12 (1/2)
Достаточно было закрыть этих трех идолов в ивовой клетке,и они превратились в кошек,просто кошек,маленьких млекопитающих,туповатых и суетливых,подыхающих от страха и совсем уж не священных. Кошки — это всего-навсего кошки.
Ж.-П. Сартр
”Возраст зрелости”</p>
Ряды ламп, источающих белесый свет, наполняли восковой кабинет капитана Хатаке едва различимым жужжанием. Простоватые светильники усердно трудились, вибрировали, поддерживали присутствие духа. В любой другой день, Огами сочла бы их даже приятными в своей трудолюбивой незамысловатости. Сейчас же казалось, что эти лучи прожекторами лупят по коже, несвязно вторят: «Смотри на нее, смотри на нее, грязная, грязная, грязная».
Сумирэ ерзала в кресле. За металлическим скелетом подлокотников было не укрыться от порицания толпы. Несуществующей толпы, гулко перешептывающейся в собственной голове. Она вороватым взглядом окинула присутствующих. Инузука, закинув ногу на ногу, оттопырив острое колено в сторону, снова свергал инопланетных захватчиков в мобильном. Он сосредоточенно поджал губу, прожёвывая междометья и ругательства. Его кожное сало на кончике носа поблескивало муаром. Шикамару распластался напротив стола капитана, откинув голову на спинку стула. Он таращился в потолок, перебирая в зубах зубочистку. Деревянная шпажка выписывала в воздухе заточенным концом пируэты, следуя, по всей видимости, линии размышлений лейтенанта. Немигающий же взгляд сообщал только о том, как Нара осточертело все происходящее.
Они точно знают. Знают и даже не смотрят на нее безразличным презрением. Нельзя не знать, что произошло, нельзя не почувствовать. От нее за версту несет Учиха. Сумирэ повела носом — рецепторы ничего не уловили, кроме запаха стиранных вещей и парфюма.
— Жасмин, кофе и... ирис? Ты пришла меня соблазнять, принцесса?
Огами напряженно поежилась. Запах сандала и стыда шел впереди нее семимильными шагами, возвещал о себе всякого встречного, выплясывал, притоптывая невесомыми ножками. Этого просто нельзя не почувствовать. Очевиднее были бы только мигающие лампочками транспаранты «Здесь был Учиха».
Их очертания, без сомнения, разглядел капитан, всего несколько минут назад восседавший за столом.
— У нас две пропавших девушки, у которых были найдены одинаковые посылки, — говорил Какаши сквозь сцепленные перед лицом ладони. — На записях с камер проходной было видно, что непосредственно перед приездом Эстета, Яманака Ино получила эту посылку из рук курьера. Через 15 минут приехала скорая. Экспертиза посылки еще ведется, но она была вскрыта. Может быть, там было что-то, что позволило бы медицинскому работнику беспрепятственно проникнуть в здание в обоих случаях. Компания «Красный песок» в этом как-то замешана, это однозначно. Ждем результатов экспертизы.
— Скоро придет этот сладенький Акасуна? — протянул Нара без малейшего намека на заинтересованность.
— Я, кстати, посмотрел тут парочку видео, у Яманака с Харуно были терки, — проговорил Киба, — вся эта шатья блогеров — он указал большим пальцем куда-то в сторону, будто они толпой стояли рядом, — мусолила конфликт где-то полгода назад.
— Небось доволен собой, а? — растянулся в флегматичной улыбке Шикамару. — Видосики посматриваешь на досуге?
« Пошел ты», — ответил сержант одними губами, почёсывая бровь средним пальцем, на что Нара удовлетворенно усмехнулся, покачивая ананасовым хвостом.
— Он должен скоро прийти. Договорились на одиннадцать, — выдохнул Какаши, проигнорировав перепалку подчиненных и поглядывая на громоздкие наручные часы. Интересно, работает ли принцип с большими машинами у мужчин и с часами? Консультант искренне порадовалась стервозным размышлениям: значит, мозг не окончательно разложился на влажные мысли и липовый мед.
— Подождем, — подытожил капитан, поднимаясь с кресла.
От захлопнувшейся за ним двери на столе и полках звонко дрогнула офисная утварь. Легкий поток воздуха, поднятый фигурой капитана, прилип к влажным губам. Сумирэ, отвернув голову, легко провела по ним языком. Вкус жженой карамели и имбиря кипятком прошелся от макушки, шипя пробежался по загривку и стек к животу. «Здесь был Учиха».
Огами чувствовала, что полыхает подобно библейскому кусту. Удивительно, как Киба и Шикамару не обернулись на нее, закрывая лицо от ядерного взрыва, надев солнцезащитные очки. Впору достать попкорн и смотреть с довольной рожей. Какаши точно все знает, знают и эти лоботрясы. Ее кожа вопит сандалом, жгучая карамель травит изнутри.
«Какое-то сумасшествие», — девушка облокотилась на ручку кресла, — «надо успокоиться». Она прикрыла глаза. В грудине снова начало саднить.
« Просто расслабься, » — твердила Огами, — «всем плевать на тебя. Всем плевать. Просто истеричная паранойя». Она прижала сомкнутую ладонь к губам. Еще холодная от недавнего соприкосновения с металлом кожа хлопнула под дых. Клапан сорвало. Пряные образы посыпались, обвалились сверху, погребая под собой остатки самообладания.
***
Снова черные глаза простреливают лоб. Снова сумрак камеры нехотя выпускает из себя точеные объёмы лица и тела. Он ласкает свое дитя, любуется им.
— Жасмин, кофе и... ирис? Ты пришла меня соблазнять, принцесса?
Огами подходит ближе к решетке, пересекает ореол безопасного расстояния, откуда можно молниеносно удрать. Итачи лежит на скамье, подложив под голову руку. Веки полуопущены, как у разомлевшего кота. Ткань рубашки изломами очерчивает грудную клетку. Этому человеку должно быть запрещено носить черные рубашки на законодательном уровне. Чревато дионисийскими беззакониями.
Он мягко обводит взглядом силуэт консультанта, затем снова возвращается к лицу. Негласное приветствие совершилось.
— Я вынуждена просить Вашей помощи, господин Учиха, — говорит Сумирэ, не отводя взгляд. Ощущение собственной наготы, которое распускается вблизи этого человека, становится привычным. Почти желанным. Но не сейчас, — Нужно, чтобы вы проследили за допросом одного человека.
Итачи молчит, снова прогуливается глазами по телу девушки тяжело и ощутимо. Она подавляет желание встряхнуться, как промокшая птица, чтобы стрясти с себя бесстыдные неуловимые прикосновения. Учиха замирает, его грудь почти не вздымается от дыхания.
— Что в коробке?
— То, чем я собираюсь купить вашу помощь. Так ведь у вас дела делаются?
Он прищуривается, гибким движением поднимается и садится на нары. Каждый его жест, выверенный и отшлифованный, являет мужчину в наилучшем виде, дробит его траектории на множество глянцевых кадров. Огами следит, как он снова прижимается спиной к стене, чуть запрокинув голову. Его густая харизма оседает на плечах, намертво приклеивает внимание к своему хозяину. Смотри, вкушай, тихо постанывай, раз тебе выпала такая возможность. Он сидит расслабленно и по-хозяйски, будто это весь поганенький мирок оградили от него решеткой по щелчку его бледных пальцев.
— Скажи мне, что там свежая рубашка, — наконец произносит тот. Сумирэ уже знает до ломоты в переносице этот прищур, поблескивающий дрожащими бликами, чуть разомкнутые тонкие губы, скульптурные шею и челюсть, этот взмах рукой, которым он убирает упавшую на глаза челку. Учиха сканирует ее, расщепляет на атомы, пробует на вкус. Огами тяжело сглатывает, слюна почти царапает иссохшее горло.
— Там данго.
— Сама делала?
— Вот еще.
Итачи вздергивает брови. Губы растягивает удовлетворенная, но сдержанная улыбка. Он сам не дает ей растечься по лицу, придерживает уголки губ, давая обозначиться еле различимым запятым-ямочкам.
— Ты что же, гуглила меня, принцесса?
Сумирэ напрягается, сводит лопатки так, что чувствует натяжение мышц. Этот догадливый гаденыш снова прав. Он не сводит глаз с нее, кажется, даже не моргает. Слишком сосредоточенно препарирует. Алчный рот пробует на вкус потревоженный воздух. Учиха, должно быть, ощущает, как натужно парализуются ее мышцы, срастаются в хитиновый каркас, поддерживая желанное хладнокровие хозяйки.
— Ну, и как я тебе? — он самозабвенно использует молчание Огами. — Облизывала экран?
Сумирэ закатывает глаза и терпеливо ждет, пока этот поток сарказма с душком наконец иссякнет. «Пусть куражится, сукин сын. Я тебе позволяю это делать. Пока.».
— Могла просто спросить у меня, — подытоживает Итачи, сполна размазав беспомощную немоту консультанта, но не получив ожидаемой реакции. Он почти удивлен.
Что-то в ее виде не укладывается в канон, режет глаз. Эта вспыльчивая девица слишком скована, будто боится сделать лишнее движение. Он не чувствует ее первобытной отзывчивости, по обыкновению щекочущей чуть ниже пресса.
Учиха недоумевает, но не подает виду, снова и снова изучает ее облик, пытаясь опознать подвох. Эта подмена почти нервирует и разочаровывает. Он едва ли не оскорблён тем, что от него утаивают его дикое угощение.
— Между разговором с вами и вечером перед компьютером, я предпочту последнее, — отвечает Сумирэ. Хитиновые сваи крепнут, подвешивают ее над поверхностью, вселяя холодную уверенность. Урывками она даже отвлекается от Итачи, дышит совсем ровно. Проскальзывающее равнодушие к ее удивлению ноет досадой.
Что-то внутри, привыкшее отзываться на зов этого мужчины, мечется, не может найти то, чего так жаждет, воет и скребет глухие стены. Это что-то не может жадно вдыхать дурманящий аромат, не может страстно насыщаться теплом, источаемым мужским телом. Оно растеряно тоскует.
— Это звучало почти обидно, — озадаченно хмыкает он, поджав губы. — Зато если бы ты спросила, принесла бы рубашку.
— У меня нет времени искать вам сменное белье, господин Учиха, — отстраненно отрезает Огами.
— Но время на то, чтобы пускать на меня слюни перед монитором, у тебя же есть.
В сознании Сумирэ постыдным приступом восстают неровные влажные силуэты капель, скользящих по плотной коже груди, прилипшую мокрую ткань, под которой проступает рельеф паховых мышц. Атласные скулы, обвитые чернилами волос. Она вспыхивает, разжимает зубы, намереваясь ответить что-то, но нужные хлесткие слова вихрем взмывают куда-то в пустоту. Ей нечем парировать.
Секундное замешательство консультанта жгуче отзывается в груди мужчины. Его любимая недотрога все еще здесь, просвечивает через закостенелое притворство. Эта лисица что-то задумала.
Итачи медленно поднимается с места и подходит к решетке. Он упирается руками в горизонтальную металлическую перекладину, смотрит прямо и серьезно. Ему нужна та самая, уже прикипевшая к нему, обнаженная чувственность, исторгаемая этой женщиной, здесь и сейчас. Столь резко обозначившаяся близость щекочет нос, дразнит.
Дыхание Огами сбивается от неожиданности. Ее снова обдает терпким амбре. Черные глаза напротив хищно вгрызаются подкорку, колят излучинами морщин. В тусклом свете становится заметна короткая щетина, обрисовывающая скулы и губы, крутые изгибы челюсти. Сквозь нее белеет холеная кожа. Естество восторженно вскипает, впитывает в себя знакомую тяжелую ауру. Расстояния становится катастрофически мало. «Он все понял».
— Ладно, принцесса, что у тебя на уме?
— Я же сказала...