Ход пятый – Вешна (2/2)

Что ж, им было чем гордиться: он же здесь, связанный и висящий. Сегодня, сейчас. Он надеялся — не навсегда. Он хотел верить, но чуда не случалось, а боль становилась все нестерпимее, росла и крепла. Хозяин голоса меж тем закончил говорить со стражами, подошел ближе — Илай чувствовал каждый его шаг нарастающим жаром на коже и пульсацией в затылке — и обратился к нему:

— Занятно, темный раб? Кто твой хозяин, мальчик? — Илай не ответил, не мог ответить: грязная тряпка все еще забивала рот, но человека напротив его молчание не беспокоило. — Кто позволяет тебе творить свои противные Богам чары, смущая людские умы и сердца? Вы пойдете на костер вместе, мальчик, ты и тот, кто укрывал тебя от суда и расплаты, ты понимаешь? — он странно фыркнул, Илай ощутил грубое прикосновение к губам и подбородку и услышал смешок. — Воины верят, мальчик, вправду верят, что ты сможешь что-то сделать с ними, зачаровать голосом или проклясть. Но ведь это не так, мальчик, у тебя же не осталось сил? Не так ли? — сильная рука безжалостно рванула волосы, запрокидывая голову еще сильнее, а потом кляп резко выдернули. — Отвечай, ну!

Илай хрипло рассмеялся, закашлялся и сплюнул сгусток соленой горечи. Что он несет? Боги, Мать, Стихии прочие, что он несет? Мать, верни ему разум. Мать, защити его от сына твоего, ибо нить его жизни становится тоньше с каждым звуком, каждым вздохом.

Точно Илай знал лишь одно: этого — он заберет с собой, даже если это будет стоить ему жизни и посмертия. А это будет, будет, и все это — его вина. Его и только его, пусть даже началось почти случайно, хотя, коли не лгать себе, он думал. Хотел этого, планировал это, Тьмой клялся даже отомстить, и пусть он не ощутил следа тех, кто сжег ту памятную деревню в Обители Вешны, это был тот же Орден. Разве не отвечает одна рука за то, что творит другая? Разве нет?

О том, что в таком случае подошли бы и его нечаянные спутники, Илай старался не задумываться.

Случай привел его в город, случай дал ему шанс прежде, чем старший из магов понял бы, что ему некуда и не к кому возвращаться. Случай и Ларрэ. И вот это, свершившееся, набор полубезумных случайностей, что привели его едва ли не к самим воротам Обители, заставили задуматься, что причудливую нить сию сплела сама Владычица Судеб, и пойти по ней до конца. Илай только не думал, что концом этим будет его собственная окончательная смерть.

От Ларрэ он сбежал без труда, стараться не пришлось (и как было не подумать после этого, что все это — воля Богини), спрятался меж домов и выждал достаточно, чтобы тот прекратил искать, прекратил плакать и даже ушел так далеко, что Илай совсем перестал ощущать жгучий фон силы целителя, более светлый, чем фон обители даже. Дальше, думалось ему, он войдет в кованые, узорчатые врата, убьет стражу, да выжжет темным пламенем все на этой земле.

Думалось, да. Не случилось.

Он и впрямь убил стражу — но появилось лишь больше. Он и впрямь зажег темное пламя, и оно загорелось ярко и полно на белых стенах и на земле, и оно в пепел обращало тех, кто его касался, кто не успевал закрыться щитами достаточно сильным, но — он был один. А светлых… светлых было куда как больше.

Темное пламя, тлен, знак Боли — вот и все, что он успел. Последний канул в пустоту почти сразу, едва ли задев пару воинов, что к нему бежали, а дальше Илай лишь оборонялся, сплетая щиты в сложные многоконтурные цепи арканов, пытаясь атаковать, но неизменно проваливаясь. Они не торопились, светлые. Они не жалели своих, позволяли им умирать под ударами, пока силы в нем не осталось с три грана, и он не взмолился к Тьме, которая не пришла.

Тогда — они ударили по-настоящему.

Лицо ожгло резкой болью. Илай выдохнул, закусил порванную и кровоточащую губу, ощущая соль, металл и сладость чужой ярости во рту.

— Отвечай мне, мальчик!

Так много темной, темной ярости.

Так много темного, темного наслаждения.

Человек перед ним упивался собой, упивался победой и причиняемой другому болью, и в этом не было ни капли Света, но Свет это словно бы не смущало. Словно бы это был другой Свет.

Илай чувствовал щиты и исходящий от них жар.

Илай хотел бы лишиться повязки на глазах и увидеть цвет силы этого человеческого мага.

— Я не трудился запомнить вопрос, — прохрипел он и широко улыбнулся от кисло-сладкой, винной злобы, прокатившейся по языку.

Чужие злость, ярость и ненависть. Тьма перед глазами, сладость на языке, боль во всем теле. Илай не почувствовал удара. Он улыбался, впитывая в себя разлитое по комнате крошево истинной Тьмы, преддверие силы. Его окатили ледяной водой, чтобы привести в чувство, но он лишь улыбнулся шире, приветствуя холод, ощущая, как расходится он по венам морозными струйками, собираясь в груди, вокруг сердца.

— Ты будешь гореть долго и ярко, щенок, — процедил человек, но последнее слово прозвучало тише, неувереннее, и Илай знал, почему, Илай тоже слышал.

Слышал то же, что и он.

Звуки боя за дверью, так далеко и так невозможно близко, знакомый Свет, знакомые чувства, со вкусами и жаром которых он уже почти сроднился. Гай. Анастас. Ларрэ. Надо же, не бросили.

Пришли.

Илай улыбнулся и позволил себе провалиться во Тьму.

Пустил Тьму в себя.

***

Очень, очень много слов было, что Гай хотел бы высказать вслух, но ни одно из них в должной мере не передавало его впечатлений от глубины и всеохватности задницы, в которой они находились. А потому он просто монотонно ругался себе под нос, почти неслышно — он надеялся — для прочих, утаскивая на руках от догорающей Обители Ордена, Обители Света, беспамятного и раненого темного мага.

Боги, когда и как это — стало его жизнью?

Боги молчали.

Боги, видно, вовсе отвернули от них свой взор, иначе Гай не мог найти объяснения происходящему. С самого того момента, как Лара заметил умирающего раба все шло не так, поворачивалось самой неожиданной стороной, что раз за разом встающая на ребро монета. Казалось, наладилось. Казалось, за ту неполную неделю, что провели они в пути от сожженной Орденом деревни до Вешны, нащупалось шаткое равновесие, и бурелом их пути обратился в протоптанную дорогу.

Если быть откровенным до конца, Гаю стоило признаться, что оборвалась та дорога, едва они вошли в саму Вешну. Не завершилась, но оборвалась внезапно, предлагая им — ему — выбирать. Оставляя его наедине с мыслями, невеселыми, как на подбор. Удивительно ли, что кончилось так?

Городская стена появилась вдруг, а вот лаз в ней, узкий и заставленный ящиками да мешками, был хорошо знаком еще с прошлого его визита в этот город, с недолгой в нем службы. В этом было что-то от привычек того мальчика с самого дна, которым он перестал быть годы и годы назад, но оставался где-то глубоко в душе. Первым делом Гай всегда узнавал, как можно сбежать. Все остальное — после. Лучшие и худшие места, достойные таверны, дома, где за приемлемую цену можно купить и комнату, и молчание, женщины, что за золото закрывали глаза и задирали юбки, оружейные лавки и целители — все после. Сначала — увериться в наличии обходного пути, а лучше не одного. В Вешне он знал три, но лишь в один из них верил.

Видимо, не зря.

Гай отдал бесчувственного парня Анастасу и не без труда сдвинул ящики в сторону достаточно, чтобы открыть им узкий проход. Сперва он подтолкнул туда Лару, после — пролез сам, забрал у Стаса темного, дождался, пока тот вылезет тоже, и не стал даже закрывать лаз обратно, просто пошел к лесу. Магией здесь точно больше не стоило светить. Ни светлой, ни серой — никакой. И так достаточно наследили. Заставят и без них, если повезет, даже раньше, чем дыру обнаружит стража или Орденские ищейки.

Если им повезет. Конечно.

Гай читал, в бытность свою подмастерьем Ордена еще, какой-то старинный трактат, в коем среди прочих легенд и историй была одна, где рассказывалось о людях, которых считали воплощенным несчастьем. Мол, тысячу, если не более лет назад, коли наступал в деревне мор скота, или дети погибали, всех жителей проверяли, бросая в стог сена, где лежали средь сухих остовов несколько игл. И тех, кто укололся («того» отчего-то уверенно указывал рассказчик) ослепляли, да изгоняли прочь. Верили, несчастья и неудачи уйдут следом.

Тогда он только посмеялся, да отложил книгу. Сейчас — на полном серьезе раздумывал отыскать подходящий стог и пару игл. Темный паренек, что удостоился жалости их целителя-полуэльфа, право, словно бы выпал именно из того рассказа, но Гай подозревал — небезосновательно — что история юного раба куда как более избита и тривиальна. Много он видел таких в богатых домах, куда отправлялся с отцами Ордена, как верный страж и спутник, как тот, на кого можно ненароком указать, да упомянуть одно из самых известных и кровавых судилищ. Каратель Гай, майстер Гай. Длань Ордена и его Судия, достаточно разумный, чтобы понимать, кого стоит, а кого не стоит судить. Пресветлые полагали, что им повезло, и брали его с собой, демонстрируя мощь, бряцали им, что оружием, а он смотрел на не менее пресветлых, либо просто высокородных, в домах которых творилась мерзость едва ли не большая, чем в темных капищах.

Рабов, подобных спасенному Ларой мальчику, он тоже там видел. Они сидели, прекрасные, что иные девицы, и столь же богато разодетые, по углам и на коленях своих хозяев. Они подносили вино и воду, сменяли блюда на столах, провокационно облизывая губы, да поглядывая искоса, кто соблазнится. Мужеложество почитали грехом и в Ордене, и на улицах, но — когда такое касалось сильных мира сего?

Еще Гай видел, как таких рабов убивали. Запарывали за малейшую оплошность их, впрочем, реже чем прочих: слишком дорого ценились тонкие идеальные лица и совершенство кожи. Но были и иные пути. Гай видел их, истекающих кровью, после пиров знати. Видел зарубленными, коли одному из гостей вздумалось проверить остроту нового клинка. Видел задыхающимися от бесценного вина, что заливали им в глотку шутки ради, видел бесчувственными от боли, когда господа решили поиметь одного вдвоем, а то и втроем. Реже — ибо это творилось за пределами пиров — он видел тела таких мальчишек в канавах и лесах, мальчишек, что повзрослели и перестали напоминать девиц: раздались плечи, проступили мышцы, слишком резко очертился подбородок.

Илай напоминал одного из последних. Илай не должен был жить, потому что таких рабов не перепродавали, их убивали, ибо слишком многое знали они о своих хозяевах и тех, кто стоял рядом с ними. Илай выжил.

Возможно, именно это — память об изломанных телах и скрытом в глубинах глаз отчаянии — и остановило Гая в Вешне. Когда парень, не знающий толком, где жил, безошибочно указал в сторону верхнего града. Когда непонимающе поглядел в ответ на предложение снять рабскую серьгу. Когда словно бы с облегчением последовал за ними в трактир, а не помчался в сторону дома. Гай вспоминал застывшие в смерти совершенные лица, текущие по бледным щекам слезы и темную кровь на богатых коврах. Вспоминал — и думал, что паренька нельзя возвращать. Думал — и осознавал, что понятия не имеет, что делать.

Просьба Лары была лишь удобным поводом отложить время выбирать.

Незнание города или обреченность — что бы ни дернуло мальчишку после упорно вести их в сторону богатых домов, снова этот выбор приближало. И Гай, право, думал лишь обойти пяток старых знакомых, да найти ему хоть временное пристанище, а дальше уж пусть сам, не безрук же, но все пошло совсем не так, и Лара решил поспорить, а он на автомате огрызнулся так, как не следовало.

Да все, все с момента появления Илая шло, как не следовало.

Под тенью деревьев стало легче, спокойнее. он выдохнул украдкой и почувствовал, как расслабляется спина, отпускает напряженная готовность к бою. Стас обернулся на звук, Гай отрицательно мотнул головой, и тот продолжил идти, едва заметно пожав плечами.

Прекрасно. Просто прекрасно. Без лошадей, без припасов, вне закона — и с тремя мальчишками, один из которых то ли истощен, то ли при смерти, другой дрожит и не плачет лишь потому, что еще не осознал произошедшее, а третьего и поминать лишний раз не хочется. Через сколько дней сломается высокородный Анастас, через сколько приведет к ним орденскую стражу, чтобы лишь вернуться в тепло родного дома?

Гай сдержал желание сплюнуть и продолжил идти, пусть и медленнее, прислушиваясь к дыханию бескостно висящего в руках темного. На удивление ровному и спокойному. Почти завидно становилось.

Боги, за какие грехи? Он же даже выбор почти сделал, даже договорился с якобы подслеповатым и умирающим уже битых пять лет хозяином того публичного дома. А что ему оставалось? После слетевшей с языка глупости, после пояснения темного (и еще немного в копилку доказательств его прошлого), после алых щек Анастаса. Повел бы он его на городское дно — закончил бы в Риарде на плахе. Оставил бы где и ушел один — закончил бы в застенках Ордена за мужеложество, а как еще недобоевик-недоученик, воспринял бы его уход? Пришлось тащить в публичный дом, да не из худших, пришлось договариваться с мастером Клейтом, картинно кашляющим в кружевной платок и щурящим глаза от бликов пламени на металле Орденской печати. Пришлось еще и девок выбирать (за это, Боги светлые и темные, да?) и вести их к ожидающему в не самых скромных покоях Анастасу. Майстер-каратель, мать его, старый сводник.

Благо девкой парень удовлетворился: премило покраснел, хлопнул голубыми-голубыми глазами, зачесал назад волосы и, казалось, даже смутился всерьез, когда та полезла целоваться. Гай, правда, не был уверен, чего именно смутился? Ее настойчивости, своей неопытности или того прискорбного факта, что Гай никуда, совершенно никуда не собирался уходить? Ха. Еще чего. Давать этому щенку повод заподозрить себя хоть в чем-то, после оправданного темного и вырезанных воинов Ордена?

Чтобы уйти, надо было быть идиотом в крайней и превосходной степени, а Гай был лишь идиотом среднестатистическим. Медианным, как сказал бы наставник в искусстве арканов и символов, а после заставил бы перерисовывать трехметровую сложную схему в четвертый и последний раз. В общем, он не собирался уходить, лишь постель уступил юнцу, устроившись со своей дамой в глубоком кресле, и едва стало спадать непреходящее уже неделю с лишним напряжение, едва он стал получать хоть какой-то призрак удовольствия от ее поцелуев, как дверь распахнулась с тоскливым скрипом, впуская в комнату рыдающего и хлюпающего носом полуэльфа…

Одна мысль вызывала такое яростное отчаяние, что Гай запрокинул голову, выругался сквозь зубы, а темный на его руках встрепенулся не то от звука, не то от движения, но не очнулся совсем, лишь завозился в своем беспамятстве, перетекающем в сон, прижимаясь ближе и пряча лицо в сочленении плеча и шеи. Боги, когда только он успел заделаться нянюшкой всем этим недоросткам и как избавиться от сей стези раньше, чем меч сменится на спицы с пряжей, а боевые арканы на сказки да кусок смоченной сиропом тряпицы, что заменяет материнскую грудь?

Вспомнился бой в обители, Гай улыбнулся почти удовлетворенно. Ладно, возможно, одеяла, соломенные куклы и сказки о былом подождут еще иных времен. Не полностью потерян он для битвы, пусть битву эту и не он выбирал. Или он, смотря как судить.

Тьму, Свет и смерти он ощутил почти одновременно с приходом Лары, оттого и недолго думал, куда лежит их путь. Был шанс — призрачный, эфемерный шанс — что там не Илай. Хотя в двух сильных темных на одну Вешну одновременно верилось слабо, но шанс был, и Гай надеялся на него, пока они не дошли до Обители, пока вкус чужой магии не стал однозначно знакомым.

Бой уже кончился, когда они пришли. Орденские маги прибирались во дворе, восстанавливая, что можно восстановить, и сжигая в прах все, что нельзя. Включая тела. Гай поморщился, когда нос наполнился вонью горящей плоти, покосился на явно сдерживающего тошноту Лару и пошел к одному из майстеров. Не то чтобы он надеялся договориться миром — он ни на что не надеялся, потому что тогда еще ничего не решил.

Оно пришло позже, решение. Возможно, когда один из Орденских карателей, застонал приходя в себя, и Лара кинулся к нему исцелять, а того все равно сожгли, как замаранного Тьмой. Возможно, когда майстер со смешками рассказывал про ворвавшегося в одиночку в Обитель темного. Возможно, когда он ощутил пробуждающийся алтарь.

Так или иначе, но Гай ударил, и он ждал удара в спину, но Анастас встал рядом с ним, как и закатавший рукава полуэльф, что вдруг — Гай и не знал, что тот умел — вспомнил мастерство создания щитов. Они прорубались через Обитель сталью и магией, и Гай все ждал, когда их победное почти шествие обретет свой бесславный конец, но конец не приходил и не приходил, а из-за двери одной из комнат орденских застенок вдруг плеснуло Тьмой.

Майстер во дворе был неправ. «Темный мальчишка» выложился не весь.

Илай завозился опять, щекотно задевая носом шею, обхватил себя руками, будто мерз, снова затих. Гай покосился на слипшиеся от крови и пота темные пряди внизу и глубоко вздохнул, мыслями возвращаясь к воспоминаниям, теперь невозможно ярким.

Когда они спускались в подвалы, он готов был поклясться, что там как минимум один из высших майстеров, но в комнате они нашли лишь Илая с завязанными глазами, связанного и подвешенного к потолку. Лишь Илая — да горстку пепла на полу.

Гай мог задать ему так много вопросов тогда, хотел задать, но вместо этого просто развязал парня, который зло оскалился, мрачно усмехнулся, растер запястья и повел ладонью порождая каскад арканов немногим слабее и проще, чем мог бы сам Гай. Лара сбледнул, но темный накрыл его серым куполом, все еще ничего не говоря, и пошел наружу.

Вот тогда — он выкладывался, Гай мог чувствовать. Знать. Видеть, как срываются с тонких, подрагивающих пальцев арканы и знаки, а после — волны чистой силы. Видеть, как пальцы дрожат все сильнее, как он бледнеет и начинает замирать после каждого сотворенного колдовства. Возможно, свались он десятком минут раньше, и гореть бы им всем вместе на одном костре, но Илая хватило.

Последний аркан Гай не понял уже совсем. Вернее, не понял как. Они вышли во двор как раз, напротив стояли подмастерья, оставшиеся майстера и воины — довольно, чтобы проводить их четверых в последний путь, — и Илай шагнул вперед, прикрывшись лишь самым простым щитом. Они не напали, видно ждали уловок, но уловок словно бы не было, а темный просто стоял, пошатываясь, тяжело сглатывая, а сила, магия расходилась от него волнами, тонкими струйками, сочилась сквозь его собственный щит, оплетала двор и всю Обитель. Илай поднял руку, и майстер напротив него рассмеялся, ожидая, видно, последнее самоубийственное заклятье, после коего темный свалится без сил, но заклятья не было, не было темной вязи в воздухе, не было ничего.

Илай просто сжал ладонь в кулак и свалился без чувств. И небеса не поменялись с землей местами, а темная сила исчезла, словно бы ее и не было.

Вот только — в Обители больше не было живых.

Что сделал темный, как сделал — оставалось безответными вопросами, а тот, кому можно было бы их задать, лежал на земле и не поднимался. Тогда-то Гай и подхватил его на руки и пошел — не побежал — прочь, надеясь успеть прежде, чем поднимут стражу, прежде, чем найдутся в Вешне иные, привлеченные боем, светлые, прежде, чем бой обратится захватившей город и погубившей его бойней. Стас и Лара шли следом, и это — тогда — почти не раздражало.

Дорого он был готов продать свою и их жизни, но не пришлось, им даже вслед не оборачивались редкие ближе к ночи прохожие, а теперь вот, уже в лесу, уже почти в безопасности, хотелось кричать в небо и вопрошать безмолвных, как всегда, Богов — за что? Отчего не остановили? Отчего допустили? Что дальше?

Никто, разумеется, не отвечал. Никто бы и не смог ответить.

— Довольно! — Стас и Лара обернулись на его голос, оба бледные в рассеянном, тусклом свете едва ли не в синеву, оба с запавшими глазами, усталые и истощенные. — Мы зашли достаточно далеко, — он сгрузил свою ношу под ближайшее дерево и распрямился, потягиваясь. — Приглядите за ним, я разберусь с костром и прочим.

Они кивнули, как два болванчика, а Гай даже ругаться не стал — молча ушел за хворостом. Неделя в дороге по лесам, короткий отдых, бой, магическое истощение и снова леса. Если был бы он их лет — дошел бы вообще досюда?

К моменту, когда он вернулся к ним, желающий лишь запалить пламя, лечь у него и позволить себе провалиться в сон, Лара уже спал, свернувшись клубочком в корнях дерева, там, где он оставлял Илая, а последний сидел чуть поодаль рядом с Анастасом и вертел в руках опавший с дерева листок. Он выглядел усталым, отстраненным, но вполне живым, что сплело в груди странный клубок из облегчения и ярости. Стас поймал его взгляд, и Гай сдержанно кивнул, но не сказал ни слова. Сбросил принесенный хворост и несколько коряг покрупнее, сложил костер и едва ощутимым выплеском серой силы пробудил тлеющий в глубине огонек. Он продолжал поглядывать в их сторону все это время, но темный словно бы ничего не замечал, все так же глядя на пожухлый лист и в никуда отсутствующим взглядом.

— Илай, — тот будто не услышал. Анастас пихнул локтем в бок, темный вздрогнул, растерянно моргнул, лист выпал из пальцев и спланировал на землю. — Что ты там делал?

Парень моргнул снова, потом пожал плечами и опустил голову:

— Ничего.

— Илай, — облегчение медленно растворялось, истаивало под обжигающим напором растущей злости.

— Они должны были заплатить, — произнес темный едва слышно. — Они должны были…

— Что ты сотворил, безумный мальчишка?! — крикнул он прежде, чем тот успел договорить, прежде, чем успел остановить себя и подумать. Ярость пульсировала в груди огненным шаром, поднималась к горлу и выплескивалась словами. — Ты хоть понимаешь, что ты сотворил?! Понимаешь, что я должен сделать с тобой за это?!

— Так сделай! — темный встал, текучим, быстрым движением, в ночных тенях едва различимым. — Сделай!

Гай шагнул вперед, не ощущая ничего кроме слепящей ярости, кроме стекающей с пальцев силы, кроме формирующейся в воздухе между ними печати Света. Он бы убил его. Видят Боги, он бы его убил, даже не зная, за что темный мстил, не раздумывая ни над причинами, ни над следствиями его поступков. Он бы убил его и развеял пепел, а после — ушел бы не задумываясь, так сильна была эта злость, так всеобъемлюще понимание того, что это конец. Что больше нет дороги назад, не в Орден, что он один и вне закона и все — из-за этого щенка, дерзкого щенка напротив.

Он бы убил, но Стас толкнул его в грудь, и что-то словно покачнулось, зазвенело, разбилось и осыпалось осколками на землю.

— Нет, — сказал ему подмастерье Ордена, еще один щенок вроде того, которого Гай хотел сжечь и забыть навеки, формируя в ладонях плетение, что он бы развеял даже не заметив. — Нет, майстер.

Темный молчал. Только смотрел, но не делал ничего, даже щит не творил.

— Ложитесь, — процедил, сплюнув, Гай и отвернулся к костру, тяжело опустился на землю. — Завтра нам надо оказаться как можно дальше отсюда, — добавил он, закрывая глаза.

Пламя бликовало красным сквозь веки. Уже в полудреме ему отчего подумалось, что это кровь, вся та, что он пролил за свою жизнь, подумалось, что это расплата. Но цвет исчез, истаял, и с пришедшим сном его место заняла тьма.

Или — Тьма?