искренние извинения (1/2)

Эймонд весь состоит из жил и костей, и чем-то напоминает дракона, такой же угловатый, костистый и сильный. Черты лица у него заострённые, хищные, единственный глаз злобный и широко распахнут и пристален, и светло-фиолетовая радужка иногда кажется совсем блёклой, отчего зрачок чёткий и круглый. Люцерису иногда кажется, что этот зрачок становится вертикальным, если очень долго смотреть в глаза Эймонду.

Люцерис никогда долго не смотрит ему в глаза.

Люцерис широкоплечий, плотный и красивый именно той мягкой романтической красотой, которая восхищает юных леди. Люцерис крупнее и выше. Раньше Эймонд был эдаким акселератом, возвышающимся над своими племянниками, однако теперь они уже совсем взрослые мужчины и Люцерис Эймонда перерос. И морально, наверное, тоже, ему давно уже не интересны ребячьи шалости и шутки. Люцерис — Стронг до мозга костей, он совершенно адекватный, человечный и любимый всеми. Эймонд в первую очередь Таргариен, он дикий, мятежный и какой-то тяжёлый, как будто бы неприкаянный. Люцерис это стал замечать только с возрастом, какую-то затравленность и озлобленность, то что раньше он в дяде воспринимал как силу и смелость, то, что раньше приводило его в ужас, сейчас вызывало лишь непонятное сожаление. Ему почему-то казалось, что Эймонд как будто болеет и Люку казалось, что причиной этой болезни стал именно он.

— Готов размяться, племянник? — Эймонд хищно скалится и встаёт в стойку, сжимая в руке меч.

— Всегда готов, дядя, — Люк слегка склоняет голову и степенно расправляет плечи, как это когда-то делал его отец.

Эймонд быстр и ловок, хотя его движения кажутся слегка дёрганными, Люк неспешен и вместе с тем спокоен. Мечи сверкают, отражая солнечные блики, когда воины сходятся в тренировочном поединке. Раньше Люк до смерти дядю боялся и не рисковал сойтись с ним даже в игрушечном бою, но повзрослев он стал гораздо уверенней в себе, так что в последнее время они регулярно сходились на площадке. Побеждал чаще всего Эймонд, однако победы эти всегда были такими же дёрганными, как он сам, он буквально кидался на Люцериса, осыпая ударами, будто бы бой был настоящим и от исхода зависела его жизнь.

Люцерис стал замечать это чуть позже, может быть на пятнадцатом их бою или на двадцатом — Эймонд боялся проиграть. Именно боялся. Сначала Люк даже не поверил своим подозрениям, уж кого тут и следовало бояться так это психованного Эймонда, это Люку следовало опасаться, что дядя однажды решит сразиться по-настоящему и замочит его прямо посреди бела дня в королевском дворе. Но потом он заметил с каким отчаянием и яростью дядя кидается на него с мечом и с каким удовольствием и триумфом он покидает поле битвы после победы и понял, что не ошибся.

— Ты всё так же неуклюж, как и всегда, — Эймонд ухмыляется и делает выпад, приложив остриё к горлу оппонента. — Я мог бы трижды перерезать твою глотку, щенок.

— Мог бы, — Люцерис слегка отодвигается от лезвия и широко улыбается, — но тогда на ком ещё ты бы самоутверждался всё это время? Ты сражаешься настолько бесчестно, что тебя никто из других рыцарей терпеть не станет, дядюшка.

Эймонд кривится — шутку не оценил.

Люцерис помнит, что в отличие от дяди, он лишь однажды поступил нечестно. Взял пригоршню песка и швырнул в лицо противнику, от чего тот ослеп и на второй глаз, потеряв ориентацию в пространстве. Это был первый и последний раз, больше Люк так никогда не делал. Потому что именно в тот раз он заметил отчаянный страх на непроницаемом доселе лице Эймонда. Тот мотал головой и растерянно тыкал мечом в разные стороны, чтобы не подпустить к себе племянника. Люцерис стоял в стороне с опущенным мечом и не знал, что делать, то есть он должен был продолжить битву и обезоружить ослеплённого песком дядю, но вместо этого он просто сделал вид, что споткнулся. Через минуту Эймонд прозрел и бой продолжился. Но именно в тот день Люцерис понял, что Эймонд боится ему проиграть именно из-за этого. Из-за частичной слепоты. Он тогда впервые задумался над тем, как трудно должно быть воину на поле боя, если он видит лишь одним глазом и даже жалкая пригоршня песка способна полностью вывести его из строя. Ему раньше это в голову никогда не приходило, он раньше не думал, что Эймонд был калекой. Эти два слова как-то не вязались вместе. Люцерис никогда не задумывался над тем, как должны их бои выглядеть со стороны — рослый и широкий Люк против худощавого одноглазого калеки, давно уже переросший своего дядю и, наверное, не только в физическом, но даже и в психическом плане. Ведь крепкие нервы на поле боя это залог успеха. Это не могло не восхищать — Эймонд был лучшим не благодаря, а вопреки.

С того самого дня Люк стал это замечать. Отсутствие глаза. Эймонд всегда поворачивался к источнику звука всем корпусом, мог запросто не заметить человека, идущего на него со стороны слепой зоны и болезненно щурил здоровый глаз, когда что-то читал — глаз, по всей видимости переутомлялся и начинал болеть.

Иногда Люку начинало казаться, что именно глаз и стал причиной, по которой его дядя вырос таким злобным и нелюдимым. Нет, то что Эймонд ненавидел Люка за нанесённую травму и так было понятно, Люк бы тоже на его месте себя ненавидел. Но Люку почему-то казалось, что Эймонд и других всех тоже ненавидит по этой же причине. И ни с кем не дружит. И не имеет личной жизни. Из-за глаза. А точнее из-за его отсутствия. Иногда Люку казалось, что Эймонд своей внешности как-будто стесняется, хотя по мнению Люцериса, Эймонд очевидно был невероятно красив и самобытен.

***</p>

Однажды они снова сражаются, на этот раз Эймонд кажется не в настроении. Он ещё более дёрганный и резкий чем обычно, Люцерис плавно отражает его выпады и привычно избегает «слепой» зоны. Ему проигрывать не в тягость, дядя — достойный соперник и всего лишь за полгода регулярных тренировок Люк стал выносить на поле боя даже Кристона Коля. Хотя Эймонд не переставал язвить и периодически запугивать оппонента, метя ему куда-нибудь в лицо — Люк, похоже, приобрёл к этому стойкий иммунитет, он почему-то перестал всерьёз верить в то, что дядя когда-нибудь действительно попытается выколоть ему глаз и отомстить за детскую травму.

— Нападай, щенок, или в штаны наложил?!

— Ну если только в твои, дядя — уж больно странная у тебя походка, — парирует Люк.

— Не более странная, чем у тебя, косолапый!

Ещё выпад и ещё. Люцерис ловко парирует удары, стараясь не отставать и в словесной баталии. Другие рыцари увлечённо смотрят, о вражде этих двоих по королевскому двору уже легенды ходят и не вполне понятно, за чем наблюдать интереснее, за битвой языков или мечей.

— Это я-то косолапый? Да мои ноги мечта любой леди Вестероса!

— Никто в Вестеросе не мечтает о твоих кривых культяпках, Стронг, у тебя щиколотки толстые!

— Ты любовался моими щиколотками?

— Не более, чем ты моими!

— Очень даже изящные, на мой взгляд, прямо как у твоей сестры…

Щиколотки они обсуждали. Иногда проходились нелестными словами про причёски друг друга, а иногда спорили какая порода лошади круче. И конечно же всегда с оскорблениями. Сегодня, правда, Эймонд молчит и злобно пыхтит всю тренировку. А под конец проигрывает, впервые за долгое время, Люк свои победы по пальцам мог сосчитать. Принц зло швыряет меч на землю и уходит, Люцерис успевает заметить, как тот запускает руку под повязку на лице и трёт покалеченную глазницу. Люцерис чувствует как что-то внутри него переворачивается и сжимается — он за Эймонда начинает волноваться.

***</p>

Эймонд уже привык, что он болит. Не каждый день, но часто, боль бывала острой или ноющей, и всегда отдавала куда-то в голову, от чего принц страдал мигренями. Глаза не было, а он болел. И Эймонд тоже болел вместе с ним, всей душой. Хотя он практически смог перерасти свою ненависть к племяннику, с дурным характером ничего поделать было нельзя. Регулярные фантомные боли превращали Эймонда в нелюдимого монстра, раздражительного и ехидного, он умудрился испортить отношения буквально с каждым членом своей семьи, кроме, как ни странно Люцериса. Ну, то есть они конечно друг друга ненавидели и всячески оскорбляли, однако Люк был единственным человеком, с которым Эймонд, будучи одиночкой, проводил много времени, оттачивая искусство поединка ежедневно. Началось всё с желания попугать щенка и поиздеваться над ним, а закончилось тем, что они виделись теперь каждый день и Люк уже окончательно не реагировал на издевательства дяди и только широко улыбался, и отшучивался в ответ. Эймонд получал небольшое успокоение и некоторое отмщение каждый раз, когда Люк ему проигрывал, так что подсел на эти поединки он довольно быстро.

Вскоре Эймонд стал замечать, что в те дни, когда он не тренируется с Люком ему становится одиноко и катастрофически не хватает общения. И что во время боя, помимо взаимных подколов, они всё чаще начинали делиться друг с другом какими-то своими мыслями и деталями из жизни, ведь они уже не были подростками и у каждого в жизни произошло много интересных событий. Вскоре Эймонд стал замечать, что даже во время каких-то общих семейных застолий, они зачем-то садятся неподалёку и всё время друг-другу мешают, пытаясь испоганить аппетит (друг -другу а заодно и всем окружающим) или на худой конец отдавить ноги под столом.

— Дядя? Я могу войти?