Ход третий – Темное пламя (1/2)

Деревенька не впечатлила Илая совершенно, как и ни одна из предыдущих, как и ничто в этом убогом человеческом мире, исключая разве что сотворенную Стихиями и нетронутую еще человеческой рукой природу. Все эти деревеньки были на одно лицо, несовершенное человеческое лицо со свойственными ему изъянами: перекосившиеся домишки, потрепанные временем и ветрами, босоногие людишки, что едва изъяснялись на собственном языке и толком даже не могли рассказать Гаю о своих бедах, хоть тот и пытался спрашивать. Илай слушал вполуха, понимая с пятого на десятое и стараясь лишний раз не вдыхать слишком глубоко — запахи человеческих деревень не вдохновляли тоже.

Те же чувства в полной мере, как ни странно, разделял его незадачливый «учитель». Анастас едва терпел происходящее, избегал прикасаться к деревенским с горчащей на корне языка брезгливостью, отшатывался от подачек подобострастных женщин с кисло-сладким ужасом. Илай пил его чувства, что терпкое дворцовое вино, пил, что из полноводной реки, а река становилась шире и шире. Подобное зовет подобное — мастер Льон некогда говорил это принцу, но тот не мог понять, не среди своего народа, от рождения закрытого природными щитами, а Илай вот осознал. Испытал.

Остановиться только не мог.

Тьма звала Тьму, а та призывала Тьму еще большую. Темные и недостойные чувства в душах его спутников, мысли в их разумах взывали к Илаю, и тот тянул их в себя ручейками силы, но место выпитого занимало то же самое, лишь чернее, лишь шире, лишь глубже. Он все еще оставался непристойно слаб для мастера Тьмы, но силы возвращались, и даже Ларрэ уже не мог выжечь их до дна своими арканами. Накидывать щиты Илай, правда, не рисковал, а Стас не учил его им, словно бы что-то подозревая, хотя подозрения в нем не чувствовалось вовсе. Презрение, ярость, ненависть, иногда даже страх — но не подозрительность. Разделивший его отвращение к человечкам светлый словно бы не мыслил такими категориями. Лишь гневался, как мог бы гневаться принц, но, тем не менее, послушно делал все, что просили.

Все, что просил Гай.

Человеческий уклад напоминал Илаю головоломку, где половина кусков осталась изломана после предыдущей попытки ее собрать, еще часть потеряна, а оставшаяся — не позволяла даже предугадать форму результата. Ему думалось, троица светлых подобна боевым триадам стихийников его родины, что они дополняют и увеличивают силы друг друга и друг другу равны. Думалось, что, как и в учебниках, в человеческом мире славят императора и его наместников, а прочие люди живут своей жизнью по установленным этими наместниками законам. Реальность отличалась от учебников, что Тьма от Света. Илай мог нащупать некую общность, но дальше полярности расходились и ветвились совершенно невообразимо. Невольно разделяющие с ним путь светлые маги не были триадой и не были равны, они даже друзьями не были, как мог он судить по их чувствам. Гай оказался не просто старшим, но главным, его слово было законом, что и Анастас, и Ларрэ соблюдали, лишь изредка пытаясь — смея — спорить. Силы же их расходились настолько, что Илай даже представить себе не мог мир, в котором эти трое смогут слить их воедино. Разве что уложить одного из троих на жертвенник, тогда, быть может… а, к чему эти бессмысленные построения!

Люди тоже. Ни разу не слышал он, чтобы они поминали императора или его избранников, зато светлый Орден, к коему, как он понял, принадлежали и его спутники, славили через слово. Уповали на их защиту, просили о милости. У людей правят маги? Но — как?

А еще правила. Правила, обычаи, нечто странное и совершенно непонятное, чему он не мог найти объяснения ни в одном из своих-принца воспоминаний: завешивать закатный угол избы белой тканью, с которой Илаю издевательски подмигивала где-то нарисованная углем, а где-то (в домах побогаче) вышитая ssa’i’enve. Руна вечной жизни, жизни после смерти, древний символ Тьмы и немертвых смотрел на него с белых полотнищ в мире, где молились Свету и проклинали Тьму. И тому он не мог найти совершенно никакого объяснения.

Человеческий староста отошел от коня Гая, позволяя тому спешиться, но продолжил говорить что-то настолько быстро и неразборчиво, что Илай не мог осознать ни слова, только соскользнуть на землю вслед за Анастасом, Ларрэ и рабом, да стоять рядом, глядя на курящийся над дальней избой дымок. Наставники говорили принцу, что в человеческом мире есть разные языки и диалекты, но видят Стихии, Илай даже знать не хотел, как назывался этот, где исковерканные слова известного ему языка щедро перемежались мычанием, эканьем и подобострастными поклонами. Знать бы еще, что из этого значимо. Гай кивнул и махнул рукой Ларрэ, который торопливо кивнул тоже, снял с седла наполненную эликсирами и травами сумку и торопливо пошел, почти побежал следом за старшим магом. Раб ушел с ними, а вот Анастас остался с лошадьми, как и сам Илай, совершенно не жаждущий глазеть на человеческий быт в подробностях — уже насмотрелся, довольно.

Младший из магов не начинал разговор и не тяготился повисшей тишиной. Отстраненно глядя в небо, он пропускал сквозь пальцы левой руки — Илай содрогнулся от одного зрелища — потоки силы, сплетая их в сложный каскад боевых арканов, а после не отпуская, но развеивая. Стихии и Боги всемилостивые, кто учит их здесь и чему учит?

Вбитое едва ли не с младенчества «правая — для магии, левая — для меча» заставляло Илая почти тянуться хлопнуть по руке, почти кричать, но он держался и старался не смотреть и не делать, а каскады становились все сложнее и сложнее, правда, наполнять их силой светлый больше не рисковал. Илай следил — и понимал почему: Анастас едва удерживал контроль над собственными плетениями, едва мог развеять их, такие многоуровневые, без следа. Хотелось попробовать самому. В своей полярности.

У принца не получалось никогда, но у принца были лишь крохи силы — Илай знал, Илай помнил — и он не был принцем. Уже или никогда. На самом деле, не важно, но попробовать хотелось, испытать свои пределы и границы, похвалиться своим умением перед непрошенным «наставником» в высоком искусстве.

Нельзя, нельзя.

Последний каскад из семи арканов ускользнул от младшего мага Света с тихим шипением, разорвался в воздухе облачком сияющих искр и осыпался на землю. Наблюдавшие за этим деревенские дети засвистели, захлопали, запереглядывались.

— Якое колдунство, господарь маг! — выкрикнул один из них, и Анастас усмехнулся в ответ, запуская в небо десяток светлых птиц, рассыпающихся похожей блестящей пылью, пока Илай пытался осмыслить набор непонятных и незнакомых слов.

«Якое»? «Колдунство»?

Право же, когда наставники говорили, что люди разумны, имели ли они в виду всех людей?

Гай и Ларрэ вместе с рабом вернулись раньше, чем Анастас успел исчерпать резерв до дна, а Илай дойти хоть до чего-то в своих измышлениях. Старший из магов, правда, теперь хмурился, целитель выглядел до крайности истощенным, а вот на раба Илай не смотрел. Подобие человека его не интересовало.

— Много больных? — почти сочувственно спросил Анастас у пошатнувшегося целителя, тот мотнул головой и прижался лбом к лошадиной шее. — Воды?

Ларрэ с благодарностью припал к горлышку протянутого кожуха, а Гай положил руку ему на плечо, щедро делясь невозможно светлой, казалось бы, для пляшущей за щитами Тьмы силой. Илай видел, как половина ее пропадает втуне, просто потому что целителя, видимо, не учили работать с такими потоками, но молчал, потому что замечать подобное он, якобы случайно оказавшийся одаренным, не мог, не должен был уметь.

— Говорят, в лесах нежить или темные, — негромко произнес наконец старший маг, убирая руку с плеча Ларрэ, и отошел к своему коню. — Пропадали люди, находили истерзанные тела. Мы должны проверить.

Анастас встрепенулся, потянулся к мечу, нащупывая рукоять, как показалось Илаю, почти неосознанно:

— Точно нежить?

Гай вздохнул и на миг прижал пальцы к глазам, по небу прокатилась горьковатая тоска с привкусом отчаяния.

— Крестьяне, Анастас. Нежить, оголодавшие волки, увидят ли они разницу? — он махнул рукой и легко взлетел в седло. — Неважно, мы все равно должны проверить. По коням, живее.

Илай подчинился вместе со всеми, даже раб вскарабкался за спину Анастаса сам, не дожидаясь помощи. Живое имущество магов привыкало к верховой езде довольно быстро для человечка, в памяти Илая еще живы были стертые в кровь бедра раба после первого дневного перехода. Люди. Быстро учатся и быстро сгорают.

Смертные.

Смерть.

Он чувствовал ее запах, аромат сладости, мороза и металла, тесно сплетенных в единый шлейф, чувствовал его повсюду в человеческом мире, но особенно ярко почему-то сегодня, почему-то здесь. Нежить и темные, темные и нежить. Разве не всех истребили человечки в бесконечной погоне за Светом? Кто-то остался?

Аромат не пропадал, лишь усиливался, но поиски показали, что — нет. Не остался, лишь глаза страха человеческих крестьян оказались невыразимо велики. Трех волков, упитанных до отвращения и кинувшихся на спешившихся всадников, как на законную добычу, Анастас сжег сходу, по четвертому, самому умному и самому крупному, что пытался напрыгнуть на беззащитного раба и стоящего рядом Илая из кустов, Гай ударил печатью Света, сложное плетение слетело с облитых кожаной перчаткой пальцев с отработанной легкостью. Илай даже испугаться не успел, не успел и отреагировать. Что было бы, если б волк вцепился ему в горло?

Он думал ровно об этом, не мог не думать, когда конь вдруг встал, как вкопанный, так резко, что Илай качнулся и едва не полетел с неудобного и непривычного седла, чудом удержался. Проклятые человечки, надо же только придумать такое извращение было, силы им что ли мало по миру разлито — бери и пользуйся. Магическая упряжь, чем только не устроила? Боги Светлые и Темные, Мирэ, мать, смилуйся!

Илай толкнул проклятого мерина каблуками, но тот не шевельнулся даже, продолжил стоять, словно не замечая его потуг. Остальные лошади тоже замерли, Гай обреченно вздохнул и спешился, помог спуститься на землю и Линнэ. За ними последовали Анастас с рабом и сам Илай — глупо было бы маячить в седле, пока все где-то ходят. Поисковая формула скользнула с пальцев Гая светлым кольцом, задрожала меж деревьями и исчезла, но странно исчезла, не растворившись в лесу, а будто окутавшись тьмой и будучи поглощенной ею. Все-таки темные? Здесь?

Вглубь чащи он бежал едва ли не впереди всех, скользя меж деревьев так, как привык дома. Не задумывался даже, как выглядело это для его вынужденных спутников, настолько тянула вперед обещанная близость холодной, родной и злой силы. Воздух сгустился, Илай чувствовал Тьму на вкус — металл и лед, терпкая горечь, легкая сладость, свежая кислинка. Он облизнулся, вдохнул глубже, чувствуя, как распирает и поет в груди, как заходится сердце, чтобы ударить раз — еще раз — и остановиться, цепенея в ледяных оковах, уступая место истинной смерти, уступая место силе.

Ларрэ жестоко рвало в кустах, но он даже не обернулся, шагая вперед, к средоточию стихии. Видят Боги, он не думал, что у людей может быть — так. Только в Храме чувствовал он доселе такой воздух, такую мощь, такое наслаждение. Поляна открылась — вдруг, более похожая на языческое капище нежели на храм. Но алтарь был, и жертва на нем была. Не живое еще сердце, не вино и не хлеб, не чаша с кровью — человек. Связанный и плачущий, слишком маленький, чтобы быть взрослым. Илай замер, что кони перед краем чащи, замер, оглядывая людей в черных плащах, замер, глядя на дитя на жертвеннике, на багровые потеки крови.

Сладковатый густой воздух пьянил. Нес силу. Нес память.

Илай мог бы назвать их поименно, никогда не зная. Назвать каждого, кто умер на этом камне, каждого, кто отдал свою жизнь за чужую силу, ничью силу. Они, эти люди, даже не могли принять то, что получили. Не могли использовать.

Они просто убивали. Жестоко и кроваво убивали. Просто так.

Ярость, всегда бывшая пламенем, сегодня ощущалась ледяным ветром, крошкой, бьющей в лицо, иглами, впивающимися в кожу. Илай вдохнул глубже. Задержал дыхание. И отпустил ярость на волю. С пальцев сорвалась не птица смерти даже. Просто пламя.

Просто темное пламя и туман, от которых не было спасения.

Они кричали, они умирали в муках, а он пил их силу и силу всех ими убиенных, пил их жизни. Он в пыль и песок стирал жертвенники и ритуальные ножи, гнили и разваливались деревья, в труху рассыпалась трава.

Когда туман рассеялся, когда пламя стихло, на поляне не было ничего: посеревшая, выжженная будто, земля, пыль — и связанный ребенок, плачущий ребенок. Живой ребенок.

Илай улыбнулся, шагнул к нему и замер, даже не зная, что ощутил раньше: чужую ладонь, обхватившую запястье, или палящий жар формирующейся позади огненной плети. Он ждал удара, ждал боли, ждал прокатывающейся по всему телу волны обжигающей силы, но аркан все нависал, а боли все не было. Гай не торопился бить, хотя он даже щитов не поднял — что за глупец! — хотя сил после сотворенного безумия осталось на донышке, а он даже накопленную этими мразями в их жертвоприношениях сжег, а не втянул в себя. Не хотел мараться. Вдвойне глупец.

— Должен признать, это многое объясняет, — негромко и на удивление спокойно наконец проговорил старший из светлых. — Драться будем? — Илай помотал головой, не пытаясь даже отнять руку. Куда ему. Это не попытка убить его магией или сталью, это вообще не попытка убить, и даже чувства мага за его спиной подернуты равнодушной дымкой, бесполезные для восстановления хоть капли лишней силы. — Хорошо. Я видел, что здесь было. Должен признать, сделал бы то же самое, хоть и менее эффектно.

— Я не… — Илай запнулся не зная, что сказать.

Не хотел? Не думал? Не понимал?

Все он понимал.

— Анастас тебя не тронет, — очень тихо сказал Гай, когда он так и не закончил фразу, продолжая молчать. — Нет, пока я не прикажу. Лара разве что залечит до смерти, а у раба нет оружия. Давай попробуем по-хорошему, парень, я совершенно не хочу тебя убивать.

Илай бы тоже предпочел обойтись без этого удовольствия.

— Как это — «по-хорошему»?

Маг задумался, но плеть не пропала, не ослабла даже, а пальцы продолжали обхватывать запястье обманчиво легко. Принца тренировали недурно, но мага, судя по всему, тоже, и Илай мог обоснованно предположить, как именно вывернется его рука, буде он вздумает дернуться, и как он полетит на землю, скованный плетью из светлой, обжигающей даже не только пламенем, силы.

— Я подвешу плеть, ты отойдешь в сторону, мы разберемся с ребенком, найдем спокойное место и поговорим, — Илай содрогнулся еще на первой фразе, едва не прослушав остальное. Висящий над головой, завязанный на применение Тьмы аркан такой силы… человек был искуснее, чем он думал, а он сам — глупцом. Не вдвойне даже — втройне. — Я не хочу тебя убивать, парень, — повторил Гай, словно его желание или нежелание хоть что-то меняло. — Но и вести тебя в обитель теперь — то же убийство.

Сложно было спорить.

Илай потянулся к силе, почти неосознанно, но одернул себя сам и медленно кивнул. Он тоже не хотел. Убивать их.

Пока что? Уже?

Свет колыхнулся за спиной, прошелся мурашками и жаркой волной по коже, и плеть зависла, незримая, что свернувшаяся, но готовая к удару змея, ожидающая лишь одного неверного шага. Пальцы на запястье разжались, и Илай отступил, отошел к одному из уцелевших, припорошенных пеплом деревьев, глядя, как маг походит к ребенку, отработанными, скупыми движениями бросает диагностические, исцеляющие, усыпляющие чары, а после поднимает его с земли. На лице Гая при этом ничего совершенно не отражалось, будто приклеенная намертво маска, не отходящая даже по уголкам: ни радости, ни гнева, ни счастья, ни досады, ни злости.

Плеть вдруг выцвела, на миг отдаляясь, становясь эфемерной и совершенно не ощутимой.

— Щиты набрось, — прошептал словно бы в воздух Гай, проходя мимо него с ребенком на руках.

Илай не задумываясь подчинился. Плеть вернулась сразу, как он закончил, а после — стало ясно зачем. Старший из магов не шевелил ни пальцем, не строил арканы или их каскады, он просто залил поляну (да и половину чащи вместе с ней) чистой силой, чистым Светом, и только сотворенные щиты — те, что Гай позволил ему сотворить, — скрыли Илая от этого обжигающего потока. Зато Анастас разогнулся и отнял руку от груди, а Ларрэ, вроде бы, перестало выворачивать. Только раб стоял так же, поодаль, с слишком широко раскрытыми, наполненными ужасом глазами (о, Илай чувствовал этот ужас, зубы сводило, настолько невыносимо кислым он был), и продолжал, и продолжал творить отвращающие зло знаки, словно это что-то меняло, словно это могло его защитить.

Илай улыбнулся и сделал один маленький, осторожный шаг вперед. Плеть не отреагировала, продолжая обманчиво-сонно нависать над головой, а вот раб отшатнулся так резко, что упал на землю. Было отчего-то смешно и почти обидно, Илай улыбнулся снова, продолжая идти, держась в пяти шагах позади Гая и слыша речь, но не разбирая слов. Человеческий язык, что вроде бы давался до того с завидной легкостью, словно бы стерся из его сознания, оставив звенящую пустоту, жар нависающего светлого аркана, холод щитов и морозец все еще сжимающей сердце кольцами, пульсирующей силы.