Llevada (2/2)

— Лжец, — сияя и не сдерживая слез, одними губами проговорил Хейдзо, позволяя себе раствориться в ощущениях чужого тела.

В физическом проявлении его чувств, его любви.

Он чувствовал себя живым. Страсть, покалывающая на кончиках пальцев, лишающая рассудка, делала все чувства настолько яркими, чистыми, что в момент, когда Кадзуха особенно приятно прикусил кожу, Хейдзо не сдержал стона.

Услышав этот жалобный звук от себя, он поспешил тут же захлопнуть рот, но ронин не позволил этого сделать:

— Пожалуйста, я хочу слышать тебя, — хрипло проговорил, и от звука такого Кадзухи Хейдзо обязательно бы воспламенился, будь он обладателем пиро. Но получилось лишь снова бесконтрольно издать этот странный и непривычный звук. Кадзуха одобрительно прикусил его снова, напрочь лишая рассудка.

Кадзуха по ощущения был везде, кроме самого важного места. И Хейдзо, со своей повышенной чувствительностью из-за неутихающего возбуждения вперемешку с тактильным голодом, понимал — ему мало.

Мало, мало, мало.

Проходясь языком, раздвигая опухшие от поцелуев губы, Хейдзо жаждал чувствовать Кадзуху везде. Быть одним целым, получить его для себя хотя бы на эту ночь. Поймать ветер и лишь мгновение удерживать его в своих ладонях.

— Кадзуха, ах, К-кадзуха, — коротко постанывая, запыхавшийся Хейдзо отстранил от себя довольного ронина, который напоследок еще раз прошелся языком по набухшему соску, вызывая сладкую дрожь во всем его теле. — Сделай уже что-нибудь! — негодующе вскинулся досин, но его поджатые губы снова оказались во власти чужого языка.

— Я уже делаю, разве тебе недостаточно? — оторвавшись от него, издевательски спросил ронин, хотя Хейдзо бедром чувствовал чужое напряжение.

— Ты слишком языкастый, — Хейдзо досадливо отцепил чужие руки, надеясь вернуть себе хоть толику рациональности, а эти пальцы слишком… отвлекали.

Глаза Кадзухи потемнели — возмущенный, раскрасневшийся Хейдзо вызывал голод настолько сильный, что пришлось зажмуриться и досчитать до десяти, чтобы не кончить в то же мгновение. И стоило относительно успокоиться, как в голову пришла идея, от которой чуть не помутнело зрение.

Он так сильно хотел сделать такому Хейдзо приятно.

— Если тебя не устраивает мой язык, я найду ему другое применение, — хитро улыбнувшись, он поцелуями спустился ниже и, не удержавшись, звучно чмокнул головку покачивающегося члена Хейдзо, заставив того вздрогнуть.

— Что ты… Что ты собрался сделать? — взволнованно уточнил досин, комкая в руках простынь.

— Ничего такого, что бы тебе не понравилось. И ты всегда можешь остановить меня, — мурлыкнул Кадзуха, поцеловав коленную чашечку и спустившись ниже. — Ох, архонты, между твоими бедрами я не прочь и умереть, — его низкий голос ударил в пах Хейдзо.

— Мог бы ты перевернуться на живот? И разведи ноги пошире, вот так, да…

Хейдзо, смущенный до невозможного и до такой же степени возбужденный, повиновался. Ткань футона давила на член, вынуждая ерзать, подмахивая бедрами. Он не знал, что сейчас будет делать Кадзуха, но решился довериться ему. Кому, если не Кадзухе?

Перед глазами плыл мрак ночи, и в какое-то мгновение он не ощущал даже прикосновений Кадзухи. Но стоило напрячься, как теплые ладони огладили бока, удобно устраиваясь на крепких ягодицах.

Хейдзо чувствовал себя открытым и жаждущим. Позволяющим делать с собой все, что вздумается Кадзухе. Глиной в руках мастера, что мял его ладонями, сминал и делал кем-то другим. Кем-то обновленным.

К теплу ладоней неожиданно добавилась нежность влажных губ, поцелуями приходящаяся по бледной, не тронутой солнцем коже.

А в следующее мгновение его раскрыли до предела и широким мазком языка прошлись по ложбинке между ягодиц.

Хейдзо дернулся от неожиданности, широко распахнул глаза, не видя ничего, лишь чувствуя, как язык прошелся еще раз, мягко надавливая, открывая его до невозможности.

Это было странно, это было дико, ни на что не похоже, но Хейдзо не хотел отстраняться, нет. Бедра неконтролируемо дернулись назад, поддаваясь горячим влажным прикосновениям.

И язык проник внутрь, очертил круг и снова вышел, чтобы зайти в следующий миг еще глубже, полнее.

Хейдзо кусал подушку и стонал, не в силах себя сдерживать. Это было одуряюще хорошо, до фейерверков Накахары под зажмуренными веками, это ощущение было тягучее, словно мед, и пронзающее, как удар молнии.

Это была пытка и блаженство, Хейдзо хотел остановить Кадзуху и просить не прекращать никогда.

Стоило привыкнуть к новизне ощущений, как он почувствовал внутри палец вместе с языком. Жадный, он пытался насадиться бедрами, выдыхал имя Кадзухи, требовал больше.

Кадзуха добавил еще два пальца сразу, и Хейдзо содрогнулся, сжался на них, кончая от чувства безграничного доверия и заполненности, от любви и желания, от ласк Кадзухи, что даже не прикоснулся к его члену.

Отходя от оргазма, он уткнулся лицом в обжигающую ткань наволочки, шумно дыша.

— Все в порядке? — возбуждающая хрипотца из голоса Кадзухи не исчезла, и все же он звучал взволнованно, на что Хейдзо все же нашел в себе силы обернуться и улыбнуться ему:

— Восхитительно, спасибо.

Кадзуху подсвечивала луна, и его волосы будто светились неземным светом, делая красивей екаев из древних легенд. Хейдзо ясно осознал, что не хочет заканчивать эту волшебную ночь сейчас.

— Позволь мне кое-что безумное, — подтянулся на ослабших руках он, с благодарностью чмокнув Кадзуху в нос. Пах тот странно, но в основном мылом Хейдзо, так что досин не побрезговал.

— Все, что захочешь, — прошептал ронин, и помог Хейдзо взобраться себе на колени.

Сиканоин никогда не имел опыта в сексе — ни с девушкой, ни с мужчиной, но половая жизнь как важный аспект человеческих взаимоотношений должна была быть им изучена для лучших результатов в расследованиях.

Таким образом, он лишь примерно представлял, что будет делать сейчас, и с волнением смотрел в лицо Кадзухи, ожидая подсказки или одобрения. Тот же лишь загадочно улыбался и пожимал плечами:

— Ты правда можешь делать все, что угодно, но я не могу по твоему взгляду догадаться о твоем намерении, — проговорил, улыбаясь.

Хейдзо наградил его строгим взглядом, различимым даже во тьме, и с решимостью напополам с паникой, взяв в руку теплый, длинный член Кадзухи, направил его в себя.

— Хейдзо, по-постой, пог-оди, — Кадзуха явно не ожидал такого варианта событий, и изо всех сил сдерживая себя сжал ладони на чужих бедрах.

Хейдзо же глубоко дышал, привыкая к чувству постепенной заполняемости, медленно-медленно, миллиметр на миллиметром. Слюна и растяжка пальцами делали свое дело, облегчая скольжение, и, спустя пару минут, Хейдзо смог опуститься до конца.

Кадзуха крупно дрожал под ним, сдерживая себя, понимая, что любое резкое движение может причинить Хейдзо боль. Но, Архонты, о чем тот думал?!

— Я начинаю, — выдохнул Хейдзо, на пробу слегка приподнялся и опустился снова.

Кадзуха зажмурился, закусив изнутри щеку. Двигаться хотелось нестерпимо, хотелось грубо толкнуться, продлить это ощущение, но нельзя, нельзя, нельзя…

— Кадзуха-ах, посм-мотри на меня, — задыхаясь выдавил Хейдзо, ускорив движение, задавая четкий, смертельно-прекрасный ритм.

И Кадзуха смотрел. Распахнул глаза, прислонился лбом ко лбу Хейдзо, деля одно дыхание на двоих. Сиканоин обнял его за плечи, особенно глубоко опустившись, и вздрогнул, застонав.

У Каэдахары сорвало какой-то внутренний предохранитель. Он рывком уложил Хейдзо, позволив тому одной ногой обнять себя за талию, навалился сверху и быстрыми, короткими толчками, грубыми, со звуками шлепков, вбивался в тело Хейдзо, что дрожал и из последних сил двигал навстречу бедрами.

— П-пожалуйста, не останавливайся, Кадзуха, — низко выстанывал Хейдзо, своим голосом доводя ронина до состояния сверхвозбуждения.

Конечно, он не мог продержаться долго в таком темпе. Потянувшись вниз к Хейдзо, найдя его пересохшие от стонов губы, прижался к ним, одной рукой обхватив чужой член.

И чувствовать его изящные пальцы, отдаваться во власть чужого взгляда, вскрикивать и растворяться, облизывать пересохшие от частого дыхания губы, падать глубже, глубже, глубже.

Быстрее и быстрее. Как ритм их погони, как его побег в лагерь врага, как стремление Кадзухи быть рядом, как ураган, вихрь, циклон — то, что было только их и только для них.

Осенние кленовые листья и бег благородного оленя. Лучшее сочетание. Пара, созданная на небесах.

Хейдзо выгнулся дугой, кончая во второй раз и сжимая Кадзуху, что также кончил следом, растворяясь в ощущениях.

И где был один — начинался другой.

Солнце взошло, озарив их, лежащих в обнимку на смятых, влажных простынях. Хейдзо мягко проводил по щеке Кадзухи, смахивая упавшую на глаза прядь. Они не засыпали, лишь смотрели друг на друга, не желая ставить точку в этой ночи.

— Почему ты не пришел тогда попрощаться? — спросил ронин, перехватывая запястье и целуя тонкие, сильные пальцы. Хейдзо с внутренним самодовольством ощущал, как сладко онемели его собственные губы от нескончаемых поцелуев.

— Меня отправили с миссией на другой остров, я опоздал примерно на день, — хрипло проговорил он, прочищая горло. — Это было ужасно, — добавил он, и грусть в этих двух словах рассказала Кадзухе обо всем, но Хейдзо продолжал: — Я… я тогда потерял близкого человека во второй раз.

— А кто был первым? — мягко спросил ронин, внутренне ощущая неуместную ревность.

— Мой друг, — отстраненно ответил досин, играясь с волосами Кадзухи, — он умер у меня на руках.

— Ох, — Кадзухе тут же стало тошно от самого себя. — Мне очень жаль, я…

— Все в порядке, — Хейдзо перебил его, улыбнувшись светло и ярко. — Я в порядке. И я очень-очень рад, что у меня есть ты. Я думаю… — тут он запнулся, и его губы слегка подрагивали, — я думаю, что влюблен в тебя.

На мгновение Кадзуха замер, во все глаза всматриваясь в лицо Хейдзо. Розовый рассвет персиковым румянцем ложился тому на щеки, теплом подсвечивал весенне-зеленые глаза, делая его по-неземному красивым.

На ринге Хейдзо был будто высечен из камня — он был мужчиной, причем одним из сильнейших, которых встречал Кадзуха. Но сейчас он показывал свою самую нежную часть души, ранимую, беззащитную. Будто отдал в руки пухового птенца малиновки — любопытного, не умеющего летать, воздушного.

— А я с тобой чувствую себя как дома, — вырвалось у Кадзухи, и Хейдзо мягко и слегка грустно улыбнулся ему. Это были важные слова, приятные.

Но не те.

И Кадзуха тоже это чувствовал.

— Нет, подожди, я имею в виду… — но Хейдзо не дал ему договорить. Поднял с пола залетевший из окна лист аралии и закрыл ему рот, обрывая.

— Я не давлю на тебя, — спокойно объяснил он. — Скажешь, когда будешь готов.

Кадзуха ничего не ответил. Лишь прижал к себе Хейдзо еще крепче, утыкаясь носом в макушку и поглубже вдыхая запах. Хейдзо послушно затих, ладонью поглаживая крепкую грудь Кадзухи, и так почти задремал на его груди, как вдруг ронин аккуратно растормошил его.

— Мне пора идти, господин детектив, — с нескрываемой грустью прошептал Кадзуха, поочередно целуя Хейдзо в сонные глаза.

Хейдзо тоже сник, но с Кадзухи слез. Тот же принялся одеваться, и Хейдзо наблюдал за ним с тоской и очевидной любовью во взгляде. Он даже не утрудился одеться, когда поднялся поцеловать Кадзуху на прощание.

— Не соблазняй меня, — прикусив губу, проворковал ему на ухо Кадзуха и прижался губами ко рту, не позволяя углубить поцелуй. В следующее мгновение он уже спрыгнул с окна, исчезая в шумящей, влажной после ночного дождя кленовой роще.

Хейдзо провожал его взглядом и счастье вперемешку с глубокой печалью клубилось внутри.

— Поскорей бы закончилась эта война, — устало выдохнул он и рухнул обратно на футон, прижимая к лицу одеяло, которое еще пахло Кадзухой.

Это был его день рождения. И на лучший подарок он рассчитывать не мог.

Утро расцветало над Каннадзукой, и суровая Сара провожала взглядом удаляющиеся аралии, туман над которыми стремительно рассеивался.

— До храма Наруками будет несколько дней пути, генерал Кудзе. Вы все еще уверены, что оставить армию будет правильным решением?

Стальной блеск ее глаз тут же осадил неосторожного подчиненного.

— Мои решения не подлежат сомнению. Кто знает, что было бы со мной, если бы не ежегодный визит в храм Наруками.