- (1/2)

2</p>

Сначала был оглушительный звон, а потом прошла целая вечность. Руби с протестующим стоном заворочалась рядом. В конце концов она переместилась и наполовину свесилась с кровати, уперевшись руками в пол: темный локон прошелся по голой спине, огладил плечо и повис, прикрыв острый профиль. Руби выглядела завораживающе, в плане, не особо поддающемся объяснениям. Взлохмаченные густые волосы, местами выкрашенные в резкий красный, тренированные мышцы под нежной кожей. Звериная красота — совсем не хочется трогать руками. Или я просто не до конца проснулась.

Кто бы ни звонил, Руби отвечала лениво и односложно. За окном стояла пред-зимняя серость, я в полудреме ждала, когда горячая мягкая Руби вернется под общее одеяло. Ничто не выдавало, который час — хотелось побыть вне времени еще немного. Особенно перед тем, что предстояло сделать.

Ночью Руби много рассказала про мэра: каждый ответ — два новых вопроса. «Она ничего, если не переходить ей дорогу». Так и захотелось спросить, что случилось с теми, кто рискнул — но что-то подсказывало, что ничего хорошего из этого не выйдет. «Вы знакомы лично?» — вместо этого попробовала я, шагая за Руби в тепло и свет холла. Та пожала плечами: «Я была кем-то вроде друга семьи, но потом семьи не стало».

— Прости, — ничего лучше я не придумала. Руби иронично усмехнулась — первый и последний раз, когда в ней почудилось что-то недоброе, — и так же формально ответила:

— Ты не знала.

Она зашла за стойку и открыла журнал регистрации — потрепанную темную книгу, исписанную до двух последних листов. Место для моего имени осталось где-то в низу страницы: Руби сделала запись, потом подняла на меня хитрые глаза.

— Так ты коп?

— С чего взяла?

— Кроме того, что ты расспрашивала о том мужике, как в шпионских фильмах? Ну, есть в тебе что-то полицейское. Все должно быть по-твоему. Но ты хороший коп: слишком хитрый, чтобы выбивать ответы. — Тут она театрально, игриво вздохнула. — Или нет — федерал. Ездишь из штата в штат, ловишь всяких там… Прищучиваешь местных шерифов, если что-то не нравится.

Я усмехнулась.

— Близко. Но не буду рушить твою маленькую фантазию.

Она протянула ключ от номера, не изменяя своей блядоватой улыбочке:

— Не переживай за мои фантазии насчет тебя, Эмма. С ними все хорошо.

— Мне начинать бояться?

— Я не кусаюсь.

Врунья.

Руби фыркнула в трубку — да так, что я проснулась снова. Из полутемного холла в ночи вернулась в свой номер, мрачноватый в сером свете. Комнату обставили со вкусом, как будто меня занесло погостить к богатею, фанатеющему по всему английскому — уютно. Даже слишком, учитывая цену.

«Ну тогда добавь часы к смене или вычти это из зарплаты, раз ты такая принципиальная. У меня выходной». Руби кинула телефон на прикроватную тумбочку. Подняла початую бутылку вина, повертела на свету — почти ничего не осталось, — хмыкнула и поставила обратно. Конечно же, Руби ночью подбила заказать что-то в гостинице, на которую работала — мне к тому времени уже было все равно.

— О, ты проснулась, — заметила она, обернувшись. — Прости. По работе никогда не звонят вовремя.

Я ободряюще улыбнулась, позволила Руби подобраться поближе и лечь рядом, устроив голову на моем плече.

— Проблемы?

— Ага. Я вроде как ушла раньше положенного. Как будто кто-то когда-то приезжал к нам в это время.

— А те, кто уже живет здесь? — Не знаю, зачем спросила. Любопытство, наверное. Судя по исписанному журналу, гости и комнаты свободной не оставили.

— Они точно спали. Семья с ребенком, по ним сразу видно — примерные.

— Тогда все логично. Я-то думала, что у вас людно.

— Бывает. Вообще-то, даже часто. Просто все быстро уезжают. Мало кому захочется провести в этой дыре больше пары дней.

Руби терпеть не могла этот город, это я уяснила еще ночью. Под вином (и ее бедрами) сильно захотелось убедить ее, что нужно уезжать. Потому что Руби с острыми стрелками и теплой улыбкой не место в этом захолустье; потому что она слишком хороша, чтобы за ее безопасность отвечал то ли похититель, то ли убийца. Я спросила, почему Руби оставалась, раз ей так здесь не нравилось. Она будто легкомысленно пожала плечами, но по глазам было видно — она не здесь. Она куда-то делась, хотя физически она оставалась со мной, в моих руках, сидя на моих коленях и прижимаясь ко мне грудью. «Мне нужно позаботиться о семье», — сказала она. Больше я не спрашивала.

Я подхватила красную прядь волос, пропустила между пальцами — Руби вздрогнула от щекотки. Ее грудь скользила по моей коже на каждом глубоком вдохе. Обманчивое спокойствие: одно лишнее слово, один неосторожный жест — рванет; я закрыла глаза, дрейфуя в ленивом удовольствии, комната медленно раскачивалась, в животе собиралось тепло. У этого есть простое название — когда после хорошего секса вдруг становишься влюбчивой, чувствуя каждый гребаный гормон в себе разрядом тока. Плевать.

Слишком много «если» должны сложиться в мою пользу, чтобы из гениальной идеи вышло что-то хорошее. Если мэр пойдет навстречу. Если у нее достаточно власти. Если найдется кто-то, кто даст записи с камер наблюдения возле участка. Если я найду машину, если смогу притащить туда криминалистов… Если шериф поймет, что я делаю — мне хана. Никто даже не заметит, не то что не найдет. Этим я отличаюсь от копа или федерала: за мной никого, да и я сама не то чтобы кто-то — просто наемница, которая умеет находить людей. Или трупы.

Я поцеловала Руби инстинктивно. Зажмурилась, аж в глазах зарябило. Ее ноготки глубоко в коже на плечах — я подмяла ее под себя, удивленный стон лизнул губы. Вчера она играла в коварную соблазнительницу, теперь я знала, какой податливой и отзывчивой она может быть. Как я безоружна перед ее «Эмма, пожалуйста» и «Что мне сделать?» Я опустилась наощупь, собирая губами вкус и дрожь, Руби грудью подалась навстречу.

— Черт, Эмма, — рассмеялась она, звук срезонировал во всем напряженном теле, завибрировал под пальцами, — я буду скучать.

Я рыкнула и вытолкнула из нее отчаянный вздох, глядя, как разомкнулись ее искусанные губы. Не хотела я знать, что будет. Рваное дыхание, голос Руби поднялся на черт-знает-сколько нот: тихие случайные стоны в такт движениям. Я приподнялась и прикоснулась губами к ее плечу, по костяшки вогнав в нее пальцы. Боже, как она выгнулась.

Холод комнаты лизнул спину до поясницы — сползло одеяло. Я приподнялась, уперевшись в подушку, вжав Руби в мягкий матрас. Она закрыла глаза, подрагивали ее ресницы — пространное выражение боли и удовольствия одновременно; тяжелое дыхание в красивой груди, тело чуть скользит по простыням. Похоже, мне нужно было именно это. Похоже, я хотела Руби беззащитной.

Я наклонилась, замерла возле ее шеи. Услышала, почувствовала по волнам воздуха, — как бьется ее пульс. Что-то держало вот так, не позволяя опуститься и впиться зудящими зубами, присвоить, ощутить ближе, унять голод. Красная прядь разошлась по подушке полосой посреди черноты. Руби вздрогнула от нового движения, куда приятнее — я разогналась, она накрыла губы своей ладонью и зажмурилась, насаживаясь, призывно виляя бедрами. Вцепилась в мое плечо: больно, вряд ли осознанно, лишь бы не стонать, — какая чинность при свете дня. Какая уязвимость.

— Руби. — Не знала, что мой голос так умеет. — Останови меня, если будет нужно.

Чуть сведенные брови, глубокий кивок, потом еще один — как в бреду или подобравшейся эйфории. Момент сомнения. Вена забилась под языком, я сжала ее в зубах — сквозь пальцы просочился стон. Руби затрясло, мягкая кожа нещадно смялась под давлением. Бешеный пульс отдавал прямо в меня, играл на языке, чужой оргазм ласкал мне пальцы, — пошло все нахуй. Я укусила сильнее, Руби шумно вдохнула, дернулась в сторону и вернулась. Я не хотела останавливаться. Боже, как я этого не хотела — но я остановилась бы, я бы отпустила ее, стоило только попросить.

Но Руби не попросила.

———</p>

Я выкрутила вентиль крана и подставила лицо воде со второго раза. Жгло. Царапины на плечах засаднили с новой силой, хотя мышцы, согретые, приятно расслабились. Душ наконец вбил в меня ощущение реальности. И вины.

Вода уносила запах Руби и ощущение ее недавних прикосновений. Зря я так с ней. Рационально я все могла объяснить, но под ребрами гулял мокрый сквозняк: от «она сама напросилась» до «импульсивное ты животное» и обратно. И ее слова про семью — Руби привязали к затхлому городу, только с приезжими она чувствовала мир. На что она могла пойти ради этого?

Хорошо хоть, я даже на пьяную голову не ляпнула, что даже ужасные близкие — лучше, чем ничего. Руби точно послала бы.

Интересно, где она была, когда Уайта освободили.

Как обычно, все неотложные мысли, требующие внимания, возникают в душе. Шериф вывел Уайта и вернулся почти сразу, он не мог далеко уйти от участка. Значит, он спрятал здорового мужика в здании, в которое мог зайти кто угодно и когда угодно, — либо у него есть сообщник. Кто-то, кто увел Уайта прямо с улицы, прежде чем тот сел в машину.

Вариантов уйма. Судя по размерам города — с полсотни тысяч. Стала бы Руби признаваться, что видела Уайта, если собиралась что-то сделать? Или — стала бы рисковать, если наверняка могла войти в комнату, в которой он жил?

Нет уж, лучше повозиться, выясняя, кто виноват.

Кабинка выпустила меня вместе с паром, в движении я вдруг поняла, что от меня теперь несло злосчастным городом — шампунем и гелем его единственной гостиницы. Никогда раньше не обращала на такое внимание.

Потратила непривычно много времени на то, чтобы высушить волосы, кое-как укладывая; шум в комнате наверняка перебудил соседей, если те еще не поднялись. Внезапный стук в дверь заставил вздрогнуть.

— Мисс Свон, открывайте. Полиция.

Я не сдвинулась с места, орудуя расческой напротив зеркала. Стало интересно, что будет дальше.

— Мисс Свон? Считаю до трех и начинаю выламывать дверь, которую запишут на ваш счет.

Забавно. Открыв, я навалилась плечом на косяк проема.

— Я же из ФБР.

Руби, в водолазке с высоким горлом, клыкасто оскалилась:

— У нас здесь свои законы.

Я продолжила собираться. Она улеглась поперек кровати и, накручивая волосы на палец, начала расспрашивать про Бостон и Нью-Йорк. Про мою работу спрашивать не стала. Я чувствовала, видела в зеркале, как она лениво поглядывала на меня, будто я никуда не делась бы ни сегодня, ни завтра, ни даже через месяц. Кажется, я ощущала то же, что и она: время — формалином. Неопределенная серость за окном.

Мы договорились вместе сходить за завтраком. Точнее, уже ланчем. Руби бодро выстукивала высоченным каблуком по ухоженному тротуару, держала меня за локоть, то и дело прижимаясь к плечу грудью, пытаясь что-то сказать вполголоса, на ухо. Осторожная попытка уговорить меня, чтобы осталась еще на день-два — мимо. Закончилось бы неловко, если б прохожим не оказался приятель Руби, на которого она отвлеклась.

Мы шли к очередному красно-кирпичному зданию времен Войны за независимость, может немного позже. Владельцы разбили уютный дворик, как с открытки «отдых для всей семьи» и прочей дребедени. Черные ветки лысеющих кустов, отражение серости на влажных столиках и скамейках. Вечером, при свете гирлянд, это место смотрелось бы мило, но пока оно дышало тоской. Да еще и мы с Руби виделись в последний раз.

Она пропустила меня, когда мы поднялись на крыльцо.

Кафе обдало теплом, ароматом еды и умилительной ностальгией по восьмидесятым. Металлические светильники, клетчатые скатерти. Столики почти все — пустые, только в углу сидел приятный дед, читал; он поднял на меня водянистый взгляд, удивился, но потом заметил Руби и скептично уткнулся обратно в книгу. Обожаю маленькие города.

На другом конце зала огромный проем выдачи вел прямо на кухню — там-то повар и мелькнул, махнул рукой. Руби подошла к нему, сделала заказ за обеих, начав со слов «Привет, шеф, сваргань-ка нам…» Потом она зашла за барную стойку, игнорируя официанток, и невозмутимо начала готовить кофе. Я подняла бровь.

— А я что, не говорила? — Руби заметила мой взгляд. — Кафе и гостиница — это вроде как наше семейное дело. Хотя в этом городе все дела — семейные.

Шериф, вот, с кем-то из родственников занимается логистикой. По крайней мере, все складно и удобно получилось бы.

— И ты с этим всем управляешься на пару… с бабушкой?