова попали в цель. К удовольствию Эймонда, Люк закипает, хватает комок грязи и метко отправляет его в дядюшкино лицо. Принц уворачивается, однако поскальзывается и падает прямо на Люцериса, вдавливая ему в живот свои острые коленки. Они начинают драться, катаясь по земле. Вхагар укладывается огромным морщинистым клубком неподалёку, и с пенсионерской задумчивостью наблюдает за потасовкой, морда у неё осуждающая. Арракс всё ещё деловито парит в небе и ждёт, когда хозяин начнёт звать его и упрашивать спуститься вниз.
***</p>
Утро выдалось чудесным. У Эймонда редко, когда с утра было хорошее настроение, однако сегодня был как раз такой день. Даже собственное отражение без повязки в зеркале не вызывало у него отвращения, сапфир сиял особенно ярко и волосы расчесались с первого раза, хотя вчера он несколько часов пытался отмыть их, после грязевой драки с бастардом. Эймонд, наверное, был единственным, кто так нагло мог оскорблять юного наследника Дрифтмарка незаконнорождённым. После того, как Рейнира пришла к власти, слухи про происхождение её детей улеглись, и только Эймонд до сих пор мог обзывать Люка. Правда это всё было не публично и зачастую оставалось между ними двумя. За год, что они провели бок о бок в ежедневных потасовках и тренировках, Эймонд испробовал буквально всё, что могло хоть как-то обидеть и разозлить соперника.
«Циклоп»
«Бастард»
Буквально два слова, которые были их слабыми местами, и они прекрасно это знали. Найти дополнительные слабые места было непросто. Эймонд, к примеру, знал, что Люк не выносил качку и страдал морской болезнью, так что иногда ещё мог дразнить его «морским блевуном». Но это было не слишком обидно, щенок на это реагировал весьма вяло, выдумывая в ответ что-нибудь обидное про худощавость Эймонда, что-нибудь вроде «драконьей глисты». Однако именно вчера у Люка открылось ещё одно слабое больное место. Арракс. Именно вчера Эймонд понял, что любые оскорбления на счёт непокорности Арракса могли вывести Люка из себя. Поэтому Эймонд ликовал, теперь преимущество было на его стороне, он знал больше больных точек Люка и на сегодняшний тренировочный поединок не шёл, а летел на крыльях любви. Любви причинять боль, конечно же. Принц ясно представлял в своей голове, как будет бастарда доводить сегодня до бешенства, а потом коварной подножкой уронит в грязь во время боя и скажет:
«Ну давай, позови Арракса, вдруг он наконец-то начнёт тебя слушаться, прилетит и накажет плохого дядю, обижающего бедненького бастарда!»
Эту фразу Эймонд всю ночь репетировал. И сегодня повторял, даже во время завтрака, чтобы не забыть. И сейчас, стоя на площадке с мечом в руках повторял, со сладким предвкушением внутри, с бабочками в животе и подрагивающими от предстоящего триумфа коленками. И ещё час повторял, пока ждал Люка. Но Люк не пришёл. Через час не пришёл и через два часа не пришёл, хотя их тренировка уже должна была заканчиваться. И на следующий день тоже не пришёл.
Настроение у Эймонда скисло, точно молоко, и превратилось в комочки недоумения и обиды. Потому что они уже целый год вместе тренировались, с того самого дня, как оба прилетели в Королевскую гавань, и не было ещё ни разу, чтобы кто-то не пришёл. Эймонд приходил, даже когда простыл и у него поднялась высокая температура, правда тренировки тогда не получилось из-за совсем плохого самочувствия. Но по крайней мере он отметился и потом ещё двадцать минут ругался с Люком, когда тот заявил, что с сопливыми не дерётся, а Эймонд язвительно ответил, что зарежет его даже если будет при смерти, чего уж говорить о какой-то там простуде.
Люцерис не пришёл. Эймонд целую неделю незаметно заглядывал на оружейный двор, в надежде, что обнаружит там бастарда в режиме ожидания, и потом демонстративно тоже не придёт. Однако каждый раз он находил во дворе кого угодно, кроме Люка. И как на зло никаких «семейных» ужинов и других публичных мероприятий во дворце не было, так что они никак не могли пересечься. Эймонд даже несколько раз «случайно» прогуливался возле комнаты Люка, в надежде, что тот решит выйти и они как-бы «случайно» столкнутся. Однако Стронг словно под землю провалился. Эймонд тренировки не забрасывал и продолжал сражаться с другими рыцарями, но практически сразу он обнаружил, что тренировки эти пресны, а мотивации чтобы совершенствоваться у него нету и даже радости от победы он не испытывал.
На восьмой день Эймонд обнаружил, что уже три дня ему совершенно некому рассказать о том, что он научился весьма эпичному виражу на Вхагар. Он попытался поговорить об этом с братом, однако Эйгон оказался дрянным слушателем и наотрез отказался полетать вдвоём, чтобы оценить новый трюк, предложив вместо этого сходить в блошиный конец.
На девятый день Эймонд начал как бы мимолётно расспрашивать окружающих, куда подевался Люцерис Веларион, и почему он больше не приходит на тренировки, но ответить ему никто не мог.
На десятый день Эймонд неожиданно догадался, что вероятнее всего бастард на него просто обиделся и поэтому исчез. Видимо слова про Арракса стали чересчур обидными, настолько, что щенок больше не решался как-либо контактировать с дядей, чтобы не услышать их снова. Немного проанализировав ситуацию, Эймонд решил, что, пожалуй, слегка переборщил, и возможно говорить племяннику о том, что он фальшивый Таргариен и никакого дракона, кроме Арракса больше не сможет оседлать, было чересчур.
На одиннадцатый день Эймонд понял, что ему срочно нужно найти повод, чтобы поговорить с племянником. Повод должен был быть достаточно серьёзным, чтобы ночью начать долбиться в дверь его комнаты. Повод желательно должен быть обидным, чтобы щенок не прознал, с какой именно целью Эймонд на самом деле ищет с ним общения. Он решил даже сперва вломиться к нему в комнату и обвинить в краже… например, своего кинжала. Или ещё чего-нибудь. Однако потом решил, что обвинение в воровстве, пожалуй, может обидеть Люка ещё сильнее.
На двенадцатый день Эймонд психанул и решил, что повод ему не нужен. Он сам себе повод. И вообще кто такой этот тупорылый Стронг, раз думает, что может вот так вот нагло своего дядю игнорировать?! Эймонд его вообще-то драться на мечах учит, одолжение ему делает! А вот так нагло берёт и прогуливает тренировки?!
***</p>
В дверь Эймонд не стучал — просто так ворвался. В наглую при чём, Люк даже не успел одеться, так и остался стоять в одном исподнем. Благо хоть брэ не снял, а то застал бы его дядя совсем голым, было бы неловко.
— Дядя?! Ты чего здесь забыл?!