Soltadas (1/2)

Хейдзо не нравилась осень: в слякоть убитые дороги, холодеющий с каждой секундой ветер, уныло завывающий в редеющих кронах деревьев, пронизывающий легко одетых путников до самых костей, убывающее солнце, долгие, мрачные вечера — все это непременно вгоняло в тоску даже самого оптимистично настроенного человека.

Он всегда удивлялся непосредственной радости детишек, что с визгами падали в терпко пахнущую сырой землей разноцветную толщу опавшей листвы, прыгали по замерзшим лужам, наслаждаясь первым хрустом трескающегося, еще тонкого льда, а вместо того, чтобы ежиться от студеного ветра, стремглав бежали за ним в ближайшую рощу, чтобы кружиться под листопадом.

Сердца их еще не успели зачерстветь под гнетом ответственности взрослой жизни, души не были очернены страданием, и взор не застелен горем прошедших дней — все в их восприятии было красочно, неповторимо, совершенно в своей неидеальности.

И в прошлые осени Хейдзо бы фыркал от холода, жаловался сестре на лишние траты, с тяжелыми вздохами доставал из комода теплую юкату, а в конце долгого рабочего дня устало бы грел в темной комнате у огня свои покрасневшие от холода пальцы.

А после бы, наблюдая ранний закат, вздрагивал от тоскливой песни улетающих журавлей, что стаями двигались в сторону вечно теплых озер Сумеру. Провожая взглядом их исчезающие силуэты, Хейдзо бы садился перед домашним алтарем и подолгу смотрел на тускло мерцающие зеленые камушки да тонкую нить витиеватого дыма, что поднималась от зажженных благовоний.

Хейдзо и вправду был одинок. Обычно это чувство выходило из глубин его сердца в моменты мимолетного отдыха, когда он не мог занять себя новым запутанным делом или головоломкой. Ему не хотелось думать об этом: оставаться одному было привычно и точно лучше страданий, что причиняли ему его привязанности из прошлого. Но осенью чувство одиночества накатывало особенно сильно, насквозь замораживая заледеневшую душу.

А сейчас, на миг остановившись от нескончаемой череды смены повязок и приготовления отваров Хейдзо с легкой улыбкой, что не покидала его лицо на протяжении последних дней, наблюдал как алеют кроны вековых кленов на побережьях Каннадзуки. И все вокруг: и лазурное небо, манящее своей недостижимостью, и свежий ветер, несущий аромат сырой земли, и шуршание расписанных крон деревьев — все вкладывало чувство счастья в каждое биение его сердца.

Пару дней после встречи с Кадзухой он приходил в себя. Нервы играли с ним злую шутку: осознание случившегося приходило постепенно, накатывало волнами, электричеством вздрагивая под кожей.

В то утро, прокравшись в свою комнату, он долго не мог сомкнуть глаз — все лежал и смотрел в потолок, неверяще касаясь к губ.

«Я поцеловал его», — проносилось в голове, и от смущения приходилось прятать лицо в руках. — «Мы целовались», — снова накатывало, и Хейдзо закусывал щеку изнутри, из последних сил удерживая рвущуюся из сердца улыбку.

После сон все же объял переутомление сознание, но и там ему не было покоя: ощущения мягкости губ Кадзухи выстраивались в реалистичный мираж, всякий раз стоило векам сомкнуться под конец тяжелого дня.

И не было ничего мучительнее и желаннее мира грез: во сне сознание вновь и вновь переносило в теплый полумрак походной палатки Кадзухи, где снова и снова их губы встречались, а пальцы путались в мягких локонах. Но стоило проснуться из-за громкого гудения гонга, эхом проходящего по лагерю, как идеальность мира грез меркла и тускнела перед реальностью — встреча наяву откладывалась из-за бесконечного потока поручений от генерала Кудзе, неусыпного бдения над больными и подготовки к новому наступлению.

Но при взгляде на алеющие клены, ярким пламенем озаряющие берега Каннадзуки, в нем теплилась надежда. Они обязательно скоро встретятся.

Его чувства были подобны цветению сливы — маленькие почки набирали цвет долгое время, и невнимательный человек никогда не заметил бы их, но стоило тем раскрыться, как нежный аромат заставил бы и самого рассеянного обратить взор на подобную красоту.

Принять это было довольно легко — стоило лишь попробовать взглянуть на свое поведение со стороны, как тут же становилось ясно, что это появилось не день и не два назад.

«Когда же?», — недоумевал Хейдзо. — «Когда же все началось?».

Кто мог бы дать ответ на этот вопрос? Может, в ночь их первого разговора, когда его предательское тело признало поражение перед Кадзухой, может, в той пещере, объятой ароматом мятного дыма, когда он впервые почувствовал, что нашел достойного соперника, а может в тот момент, когда их взгляды впервые встретились — там, в главном зале сегуната, где в алом взоре еще не было ни намека на нежность и интерес, а лишь закаленная горем сталь полыхала в дрожащих зрачках?

А впрочем, велика ли разница, в какое мгновение его сердце решило сделать свой выбор, если сейчас в груди греет будто собственное тепло-искристое солнце. И Хейдзо, действовавший всегда из принципов логики и рациональности, сейчас же отчаянно желал сохранить этот яркий светящийся шар.

Слушая, как шелестит о берег море, смывая осевшую на песок листву, Хейдзо думал, что эти чувства — бесценный дар. Его жизнь не была воплощением ада на земле, но мог ли он назвать себя счастливым?

Сын, что ушел из рода и отказался продолжать ветвь. Гений, стремящийся к справедливости, ценой которой стали презрительные смешки коллег. Детектив, который приносил еду и деньги семьям, чьи родные были за решеткой. Друг, что потерял своего единственного товарища у себя на руках.

Тот, кто отдал все, что у него есть, чтобы улицы Инадзумы стали тише, а граждане спокойно могли спать ночами, не требуя ничего взамен.

Хейдзо прижал руку к сердцу, чувствуя мерное биение. Он никогда даже и не думал жаловаться — в конце концов, у него было дело всей жизни и единицы тех, кто благодарил его. Он понимал, что чувства, если о них станет известно, станут если не предметом насмешки, то весомым поводом отстранить его от дела, работы, а может и причиной навесить на него ярлык «предателя».

Но мысль отказаться от них была подобно смертоносному лезвию, судорогой прошивающему сжавшееся сердце.

Ветер, прошедший по кленовой роще, порывом сорвал алеющие листья и будто специально поднес их Хейдзо. Тот подцепил один и, ведомый влечением сердца, прижал к губам и снова отправил в полет, по-детски наивно загадывая, чтобы Кадзуха получил его послание.

Чувствовать себя таким влюбленным — непривычно. Чувствовать себя так — лучшее, что случалось за его недолгую жизнь.

Ему очень хотелось снова увидеть Кадзуху, убедиться, что тот в порядке, что его раны заживают. Хотя, будучи честным с собой, он понимал, что одно его присутствие только раззадорит ошалелое сердце, и что хочется не просто увидеть, а прикоснуться, почувствовать теплоту кожи, что прорывается сквозь слои бинтов на запястьях, прижаться к бьющейся сонной артерии и вдохнуть поглубже, ощутить крепкие руки вокруг себя…

— Досин Сиканоин, Вас вызывает к себе генерал Кудзе! — звонкий голос Юмико прервал череду сладких грез, успевших встать перед глазами.

От неожиданности Хейдзо закашлялся, скрывая за этим обрушившееся чувство стыда — все-таки это не дело настолько позволять себе блуждать в мечтах.

— Спасибо, Юмико, — похлопав обеспокоенную ученицу по плечу, выдавил Хейдзо и спешным шагом направился от палаток лазарета в сторону штаба.

Атмосфера в лагере была расслабленной — в памяти еще не успели стереться мелкие детали былого сражения, а новое не требовало спешки и грозилось обрушиться еще не скоро. Несмотря на отсутствие потерь, армия сегуната потеряла более двух десятков воинов, неспособных сражаться из-за ранений. А коллегам Хейдзо, занимающимся непосредственным руководством новичков, было приказано готовиться к поступлению новых рекрутов, так что большинство из них слонялись без дела в ожидании.

К чему не был готов Хейдзо, так это к тому, что коллеги по отделу неожиданно начнут проявлять должное уважение: многие из получили хоть и пустяковые, но ранения, так что им пришлось воспользоваться услугами Сиканоина и его команды, что явно сказалось на повышении авторитета.

Ощущалось странно, но душу немного грело — приятно было осознавать, что эти твердолобые дубины хотя бы временно прекратили тратить свое время на зубоскальство.

Поднимаясь по деревянным ступеням, Хейдзо приветственно кивнул офицеру, что стоял на охране и прошел за массивные двери. В главном зале за крепким столом сидела Сара — сосредоточенно проглядывала свитки с документами и лишь на мгновение подняла взгляд на вошедшего, кивком головы дав понять, что заметила его присутствие.

Дождавшись, когда Хейдзо встанет напротив нее, она отложила свитки в сторону и сцепила перед собой натруженные тетивой пальцы.

— Приветствую, досин Сиканоин, как обстоят дела с больными? — ее голос, чуть с хрипотцой от долгого молчания, прорезал воздух.

— Две дюжины раненых, что нуждаются в длительном постельном режиме, и пятеро выписавшихся, — отрапортовал он, наблюдая, как аккуратные брови генерала сходятся над переносицей.

— А как обстоят дела с лекарственным сырьем?

— По моим расчетам в текущем темпе хватит примерно на две недели.

Сара кивнула и, задумавшись на минуту, молча уставилась взглядом в стол. Хейдзо, не могущий уйти без разрешения вышестоящей, покачивался с пятки на носок, с любопытством всматриваясь в лежащие на столе бумаги. Но к сожалению, верх ногами было довольно сложно разобрать, о чем велась речь.

— Через две недели прибудут рекруты, — подала голос Сара, — а после в течение десяти дней будет еще одно наступление, — на этих словах Хейдзо дернулся, а сердце сбилось с ритма — слышать подтверждение об еще одном грядущем ужасе битвы было нелегко. Генерал, не обратив внимание на реакцию досина, продолжила:

— Я несколько дней назад отправила повторный запрос на лекарственные травы и материалы в Инадзуму и сегодня получила ответ. Нам предоставят их, но необходимо, чтобы Вы, досин Сиканоин, лично проверили партию, — на недоуменно вздернутую бровь Хейдзо, Сара лишь поджала губы. — Я понимаю, что отбирать Вас у пациентов — рискованный шаг. Но Сопротивление существует и в границах острова Наруками, и они всячески… мешают нормальной транспортировке.

— И так как Вы просите меня проследить за доставкой, а не моих без дела шатающихся коллег, то дело не просто в краже припасов? — следя за реакцией Сары, предположил Хейдзо.

Она лишь устало вздохнула, и тут же досин заметил, как она вымоталась — темные круги под глазами выдавали ее с головой. Судя по слухам, что наполняли лагерь, ей приходилось также в данный момент решать внутренние дела клана Кудзе.

— Ваши умозаключения, как всегда, бьют в цель. Да, помимо рядовых краж, которые могут предотвратить вооруженные отряды, Сопротивление подкидывает в сырье несколько растений, отягощенных силой разрушающего электро. Наподобие тех, что растут в Татарсуне. Отличить их от обычных человеку без Глаза Бога не предоставляется возможным.

— И чем дольше растение с силой электро находится рядом с обычными… — начал говорить Хейдзо.

— Тем больше сырья оказывается непригодным для изготовления лекарств, да, — закончила за него Сара, — Мы не знаем, на каком этапе происходит порча средств, но так уже сорвалась одна поставка. Госпожа Гудзи Яэ лично перед отправкой контролировала сырье, но при проверке на острове Амаканэ стало ясно, что растения уже испорчены.

— Что ж, мне все ясно, — после небольшой паузы произнес Хейдзо. — Куда мне направиться?

— Вы должны принять сырье от перевозчика на равнине Бякко. Они не так давно двинулись в путь, так что по моим расчетам, если Вы отправитесь сегодня после полудня, то никто не потеряет во времени.

Хейдзо кивнул и, получив всю вышеуказанную информацию в виде свитка от Сары, удалился в сторону палаток лазарета для выдачи указаний на время своего отсутствия.

Отплывая от уже ставшего привычным берега Каннадзуки, Хейдзо вдруг почувствовал охватившее тело дурное предчувствие. Нить, тянущаяся из сердца, тревожно задрожала, и он не смог сдержать порыва оглянуться на исчезающий в тумане силуэт лагеря Кудзе.

Но того, кого так иррационально хотел увидеть Хейдзо, конечно же там не было — да и не могло быть. Лишь удаляющиеся клены таинственно шуршали под порывами ветра, что безжалостно срывал с них праздничный, будто свадебный наряд.

Равнина Бякко встретила его начавшей желтеть травой, пронизывающим насквозь ветром с редким косым дождем и сизыми, нависающими над горизонтом тучами. Если в лагере Кудзе осень ощущалась лазурной и пряной, то на равнине Бякко демонстрировала всю промозглость и стужесть грядущих дней.

Плотнее кутаясь в теплую накидку, Хейдзо попрощался с угрюмым лодочником и, ступая по пожухлой траве, отправился в путь. Небольшое путешествие должно было занять около трех дней — разумеется, если никакие непредвиденные обстоятельства не задержат его.

Идя по равнине, по ровной, подмерзшей дороге, он вспоминал, как также шел по ней в поисках Кадзухи. Оглядываясь на удаляющееся море, он взглядом проводил солнце, что опускалось за горизонт, а на его фоне темнел силуэт возвышающегося островка Амаканэ.

И опять воспоминания о времени, что он невольно провел вместе с ронином, всплывали в памяти.

«Как он себя чувствует? Зажила ли рана? Когда мы увидимся вновь?» — грезы прошлого неизменно поднимали сноп вопросов, на которые он не мог дать себе ответа в этот момент. Он разумом понимал, что нет смысла изводить себя ими, но сердце жаждало убедиться, что с Кадзухой все в порядке.

«Решено», — твердо принял для себя Хейдзо. — «Как вернусь — найду способ связаться с ним и узнать, все ли у него в порядке».

Погода лучше не становилась, так что выбор места для ночлега пал на брошенный искателями приключений лагерь, пустующий и поскрипывающий натянутой на колышки холщевиной — она еще была крепкой, без прорех, за что Хейдзо мысленно возблагодарил Архонтов — искать место получше не было ни сил, ни желания.

По пути ему не встретились даже группы хиличурлов, поэтому он без всякого страха развел костер — собранный хворост был влажным, разгорался неохотно и с трудом, но стоило использовать немного рассеивающей силы анемо, и пламя гораздо бодрее взвилось в воздух.

«Такая мелочь — развести костер, а уже и не помню когда делал это последний раз без использования элементальных сил», — подумалось, когда он наблюдал за снопами искр, что малыми фейерверками вырывались в ночное небо.

Небеса все еще были занавешены плотным слоем облаков, и не было видно ни луны, ни звезд — стояла густая, чернильная мгла, так что привыкшие к яркости огня глаза уже не могли различить ничего на расстоянии пяти шагов от костра.

В этой убаюкивающей тишине, прерываемой скрипом горящих ветвей, Хейдзо начал клевать носом — голова медленно опустилась на грудь, жар обдавал лицо, играл на нем прыгающими отсветами, делая его профиль особенно привлекательным — из бровей уходила серьезность, челюсть расслаблялась, и в тонких чертах появлялась брешь мягкости, так точно отражающей чувствительную душу.

Усыпленный, он не расслышал далекий шорох ветвей, движимых отнюдь не ветром — все звуки прорывались к нему будто сквозь толстое пуховое одеяло. Особенно громкий хруст раздался совсем недалеко от палатки, но он удачно перекрылся треском костра.

На плечо спящего Хейдзо опустилась рука.

От неожиданного прикосновения он дернулся, резко поднял голову и распахнул глаза: блики костра оседали на алом одеянии, белизна верхней части тела тут же напомнила о бинтах на груди. Сердце дрогнуло, а в неясном разуме пронеслась дрожаще ликующая мысль: «Кадзуха?!»

— Эх ты, братец, кто же спит, сидя у костра, — раздался смеющийся женский голос, прорезавший тишину и заставивший окончательно исчезнуть пелену с глаз.

— Сестрица?! — удивился Хейдзо, тут же осознавая, что спросонья принял желаемое за действительное. И вправду — перед ним стояла двоюродная сестренка, как обычно облаченная в одеяния жриц храма Наруками.

— А что, ждал кого-то еще? — шепеляво фыркнула Кано Нана, смешливо щуря красивые синие глаза. — Очень уж беспокоятся все за тебя, братец, да и соскучилась я! От тебя ж как всегда, ни слуху ни духу, — она тут же принялась ворчать, присаживаясь со вздохом рядом с Хейдзо.

— Хах, — хмыкнул Сиканоин. Первоначальное удивление от неожиданной встречи спало, сменяясь разливающимся теплом в груди — несмотря на редкие встречи с семьей, с кузиной у него всегда были хорошие взаимоотношения. — Так что же, — начал он, вспомнив о первоначальной цели путешествия, — ты сопровождаешь повозку? И как прошел твой путь?

— Не повозку, а аэростат, — поправила она. — Да все спокойно было — до деревни меня провожали искатели приключений — комиссия Тенре не поскупилась на их услуги, а дальше вот сама шла. Но в такую погоду даже слаймы попрятались, так что — последнее слово она протянула, потягиваясь, — никаких приключений. Только скучная дорога, но она точно стоила того, чтобы встретить тебя, — мягко улыбнулась Кано, толкнув Хейдзо плечом.

— Я тоже рад тебя видеть, сестрица, — усмехнулся Хейдзо, но тут же к нему снова вернулась серьезность. — И все-таки зря они отправили тебя одну — в последнее время нельзя назвать остров Наруками безопасным.

— Я знаю, но все же решила рискнуть, — отмахнулась Кано, и тут их уютный разговор нарушил звук урчащего живота Хейдзо. Девушка скептично посмотрела на его стушевавшееся выражение лица и со вздохом принялась доставать из перекинутой через плечо сумки съестные припасы.

— На, поешь, как всегда забываешь про еду, да? Есть вещи, которые не меняются, — и с этими словами она протянула ему завернутую в промасленную бумагу тэмпуру с сакурой — самый распространенный перекус для храма Наруками.

— Спасибо, — буркнул Хейдзо, тут же принимаясь уплетать жареные креветки с кусочками лавандовой дыни, возводя глаза к потолку от наслаждения.

Кано Нана посмеивалась и наблюдала за ним, аккуратно палочками поедая свою порцию.

Заканчивая скромную трапезу, Хейдзо с хрустом потянулся и откинулся назад, упираясь руками в притоптанную траву, рассеянно блуждая взглядом по красным отсветам на одеянии сестры. Красный с белым — классическое сочетание цветов для жриц храма Наруками, но его ассоциации были слишком далеки от риатульных одежд и гораздо ближе к мягкому, вкрадчивому голосу и шороху бинтов. Жрица же тоже последовала примеру и с довольным вздохом стала всматриваться в понемногу угасающее пламя костра, изредка бросая на него внимательные косые взгляды.

— Знаешь, что-то в тебе поменялось, — после нескольких минут уютной тишины между ними начала она. Хейдзо заинтересованно повернул к ней голову. — В плане, в лучшую сторону, — уточнила Кана, продолжая наблюдать за искрами в ночной мгле. — Я не знаю, как это объяснить, но взгляд у тебя немного другой. Более… теплый что-ли? Как весенний ветерок.

— А раньше какой он был? — недоверчиво хмыкнул Хейдзо. — Холодный как снега Драконьего Хребта? — насмешливо протянул, передразнивая ее.

Она ничуть не обиделась, лишь досадливо стукнула его по голове, а широкие белые рукава метнулись перед глазами Хейдзо, мазнув по носу.