Ход пятый – Вешна (1/2)

Дорога утомила Лару настолько, что к Вешне он едва держался в седле. Хотелось сна на настоящей кровати, еды не из дорожного котелка и горячей ванны, все это время хотелось, но к услугам его до последней недели были только редкие остановки в деревнях, где из удобств — лишь сытная, но простая еда, скамья с накинутым сверху колючим покрывалом да баня, а в последнюю неделю не было и того. Ларе чудился запах тины от собственного лица и рук, бедра нещадно ныли из-за бесконечной скачки, а сердце меж тем сжималось и трепетало от волнений и грядущей разлуки.

С темным.

Боги, как только могло такое быть истиной, но недолгий друг его и пациент, мальчишка-раб с ярким глазами и тихим голосом оказался темным, и Лара Линн совершенно не знал, что ему теперь с этим знанием делать. Отчего-то боль от понимания, от осознания затмевала в душе и разуме Лары все прочее: и темные фигуры на той поляне, что он едва разглядел, и чудом не сожженную девицу в первой деревне и сожженную деревню вторую. Он, правда, хотел спросить Гая, за что? Зачем так беспощадно и безоговорочно покарал Орден ее жителей? Но старший друг отослал успокоиться и привести себя в порядок, а там и поблекло, стерлось, забылось. Иногда, во сне и наяву, в сознание Лары прокрадывался тот же запах, образы убитых людей, лежащих на земле, вой и мычание скота, но он морщился, мотал головой и гнал от себя эти мысли. Слишком много боли, а (это он помнил хорошо) слишком много боли не могли довести эмпата до добра. Говорили, потрясенные близкой смертью, эмпаты теряли дар, говорили даже — обращались во Тьму. Лара вспоминал язычки темного пламени на пальцах своего пациента, источающие мороз и ужас, и думал, что никогда. Никогда эта сила не сможет стать его частью, никогда не сможет подчинить его суть.

Право, лучше потеря дара или смерть.

Тянуло иногда поговорить с Илаем об этом, предложить отречься от Тьмы, спросить, как пришел он к этой стороне силы, кто привел, но Лара держался. Лара не говорил. Гай принял решение за них всех, и даже терзаемый сомнениями и болезненной привязанностью к мальчишке, Лара был с ним согласен. Лучший путь и лучшее решение: отпустить бывшего раба к семье и помолиться Светлым Богам, чтоб их дороги разошлись навек. Позволят они — никто и никогда не узнает, какая честь, какое милосердие достались темному ребенку по их слову. Позволят они — никогда не повторится этот суд.

Поговорить все равно тянуло.

Благо, Вешна показывалась уже издали великолепием выросших за последний век крепостных стен и домов, обещала приют и покой, огорчала скорым расставанием, так что искушение слабело, крепло лишь желание ухватить сколько сможет. Быть может, провести еще час вместе в самом городе, еще два. Быть может, уговорить Гая накормить их нечаянное приобретение напоследок, а потом распрощаться, да надеяться, что время выбьет из сердца и головы то, что он сам выбить не в силах.

Темный. Темный же.

Возможно, помогло бы знание чувств мальчишки, но Лара Илая не ощущал, как и прежде. Видать, и правда, природный щит. Страшная кара для эмпата быть связанным с таким человеком, страшная, страшная кара.

Гай остановил их загодя, подняв руку, дождался пока подъедут ближе и вздохнул оглядывая. Лара чувствовал его усталость, прохладное шаткое спокойствие, флер сдержанного волнения, витающий вокруг. От Стаса тянуло усталостью тоже, только от Илая не фонило ничем. Пустота — словно нет его.

Лара рад бы был сказать, что темного для него более не существует, но не мог. Как и не мог не смотреть, не проверять хоть раз в несколько минут, что тот все еще рядом, что здоров, что все в порядке.

— Вешна, — сказал Гай, тяжело вздохнув и качнул головой в сторону темнеющего вдали города. — Наши пути разойдутся достаточно скоро, но не сразу. Ты помнишь правила, парень?

— Никакой магии, — монотонно забормотал Илай, прикрыв глаза. — Ни темной, ни серой. Не смотреть никому в глаза, пока мы не доберемся до места, не говорить, не лезть в драку, — он вздохнул почти как Гай и потер ладонью затылок. — А с вами мне говорить можно?

— Можно, — отрезал Гай, развернулся и тронул поводья.

Кони шли медленным шагом, но по-иному к городам подъезжать было как-то и не принято. Да и что подумала бы стража, коли во весь опор скакали бы к ним орденские маги? Война? Мор? Нашествие темных тварей?

Лара представил, представил и следующую за этим панику и мысленно содрогнулся. Слава Богам, они не спешат. Слава Богам, у них есть Гай.

Старший друг, впрочем, вызывал беспокойство уже всю ту же неделю. Усталость. От него не исходило ничего кроме усталости, прорывающегося иногда отчаяния и странной тоски. Ни веселья, ни счастья. Казалось, появление темного или то, чего Лара не разглядел на той поляне, выпили из мага всю жизнь, оставив лишь жалкое подобие, что все еще ходит, говорит и дышит. Гай стал строже — со всеми, не только с ним, — суше, холоднее.

Ворота подкрались к ним как-то незаметно, и от голоса стражника, требующего въездную подать за раба, он почти вздрогнул. Гай уплатил не споря, ворота распахнулись, они наконец попали в Вешну, и Лару накрыло, оглушило, почти что по земле протащило огненным шаром человеческих чувств и стремлений. Он едва мог различить их все: от эйфорического счастья до горькой тоски, от ненависти до любви, от отвращения до вожделения, но их было много, так много, а он уже почти отвык. Он поднял щиты, но воцарившаяся тишина и пустота в груди, там, где они обычно бились, не успокаивали — лишь наоборот тревожили. Друзей он теперь не чувствовал тоже.

Пациента своего — никогда, как пришло вдруг в голову, но Лара поджал губы, резко выдохнул и запретил себе о том думать.

— Верхний город? — вдруг спросил Гай, обернувшись к темному, и тот вздрогнул, совсем как сам Лара, от внезапности и воззрился с таким непонимающим ужасом во взгляде, что стало почти больно.

А после еще и страшно.

Не мог Гай ни с того ни с сего это сказать, не мог, а значит — была причина, были поводы, значит… Горло перехватило, а в глазах защипало. Он не думал о том ни разу до, ни в Сиале, ни после не приходила ему в голову мысль, откуда родом его пациент, даже услышав короткое «Вешна», Лара едва ли не удивился, отчего-то не виделся ему Илай на грязных городских улицах. Вот в лесу, сбегающий с пригорка…

Он помотал головой, сглотнул ком и запретил себе думать. Запретил представлять и былые и новые образы, потому что, значит, увидел же в нем Гай что-то иное, что не просто не-деревенское и не-городское, что-то, что заставило его предположить, что ведет их путь не просто в богатые кварталы, но туда, где селится знать. Где дороги вымощены камнем, а дома богато изукрашены, где живут те, кто решает судьбы мира подобно его — Лары — отцу. Как Илай попал оттуда к работорговцам? Похитили? Продали родичи, прознавшие про темный дар? Сбежал из дома да попался не тем людям?

— Я не… — Илай облизал губы, опустив на миг взгляд, а Лара вздрогнул от неощутимой, но, как показалось ему, разделенной боли. — Туда.

Темный взмахом ладони указал и впрямь в сторону верхнего города, и Лара вздрогнул снова. Гай был прав. Друг его и старший брат, как всегда, был прав, а все они ошибались и не замечали.

Каково ему было, благородному, с ними? Да еще и рабом?

Каково без приличествующих и привычных слуг, без мягкой постели да кружки горячего отвара с утра, щедро сдобренного сластями? Лара вспоминал собственное детство — на диво безоблачное — и почти хотел плакать за этого мальчика, за все что он потерял, за все, чего был лишен. Лара сам выбирал за себя, но и он все еще не привык. Иногда думалось, никогда не привыкнет. А тут — вот так.

Гай остановил коня, склонился к Илаю и что-то сказал, но так тихо, неразличимо совсем в уличном шуме. Лара не разобрал ни слова. Пациент его в ответ пожал плечами и отрицательно мотнул головой, а лицо Гая обрело некое сложное, почти печальное выражение.

— Все мы голодны и устали, я полагаю, — обратился Гай уже к ним всем после долгого мига молчания. — Немногое изменится если мы начнем с трактира и отдыха.

Лара торопливо закивал в ответ, Анастас кивнул тоже, а Илай просто пожал плечами еще раз. Путь до трактира Лара не запомнил совершенно, будучи поглощенным размышлениями и переживаниями о нелегкой судьбе его юного пациента, их случайного раба. По всему выходило, что жизнь мальчишки сложилась еще сложнее, чем жизнь самого Лары Линна, а уж — на его весьма пристрастный взгляд — равнодушных эльфийских родичей и бросившую во младенчестве мать немногое могло превзойти.

— Можем мы прогуляться по городу после? — спросил он, едва им принесли заказ и первый голод был утолен. — Я никогда не был в Вешне.

Гай помедлил, рассеянно перемешивая рагу, и кивнул, как-то задумчиво, неуверенно.

— Да, — он кивнул снова, уже тверже. — Да, отчего нет. Нам некуда спешить, мы заночуем здесь, прежде чем продолжить путь.

Лара едва в ладоши не захлопал от счастья.

— Спасибо, — он широко улыбнулся и повернул голову к молчаливому своему, как и всегда, соседу. — Илай, ты покажешь мне свои любимые места?

Тот поднял на него глаза и лишь пошевелил пальцами свободной руки, пока жевал. После проглотил, кашлянул раз, прочищая горло.

— Да, — повторил он за Гаем почти слово в слово. — Да, отчего нет.

Уверенным он, правда, не выглядел и после.

Анастас тоже спорить не стал, и Ларе, едва он справился со своей порцией, оставалось лишь ерзать на скамье да цедить остатки разбавленного вина, ожидая, пока все закончат есть. Ничто в жизни, как казалось, не было более сложным, но усидел, дождался, и после даже не побежал вперед, а позволил Илаю вести их за собой, что ожидаемо, к верхнему городу.

Был ли там пригорок с растущими на нем деревьями и ровным ковром травы, на котором Лара так часто его представлял?

Деревьев и трав как-то не виднелось среди домов, чаще каменных уже, чем деревянных, но зато все ярче ощущался Свет, нарастающими искрами, согревающим фоном. Обители всегда ставили на краю, там, где верхний город переходил в нижний, в самом сердце стен. Вешна, похоже, исключением тоже не была, и Лара ждал, вглядывался вперед, силился раньше других увидеть белый цвет меж домами или в конце улицы. Он надеялся, что Илай не откажется подождать их у ворот, хотел взглянуть на здешний главный зал, на алтарь и даже — если позволят — разжечь там собственное пламя. За этими мечтаниями он едва не пропустил мимо ушей голос Гая, но расслышал последние звуки и остановился, обернулся торопливо, чувствуя себя до крайности виноватым. Щиты все же дивно отвратительная штука!

— Прогуляетесь без нас? — повторил Гай терпеливо, видно по лицу поняв, что Лара все прослушал. — Мы со Стасом зайдем в одно место и встретим вас на главной площади через, — он поглядел на солнце и пожал плечами, — час, может, два.

Без них? Но…

— Я тоже хочу в Обитель, Гай! — Лара опустил глаза и не без труда сдержал выступающие слезы. Иногда собственную чувствительность хотелось проклинать, но и вправду обидно же. — Я не буду мешать, обещаю!

Старший друг прикрыл глаза на миг, и Лара испытал соблазн опустить щиты, чтоб ощутить хоть эхо его эмоций, но памятуя об оглушительной силе городского фона, не стал. Зол? Раздражен? А вдруг и вовсе страдает от боли?

— Мы идем не в Обитель, Лара, — наконец проговорил Гай устало. — И вам, определенно, не стоит составлять нам компанию.

— Но, Гай…

— Боги Пресветлые, Лара, что ты собрался делать в веселом квартале? Исцелять шлюх от срамных болезней?

— Да! — в запале откликнулся он, а потом замер, ощущая как невесть откуда взявшаяся ярость спадает, словно бы вытекая во вне. — То есть… Что?

Гай покачал головой и только рукой махнул, а Лара все никак не мог осознать только что услышанное. Веселый квартал? Срамные болезни?

— Что такое «шлюх»? — спросил он, отчаявшись справиться со значением этого слова самому.

Лицо старшего его товарища приобрело выражение совершенно неописуемое, если б не тяжесть эмоций всех горожан скопом, Лара бы непременно опустил щиты, чтобы понять, что тот переживал.

— Это именование жриц продажной любви, — тихим голосом откликнулся Илай из-за его спины. — Женщины, которые продают свое время и свое тело за сходную плату тем, кто готов платить. Я не ошибся?

— Мужчины тоже, — влез Анастас, но тут же густо покраснел в перекрестье их взглядов.

Да, Лара был среди тех, кто на него смотрел, но ничего, вовсе ничего не ощущал он в этот момент, разумом пытаясь лишь осознать услышанное. Боги! До чего безумны люди, продающие себе подобных, продающие себя… Да кто же станет за такое платить?

Тяжелый вздох Гая вызвал дрожь и понимание — другие люди.

— Да, — сказал Лара быстро, не позволяя себе больше ни думать, ни медлить. — Да, мы погуляем.

Он схватил Илая за руку и потащил его за собой невесть куда раньше, чем Гай успел сказать еще хоть слово. Лара правда не знал, куда бежит, не знал от чего даже. Казалось, от собственных мыслей. Казалось, пытается обогнать самого себя, и никак не справляется, никак не удается, а потому остановился в итоге у дома с эмблемой оружейной лавки, ни капли не запыхавшись, но все равно пытаясь восстановить дыхание, успокоиться. Илай стоял рядом и смотрел на него странными, непроницаемыми глазами, загадочный и непонятный, как всегда. Не первый, кого он в своей жизни не слышал, не чувствовал и со щитами, и без, но единственный — сейчас, и от этого становилось странно больно. Шлюхи. Те, кто продает себя, как иные люди продали Илая, продают ради чужого удовольствия и звона монет в собственных карманах. Как сложно становилось любить людей, узнавая о них все больше. Лара вздохнул, прислонился к стене и закрыл лицо руками.

— Ларрэ? — изумительно чистое произношение, как всегда, принесло светлую печаль и словно отдых сознанию, утомленному грубой человеческой речью. — Что-то неправильно?

Возможно, будь Лара Линн менее расстроен и погружен в свои размышления, он бы зацепился за формулировку, что звучала верно на языке эльдар и для эльдар, но не в человеческом мире. Но он был таков, каков он есть — так что ничто не смутило его. Лишь успокоило.

— Откуда ты знал? — спросил он, убрав от лица ладони и глядя на юного своего пациента болезненно и задумчиво. — Про шлюх.

— Я много читал, — Илай пожал плечами, затеребил в пальцах край рукава. — Интересно было в детстве.

Лара выдохнул с облегчением, даже глаза прикрыл на миг. А ведь и не осознавал, насколько пугала мысль, что Илай тоже… что Илая тоже…

— То есть ты никогда… — Лара смешался, вздохнул. Подумал и вздохнул еще раз. — Ну, я имею в виду, ты никогда не. Ну. Это.

— Не покупал любовь? — Илай чуть нахмурился, глядя на него как-то непонимающе. — Нет, конечно же, никогда.

— Нет же! — Лара аж рукой махнул от избытка чувств. Да, как он не понимает? — Ты когда-нибудь, ну…

Лицо Илая стало позабавленным, почти смешливым.

— Любился? — он фыркнул. — Да, конечно. С девами и юношами, ночью и днем, — прозвучало почти напевно, почти ностальгически, но весело. — А ты — нет?

Лара моргнул и опустил голову, смущенный. У отца он сперва был слишком юн для таких забав, а после — не успел. А потом и вовсе не до того стало, у людей-то и с учением. У наставника Бриана была дочь, прекрасная, как рассвет, хоть и человечка, вот только она на него и не смотрела. Он было подошел раз, но девушка рассмеялась и погладила по голове, назвала мальчиком и пожелала удачи в учении и встретить суженую, как повзрослеет. А Лара был. Был взрослым. Сто пятьдесят лет, Боги, он по меркам народа своего отца уже даже порог совершеннолетия перешагнул, а они тут все еще…

— Прости, — Илай коснулся его ладони, и Лара вздрогнул, вырываясь из воспоминаний. — Я не хотел над тобой смеяться. Мы идем?

— Да, — ответил он, глядя в на удивление виноватое лицо.

Словно бы пациент его насмехался не над чем-то давно Ларе привычным, а совершил нечто ужасное, непотребное вовсе. Лара проверил даже, но не ощутил ни единой эманации темной силы, выходило, тот и вправду расстроился лишь из-за своих слов. А еще темный.

Тьма — есть зло, корень зла и его исток, говорили люди, учили в академии Ордена, но Лара помнил и иную трактовку. Не в детальностях помнил, конечно, но услышанные тут и там обрывки разговоров эльдар еще в бытие его ребенком у отца складывали совсем иную картину. Нечто общее, впрочем, было: эльдар Тьму принимали, но не одобряли. Лара помнил, темные боевики жили отдельно, отдельно же учились и отдельно готовились к боям, уходили на дальние поляны, а после возвращались, едва ли не истекающие своей стихией. Отец и брат шарахались от них в те дни, и все же — Тьма была лишь одной из стихий, не злом, не запретным и проклятым искусством. Орден учил иному.

Мнению наставников Лара Линн доверял, но любовь его к людям и пример Илая не позволяли принять эту концепцию всецело.

Как-то так, погруженный в размышления и добрел он, не глядя совсем по сторонам, почти до светлой Обители. Ощутил лишь вдруг тепло, словно, несмотря на зиму, летнее, жаркое солнце вышло из-за туч, и понял, что они уже совсем рядом. Подумалось, что Илай не откажется подождать его, пока он, ну хоть одним глазком взглянет на здешнюю Обитель, и Лара Линн, все еще блаженно щурясь от прикосновения родной силы, обернулся, чтобы попросить о том своего юного друга и пациента, но не нашел рядом с собой никого.

Ни прохожих, ни собак, ни — о ужас! — Илая.

***

Два безмолвных стражника в кирасах втащили его в полуразрушенное помещение, напитанное силой, что алтарный зал Храма Стихий, заломили руки за спину, а потом и вовсе прикрутили их грубой веревкой к торчащему из потолка крюку. Илай приподнял голову, еле слышно фыркнул и не без труда разлепил губы, чтобы прохрипеть:

— Я испускаю недостаточно света, господа… — и получить по оным губам в первый раз едва ли не на втором слове.

А после — и во второй, и в третий. Напоследок один из стражников, рыжий и веснушчатый, отвесил ему пощечину и запихал в рот грязную, отвратительно горькую тряпку. Второй же дернул за волосы, заставляя запрокинуть голову. Неожиданно резкий свет резанул по глазам (пока Свет иной расходился остаточными волнами пламени по всему телу) и пропал, сменяясь абсолютной тьмой.

Не силой, не родной стихией. Просто темнотой, запахами сырости, мокрой ткани и паленого мяса. В иной день он выпустил бы Тьму или серую, неокрашенную хмарь, но — не сейчас. Илай был почти полностью, совершенно, абсолютно пуст, и это была полностью, совершенно, абсолютно его вина. Его — и его непомерного самомнения.

Он попытался сглотнуть, чтобы смягчить боль и жар в обожженном горле, но горечь исходящая от заполняющей рот ткани заставила поперхнуться, закашляться, дернуться и ощутить боль уже каждой клеточкой измученного тела, спазмы в вывернутых руках и иглы в висках и затылке.

Это был конец.

Илай не кричал. Старался молчать совсем, не издавать ни единого лишнего звука, не двигаться, терпеть накатывающие боль и жар, охватывающие его словно кольцами арканы, липнущие к коже, стягивающие, как иные змеи своих жертв. Илай был этой жертвой и не мог сбежать, не мог отбиться. Не мог сделать ничего — только ждать. Ждать и осознавать, что это по-настоящему. Что это произошло и происходит, и что чуда не будет, не спасет его Тьма, их мать, от собственной глупости, никто и ничто не спасет. Илай звал ее, отчаянно и безнадежно, громко и мысленно, быстро и медленно, по слогам и напевно, но она не пришла. И был только он — он один. И никаких чудес.

Илай все равно ее звал.

Он понятия не имел, сколько прошло времени, потому что Тьма так и не откликнулась, но беззвучные мольбы его в какой-то момент прервал чужой голос, наполненный пламенем и металлом, наполненный такой темной гордостью, что зубы почти сводило от добавленной горечи.