17 (1/2)

Завтрашние заботы пускай останутся завтрашнему мне.

(с) One-Punch man</p>

Ворчливое жужжание смартфона заставляет нехотя разлепить глаза. Пасмурное утро режет еще заспанный взгляд, сыплет растворенной в воздухе известью. Сумирэ мельком смотрит на коробок часов: половина восьмого. На всякий случай, быстро прикидывает, точно ли сегодня суббота. Среди знакомых нет тех, кто захотел бы непременно завести беседу в восемь утра — звонок должен быть рабочий. Значит, взять трубку,все-таки, придется. Дисплей подтверждает размышления: вызывает «Капитан Хатаке».

— Да, — выговаривать «Алло» нет никакого желания.

Сумирэ откидывается на спину, таращится в потолок, мысленно заклиная судьбу дать ей понежиться в постели еще хотя бы полчаса, но интуиция предвещает занимательную поездку в участок. Тусклый свет начисто лишен всякого намека на утреннюю энергию и жизнь. Серый и омертвелый, он придавливает к земле, что неминуемо влечет состояние праздного, хлопающего треугольным ртом ската, синусоидами парящего в бесцветной пучине спальни весь день.

— Сумирэ-сан, я жду вас внизу. Мы едем в морг, — быстро проговаривает Какаши. Глухой голос капитана, украшенный сухостью телефонной связи, звучит с каким-то особым мужским шармом. Разговаривать бы с ним только по телефону и, быть может, Хатаке не вызывал бы ощущения нервозной скуки всякий раз, когда с ним приходится сталкиваться лично.

Огами обреченно выдыхает в сторону от трубки телефона. «Едем в морг»: несомненно, именно эту фразу желает услышать каждый в свой долгожданный выходной.

— Десять минут, — бросает девушка и отключает связь, резко поднимаясь с места. Медлить нельзя: если страж бюрократических проволочек изменил себе и сам примчался к ней домой, то должно быть, дело серьезное.

Выходя из подъезда, — ровно за этаж до выхода Сумирэ сбавила ход, чтобы не выглядеть спешащей,ведь дамы никуда не спешат — девушка мельком оглядывает полицейского и едва удерживается, чтобы не издать разочарованный стон: все та же узловатая фигура, извечная безликая куртка, подернутые отрешенностью матовые глаза. Взгляд ловит слишком вычурные для истинного бюрократа армейские ботинки, натуго зашнурованные и, кажется, старательно вычищенные, будто два крепких черепашьих панциря. Капитан на удивление складно умудрялся совмещать повадки дотошного клерка и вальяжного вояки, прошедшего леса Вьетнама с одним мачете наперевес и браво закусывающего внушительную самокрутку. Он и сам походил на большой, повидавший виды бурый берц: предсказуемый до невозможности, но в то же время, исподволь вызывающий уважение то ли своей зубастой подошвой, то ли чуть потрескавшейся на соленом солнце кожей голенищ.

Заметив консультанта, он, коротко кивнул, скорее самому себе, чем в знак приветствия, и сел на место водителя. Салон подержанной, но бодрой на вид Тайоты, на удивление приятно пах свежестью. Удушливого запаха химозного лимона или ядерной елки Огами бы не вынесла —выкатилась вон на полном ходу. Вместо этого, она терпеливо ждала, когда мужчина, в задумчивости барабанящий пальцами по тугому рулю, выскажет ,наконец, то, что и намеревался, ведь то, что он пребывал в беспокойстве было очевидно.

— Нам надо объясниться, Сумирэ-сан, — заговорил Какаши, полуприкрытыми глазами глядя на дорогу. — Наше недопонимание вредит ходу дела.

Пустые клише, которыми капитан сыпал направо и налево, выдавали в нем небольшого любителя выяснения отношений, от чего хотелось снисходительно улыбнуться. Из-за высокого ворота куртки проглядывал кусок челюсти мужчины, на котором виднелись остатки клочков бумаги: похоже, Какаши совершенно не умел бриться или же делал это наспех с большой неохотой. Не полицейский, а транспарант типичной заунывной холостой жизни.

Огами пожала плечами, наблюдая, как за окном медленно плывут еще не проснувшиеся и потому молчаливые, будто притихшие, вывески бистро и магазинов, обвитые лианами проводов, мельтешащие шпажки указателей и редкие тонкие стволы молодых кленов. Утренний Токио совсем мало походил на ту машину по производству удовольствий и голубоватого света, которой он становился с наступлением вечера. Он был по-домашнему скуп и сглажен, как комната примерного японского ботаника. Одна большая комната на сотни тысяч людей.

— Если бы вы столько же времени пытались поймать Учиха, вас бы мало удивляла моя реакция на то, что происходит, Сумирэ-сан, — продолжил Какаши, едва заметно разочарованно покачивая головой. Сумирэ моментально напряглась, инстинктивно сжимая полы пальто. Учиха снова начинали ее день.

У-ч-и-х-а.

Как в хорошем психологическом триллере, эти пять букв витали вокруг нее, являлись во снах, стукались и путались повсюду, заставляя шарахаться своего отражения в зеркале. Для нее не стало бы сюрпризом, начни она вдруг безумно хохотать, отрезая большими портняжными ножницами клочки собственных волос и рассыпая их повсюду, как конфетти.

Девушка осторожно покосилась на капитана: тот вялым английским бульдогом смотрел перед собой. Он вообще живой?

— Вы ведь тоже что-то заподозрили, верно? — все также в никуда монотонно, как старенький решетчатый транзистор, стоящий на каминной полке,с одной-единственной станцией, до которой никому нет дела, говорил Какаши, — Сначала я решил, что вы очередная жертва чар лейтенанта или его кузена, но по тому, как вокруг вас начало увиваться все семейство Учиха, я понял, что они занервничали, потому что вы что-то обнаружили. Поэтому я тогда послал вас к Саске. Этой семье вы очень интересны, и я намерен использовать это. И я ставлю вас в известность о своих планах.

Огами теперь уже неприкрыто таращилась в висок капитана. Хатаке, не привыкший церемониться, выложил все и сразу, и растекающийся в новом дне сонный город внезапно схлопнулся, замолк, обрубаемый линиями увесистого металла авто. Безмолвный рассудок в одно мгновение отмотал всю неделю вспять, запестрел воспоминаниями, словами, жестами. Все видимое и слышимое снова и снова рушилось, со скрежетом ломая матрицу восприятия. Каждый прожитый час жизни аннигировал час предыдущий. Осознание зыбкости каждого события заставляет Огами в ошалевшем бессилии откинуться всем телом на сидение, рывком утопить в подголовник гудящий затылок.

Вот оно что. Всю неделю ее стравливали с Учиха, с каждым по очереди — номерков только не хватает, чтобы никто не проскочил — чтобы руками удивительно догадливого консультанта капитан мог загрести все треклятое семейство. Ей снова пользовались.

В который раз все ее решения подлинно ей не принадлежали. Большой брат правил каждый ее поступок, направлял, давая свободу воли лишь в отведенных для этого границах. Беги в любую сторону, глупый мышонок, вот только стороны всего две, а весь твой путь – простенькое пластмассовое колесо среди искусственных обгаженных опилок.

Какаши притормозил на светофоре и на мгновение прикрыл глаза, будто собираясь с силами. Пару секунду спустя, он шумно выдохнул, снова отправляя авто в плавный ход. Мужчина не смотрел на консультанта, точно знал, что она молчаливо ждет объяснений. Огами молчала, не в силах вымолвить хоть что-то. Все это нагромождение людей, разыгрывающих длительную ментальную партию ее руками, тяжело оседали на плечах, оплетали их, горча под солнышком.

— Ждете пояснения. Понимаю, — коротко кивнул Какаши. — Вы знаете что-нибудь о родственниках Шисуи-сана? — похоже, капитан действительно готовился к долгому повествованию. Огами безразлично покачала головой. Помимо Итачи и Саске, она в самом деле не была осведомлена об их семье, которая и так порядком поднадоела. Девушка даже не была уверена, хочет ли вообще знать что-либо. Когда-либо и о чем-либо. Какой смысл, ведь завтра выясниться, что все происходящее было не правдой. Снова.

— Учиха Обито, дядя братьев, сидит в парламенте. А их дед ,Учиха Мадара, председатель Верховного суда. Так вот, я вас спрашиваю, как вы думаете, почему, имея таких родственников, Шисуи-сан сидит в звании простого лейтенанта? Мы с ним ровесники, он вполне мог быть на моем месте. Но почему-то он упорно не идет на повышение вот уже шестой год.

Рассудок смутно соображал, внимая словам полицейского. Прежде всего, он радостно смахнул пот с лица, если б у рассудка он вообще был: дело не касается Итачи. Наконец хоть что-то не касается этого человека, будто сросшегося с пространством и повсюду в нем присутствовавшим. Но положение Шисуи, в самом деле, вызывало,как минимум, недоумение и, как максимум, подозрения.

Хатаке не поворачивал головы, медленно поглаживая руль большими пальцами. Он говорил сухо и плавно, будто боялся соскочить с мыслей, вслух которых раньше не озвучивал. Это в самом деле походило на чуднУю исповедь, только вместо темной резной кельи, пропитанной плотным запахом ладана и людского отчаяния, был оживленный перекресток мегаполиса и подержанный седан.

— В чем конкретно виноват Шисуи-сан, и при чем здесь я? — отозвалась Сумирэ, оставив без ответа вопрос Хатаке, поскольку он и так был очевиден: фамилия Учиха означает трехэтажные слои фальши.

— В том-то и дело, что ни в чем, — горько усмехнулся Хатаке, выплевывая смешок, — мне не удалось его поймать. Он, черт его дери, самый успешный сотрудник во всем городе. Это и настораживает. Его кузенов постоянно видят в компании Акацки, а в их заведении, собираются такие люди, что их имена всуе произносить опасно.

— Не то, что имя Бога, — сдержанно хмыкнула Огами, пытаясь отшутиться от едкого ощущения разочарования. Возмущение утихало, обрамляя голос капитана в связные предложения, которые, в свою очередь, больно лупили по самолюбию. От осевшей на диафрагме желчи собственной близорукости уже порядком подташнивало.

Хатаке чуял неладное, даже не зная, что один из Учиха – информатор. Консультант же, зная правду, отмела Шисуи от дел Карасу без видимых причин. Был только повод: большой, теплый и укрывающий крепкими объятиями тогда, рядом с машиной. Она так рьяно вертелась между двух братьев, столь друг на друга непохожих, что прозевала такие очевидные и грандиозные факты: все отродье Учиха было в сговоре.

Шисуи покрывал Итачи и с его помощью щелкал расследования как орешки, помогал содержать фешенебельный ресторан Саске, откуда из первых уст получал информацию Итачи. Это гениальный в своей изящности план. Вполне по-Учиховски.

Подозрения на то, что лейтенант убалтывал ее на встречу с Карасу неспроста, принимали все большую твердость. Шисуи просто организовывал новенький контракт для братца. Вопрос только в одном: зачем? К компании родителей Сумирэ не имела практически никакого отношения, а просиживание штанов в университете едва ли могло ей принести миллионы йен. Им было нужно что-то еще, что может дать только она.

Теперь капитан и консультант сидели с двумя частями головоломки. Слей она сейчас информацию об Итачи, и все семейство может смело сушить мешки сухарей из лучших французских багетов из «Хэби». На это Хатаке и надеялся. Вот только он не учел одно неприметное обстоятельство: эта холодная заучка видит точеный профиль одного из братьев каждый раз, когда ложится в постель. Высматривает его в толпах снующих людей. Нервно оглядывается, стоит только носу уловить аромат, хотя бы отдаленно напоминающий тот самый, томный и прикипевший к ней самой тягостным наваждением.

Сумирэ бездумно рассматривала собственные ладони, ища в них спасение, водила по морщинам сгибов влажноватой кожи, в ужасе понимания: она не сдаст Учиха Итачи. Его восхитительная рожа требовала пары апперкотов, чуть приоткрытые притягательные губы просто обязаны были выплевывать зубы своего хозяина, но предательства он не заслужил. Она просто не смогла бы этого сделать. Только не после того, как этот мерзавец намертво ее к себе привязал.

— Не просто так лейтенант сидит на задворках карьеры, — уже тише добавил Хатаке после недолгого молчания, от чего Огами встрепенулась, прерывая свой затянувшийся поток сознания. — Он блестяще раскрывает дела, но это точно не от чувства справедливости. Нет. Правосудие не должно вершиться руками таких людей, как Шисуи.

Капитан закончил реплику уже севшим голосом, чем заставил вновь обратить на себя внимание. Сумирэ вглядывалась в его хмурое лицо, омраченный сухими морщинами лоб, отчетливо высвечивающие каждодневные муки совести мужчины. Сейчас вместо неповоротливого рано поседевшего работника системы Сумирэ наблюдала искреннего трудоголика, действительно любящего то, что он делает.

Какаши не находил себе места от того, что проворный лейтенант безупречно исполнял свой долг, оскверняя правое дело своими истинными целями, разящими гнильцой. Подобно буддийским монахам, что в тайне от настоятеля,между медитациями и полными просвещения проповедями, прячут в желтых полотнищах своих одежд айфоны и выпивку, так и Учиха, очернял все, чего касалась его рука. Проклятый Мидас все доброе обращал в труху.

Хатаке тщетно гнался со своим поистине полицейским чутьем за призраками, вынюхивал и поджидал, но Шисуи все не оступался. Вот уже дюжину лет вся их семейка с интересом дворовых котов, статуэтками сидящих на заборе, наблюдала за упорными попытками седого пса схватить их за черные свисающие вниз хвосты. Но вот появилась консультант, и они сами спустились вниз, облизываясь и лоснясь о ноги чернильными спинами.

— Так что между вами и Учиха происходит? Что вы узнали? — капитан, наконец, поднял взгляд на Сумирэ, смутно смотря прямо в глаза. Огами попыталась сглотнуть, но горло было сухо, как огненная горбатая Сахара. От столь тяжеловесного и прямого зрительного контакта глазные яблоки загудели, вызывая желание зажмуриться.

Девушке нечего было сказать, и лгать ради блистательного мерзавца Итачи она не желала. И на дне есть свои уровни унижения, было куда падать: вниз, прямиком в ад, круша истлевшие полы, в лапы к сексапильному информатору. Поэтому она молчала, на всякий случай, больно закусив нижнюю губу.

Хатаке устало выдохнул, уронив взгляд в пол: он, кажется, не был удивлен исходом.

— Понятно, — проговорил он, массируя пальцами веки. Благо, капитан был догадлив, и потому разочаровываться он смог сам, без вранья консультанта. — Тогда, могу я попросить вас об одолжении?

Девушка в бессилии повела плечами: «Попробуйте».

— Можете продолжать делать то, что делаете? Как если бы этого разговора не было. Я не мог вас не предупредить, но лейтенант должен быть приперт к стенке. Продолжайте общение с ним и его семьей. А я, в случае чего, не дам вам попасть в беду.

Лицо обдало жаром, губы раскрылись сами, в попытке набрать побольше воздуха. Обливион меня задери, да ведь капитан … беспокоился о ней?!

Он мог не говорить ей о подозрениях, просто следить за ее отношениями с Учиха, ведь то, что она не выдаст секрет было понятно с самого начала. Но Какаши открылся, не желая играть за спиной Огами. Он оказался единственным, кто и правда уважал ее, даже несмотря на прямую угрозу срыва его плана.

— Вы заботитесь обо мне? — вопрос вышел полушепотом, будто был слишком дерзок, для того, чтобы быть произнесенным в голос. Хатаке снова посмотрел на консультанта и, впервые рассматривая ее лицо, кивнул.

— Долго меня ждали? — зычный голос лейтенанта вперемешку с отголосками холодной улицы ворвался в салон, пронзая и разламывая момент. Шисуи шумно сел сзади и тут же принялся изливать потоки своей буйной ауры, почти подогревающей автомобиль изнутри.

В процессе откровений капитана, Огами не заметила, как они припарковались у какого-то офисного здания, и лишь внезапное появление Шисуи вырвало девушку из вязкого гипноза. Обозначившийся аромат ветивера моментально оживил в памяти теплоту объятий лейтенанта, азартный блеск глаз, открытую улыбку, свое собственное одиночество, четче вырисовывающееся вдали от него. Хоть волком вой, протяжным стоном избывай нарастающий с каждым часом градус абсурда происходящего.

— Да нет, вы как всегда вовремя, лейтенант, — бросил Какаши, снова заводя машину. Все кончилось, все снова стали теми, кем им и положено быть: зануда, принцесса, огромное гнилое солнце. — Все в сборе. Цунаде нас уже ждет.

***

Наблюдая за тем, как отзывчиво, в такт движениям, колышется внушительная грудь госпожи Сенджу, обтянутая трещащим от напряжения белым халатом, на ум приходили сочные образы молодой поросли клевера, пестреющие россыпью мелкой живности, бревенчатых, теплых особой деревянной ласковостью, домов и упругого розового вымени, щемящего обоняние запахом прелого молока. И даже аккуратно уложенные в черный полиэтилен трупы, лежавшие в холодильниках, как палочки в магазине Олливандера, не мешали разворачиваться этому маленькому деревенскому эфиру.

Мягкую фигуру врача, склонившуюся над операционным столом, обнимал звенящий зеленовато- лиловый свет, сопутствующий, кажется, всем помещениям, где разделывают плоть. Движения ее, уверенные и спокойные, говорили не только о том, что эта женщина – профессионал, но и то, что она, вероятнее всего, на ногах не первый час, причем, по собственному желанию.

То, как с такой грудью и блондинистыми волосами, Сенджу Цунаде смогла стать лучшим патологоанатом Токио, вызывало только восхищение. Во-первых, из чисто физических соображений, ее спина была, должно быть, натренирована не хуже хребтов олимпийских тяжелоатлетов. Какая тут карьера, когда тело то и дело норовит сложиться пополам от тяжести.

Во-вторых, ее моложавое лицо с тонкими короткими бровями и аккуратными, выведенными красной помадой, губами лет двадцать назад наверняка захлопывало перед ней двери, ведущие к карьере медика, вызывая у заплывших сальных начальников весьма однозначные помыслы. Характер же, и вовсе сжимал их члены до размера унылого сморчка, в чем Огами убедилась почти сразу.

Еще на подходе к отделению Сенджу, лейтенант с капитаном, не сговариваясь, надели бахиллы с шапочками, старательно застегнулись на все пуговицы, и ,как ни в чем не бывало, вошли в хлопающие вышкобленные двери. Сумирэ, не вдаваясь в вопрошания, повторила ритуал и двинулась следом за ними. Вскоре, причина почти ученической дисциплины двух взрослых мужчин была ясна.

— Твою вонищу я почуяла еще вчера, Учиха, — послышался звонкий окрик прежде, чем сама патологоанатом предстала во всей своей красе. Голос Цунаде звоном отражался от металла многочисленных дверей и ящиков, рябью рассеиваясь в голубоватом пространстве. — Говорила же: не брызгаться этой сранью. Если ты еще и в грязных ботинках приперся, я перекину тебя через колено и отшлепаю по заднице уткой.

— Честное слово,это ребята брызгались, я просто рядом постоял,— ответил Шисуи, замерев на пол пути к операционному столу и приподнимая руки к груди в миротворческом жесте. Огами была готова поклясться, что весь бравый задор из его голоса будто ветром сдуло. Хотя лейтенант и говорил с улыбкой, но он точно храбрился. Его решительный шаг поубавил в своей решительности, Шисуи ступал совсем медленно, тихо шурша синим полиэтиленом на ботинках.

Цунаде коротко зыркнула на гостей, недовольно сморщившись, мельком оглядела их внешний вид, но, заметив Сумирэ, выпрямилась, сдвигая на подбородок медицинскую маску и кладя инструменты на стол. Замолчав на несколько секунд, она смотрела на консультанта, но казалось, что взгляд проходит сквозь, зрит мимо, туда, где материя истончается до вуали образов.

От пристального взгляда Сенджу мышцы сковало гипсом. Напряженная и несколько растерянная, Сумирэ замерла, не решаясь сделать хоть что-то, боясь спугнуть изучающее внимание Цунаде. Она почти слышала, как размеренно и ясно сейчас работает мозг патологоанатома, как щелкают шестеренки его изящного механизма под блондинистым скальпом.

— Твой отец … был отличным человеком, — хмуро проговорила она, после чего, постояв пару секунд, снова надела маску и пошла одному из холодильников. — Наденьте маски. Наша Сакура цветет и после смерти.

— Боитесь? — совсем рядом прозвучал ласковый голос Шисуи: завороженная необычной встречей с госпожой Сенджу, Сумирэ не заметила, как сзади подошел лейтенант и только сейчас поняла, что ее поджатые в нервозности плечи согреваются его горячими, уютно примостившимися, ладонями.

Не знай она того, что этот громадный прохиндей ведет двойную игру, мостит к ней дорожку для своего кузена, мастерски отыгрывая заботу и заинтересованность; что его учтивость и улыбки сродни издевательским щелчкам носу, — ну же, умница-консультант, пляши еще, тебе ведь нравится все это дерьмо — не знай она всех этих подпольных крысиных хитросплетений между всеми, кто ее окружал последние семь дней — Огами бы решила, что лейтенант действительно к ней проникся. Что уж он-то, солнечный и бравый, заслуживает хотя бы корявых попыток начать мыслить по-женски, позволять ухаживать за собой, выйти из социального анабиоза. Обычно, что-то подобное обзывают «увлеченность».

И тем больнее было понимать, что и это снова ложь. Собачья брехня на постном масле.

Еще вчера на его месте стоял другой Учиха, жег шепотом скулу, обволакивал убийственным фимиамом, высекая остатки самообладания из тела консультанта.

Консультант вздернув подбородок, чуть ведет лицом в сторону лейтенанта, но не поднимает на него глаз — в Шисуи сложно метать презрение, оно еще в воздухе тает, как ледышка в печке — шепотом выплевывает: «Не смейте трогать меня». Ладони лейтенанта слетели с места, будто ошпаренные. Сам он, оставался недвижим, но наверняка сверлил затылок взглядом.