Реджина (2/2)

Без солнца на улице ощутимо похолодало. Я вздрогнула и поежилась, но прохлада оседала сладостью в горле и приятно покалывала в груди. Мой Жучок, припаркованный возле участка, не пострадал, не считая вмятины на водительской двери.

За Жучком стоял серый потрепанный Форд.

Улица уже опустела, работал только магазинчик с выпечкой; продавец собирался закрываться, когда я заглянула, но Уайта там не было. Я взяла кофе с пирогом и вернулась к машине. Форд стоял пустой и закрытый. Пару минут, попивая кофе, я слышала, как уходил парень из магазина: сырая улица далеко разносила каждый звук. Потом пришлось отогнать Жука в ближайшую подворотню, чтобы не нервировать шерифа; я все еще могла видеть машину Рэнделла, греясь в салоне.

Шериф закрыл участок и ушел, а Рэн Уайт все не возвращался. И Господи, как же хотелось спать. Теплая сытость, помноженная на часы в одной и той же позе — я тарабанила по рулю пальцами, чтобы отвлечься. Никакого кантри из радио. Наверное, стоило съездить в гостиницу и проверить, не добрался ли Уайт до нее пешком, но не хотелось оставлять машину без присмотра. Да и не похоже это на него: просто уйти. Он много чего наворотил на эмоциях (спасибо большое), а тут вдруг — бросить машину возле участка, в котором Уайта держали за решеткой. Чтобы с утра пораньше помозолить глаза копам, будучи в бегах.

Не выдержав, я прошлась до ближайшей автобусной остановки и посмотрела расписание рейсов до Бостона. Нет, этот вариант тоже не годился.

Снова за баранку. Ужасно не хватало кофе, но никто не продавал его посреди ночи. Никто ничего не продавал, и даже окна жилых домов погасли; не то что в некотором прибрежном городе, в самых тихих районах которого всегда обитают пьяные студенты. Если Уайт вдруг решил прогуляться по окрестностям, наслаждаясь мертвенной тишиной и покоем, я его даже не осужу. Наоборот, я буду очень рада. Расспрошу его по дороге в Бостон — и хоть путеводитель издавай: топ-десять лучших мест, чтобы бесследно пропасть посреди ночи. И вынудить одну голодную, холодную, сонную блондинку озвереть еще пуще прежнего.

Я свернула за здание, возле которого оставила машину. Прыгнула обратно.

Шериф стоял, уперевшись рукой о крышу авто, и разглядывал салон через окно. Лицо его я не увидела, но по фигуре и цвету волос все прекрасно поняла. Милая у мужика выдалась ночка: арестовал двоих — и двое куда-то делись, побросав свои машины. Не одну меня волновал тот Форд на стоянке.

Судя по звуку шагов, шериф обошел Жука кругом: медленно, то и дело прерываясь. Остановился и стал ждать. Я не двигалась, еще не хватало выдать себя чем-то — а потом объяснять, чем я занималась в такой час возле машины пропавшего.

Нервный стук пальцев о металл: раз-два-три, раз-два-три.

Ребра не могли разъехаться для большого вдоха — было бы слишком шумно. Шериф никуда не уходил, только прошелся туда-сюда пару раз. Понятия не имею, чего он от меня хотел, и выяснять как-то не тянуло; с каждой минутой это все меньше походило на попытку дружески выяснить, как у меня дела.

Не дождавшись меня, шериф зашагал в сторону участка. Только тогда я прислонилась к стене дома и осторожно выглянула, чувствуя, каким легким был воздух тем вечером и как быстро билось мое сердце. Оно пропустило удар — пиликнула сигнализация Форда.

Когда я перебралась к Жуку, пригнувшись и спрятавшись за его капотом, шериф уже садился в машину Рэнделла. Ни одного хорошего объяснения, откуда у него ключи. И что он собирался делать. Форд мягко, неторопливо тронулся, а я не высовывалась из укрытия: что-то подсказывало, что попади я в зеркала — взвизгнут тормоза.

Как же захотелось запрыгнуть в Жука и съебаться в Бостон. Неважно, сколько волков-автостопщиков поджидало бы на пути — лишь бы подальше отсюда. Еще больше я захотела этого, когда наконец смогла пробраться в салон и завела мотор. Но я развернулась и поехала к трассе дворами. Форд шел параллельно мне, чуть опережая.

Не знаю, как не выкрутила руль в противоположную сторону, когда шериф свернул на выезде из города. Дважды два уже сложились в циничный результат: хер мне, а не деньги. Лучше объявить Уайта сбежавшим и не ввязываться, не то меня ввяжут по самое не хочу. Но я ехала за Фордом, погасив фары. Упертая дура.

В полной темноте леса, облепившего дорогу, пришлось ехать на ощупь: огни машины впереди оставались на порядочном расстоянии. Позади — никого. Днем я даже не думала о том, в какую бесконечную холодную черноту могут превратиться заросли деревьев по обе стороны. В этот раз не ощущался запах хвои.

Форд проехал пару миль и замедлился. Я остановилась на обочине, вцепившись в рычаг передач: вдруг придется делать полицейский разворот. Не отпускала его, пока машина впереди, покачиваясь на ухабах, не съехала с асфальта и не заковыляла в лес. Никакой дороги, даже колеи, там не было, это я запомнила. Если уж соберешься уезжать из этого адского города, то направлять тебя будет чаща.

Свет Форда скрылся за массивом, и темнота стала сплошной. Ни ветра, ни сверчков, только тихое фырчание мотора позади. Я не двигалась, глядя через лобовое стекло и толком ничего не видя.

Как поступить по уму, я прекрасно знала.

Но как поступить по-человечески?

Двадцать восемь лет назад где-то здесь, то есть на востоке Мэна, два человека, наверное, задавались тем же вопросом. Один выбрал логику: избавиться от младенца, которого не по силам прокормить; не было большого смысла даже утруждаться с документами в детском приюте. Другой выбрал второй вариант и отвез малыша к людям. Так я не замерзла насмерть.

Я вздохнула и развернула машину обратно в город. Рэнделл Уайт — далеко не грудной ребенок, у которого из грехов — разве что громкий плач; нужно шевелиться до того, как эта мысль приживется. С этого ведь все всегда начинается. Допусти даже крохотное оправдание — и обгоняй снежный ком.

Я оставила машину там, где шериф видел ее в последний раз, и отправилась в гостиницу пешком. Все в городе выдавало его возраст — второй Бикон-Хилл красного кирпича и белого сайдинга. Кварталы разделяла широкая дорога, чернеющая вокруг пятен света от фонарей. Если бы мне нужно было найти человека, в ночи разгуливающего по этим улицам, я была бы довольная как сытый кот. Так что я шла и оглядывалась, ежась от ночного холода.

Даже скрип моей кожанки звучал на всю улицу. Ходячая мишень в красной коже.

Красной была улыбка Руби, когда я добралась наконец до двора гостиницы. Сигаретный дым скользил по красивым губам.

— Что ж ты так долго бродила, внученька? Принесла мне ужин?

Я рассмеялась в первый раз за несколько дней. В темных волосах Руби проглядывались красные пряди. К милым безопасным девочкам, у которых ищут комфорта, ее точно не отнесешь, но Боже, как хотелось просто постоять рядом с ней. Как хотелось не думать о дороге в лесу и обо всем, что возле нее бросают.

— Нет, но мы сможем договориться.

Я поднялась на крыльцо. Сигарета пахла какой-то вкусной добавкой, фильтр уже был измазан помадой. В темноте большие глаза Руби казались черными, но я вдруг вспомнила — они зеленые; в них бликовал теплый свет из окон.

— Так ты останешься.

— Ненадолго.

— Класс. А то без тебя здесь тоска смертная.

Ну да, рассказывай. Я даже не попыталась сойти польщенной, Руби только больше развеселилась. И это чудо живет под боком шерифа, который избавляется от чужих машин посреди ночи.

Хорошо избежала неприятных мыслей, нечего сказать.

— Слушай, — я понизила голос, и Руби мгновенно подалась вперед. Как будто и вправду вот-вот доверится. — Что ты думаешь о вашем шерифе?

— Жуткий зануда, даже вокруг города погонять не дает. Мистер Правильный. С его внешностью — это само по себе преступление. — Она затянулась, попыталась выцепить взглядом эмоцию на моем лице. Что-то поняла, судя по заговорщическому виду. — А что?

Я пожала плечами.

— Повесил на меня вину в аварии, толком не разбираясь. А я не очень люблю, когда меня без спроса арестовывают.

— И что, прямо с наручниками?

— Может быть.

С ее губ сорвался то ли смешок, то ли рык. Ветер закопошился в высоких кустарниках — бесформенное нечто в густой полутьме.

— Думаю сходить к мэру, поздороваться. Вдруг поможет.

Руби кивнула и потушила сигарету, истлевшую на две трети.

— Хорошая идея. Но, Эмма, — она снова посмотрела на меня, бледная, с неизменно-красной ухмылкой, сочащейся приветливостью и абсолютно лишенной простоты, — она знает, что ты здесь.