Глава 4 (1/2)

Последний раз Дан был в замке лет десять назад, и даже за такое короткое (в масштабах жизни замка) время строение успело изрядно обветшать. Дома, в которых не живут, быстро стареют… будь это хоть деревенская лачуга, хоть дворец. Жермен с женой Абигель жили в одной из пристроек, восстановленной до состояния довольно комфортабельного жилья, и присматривали за замком — чтобы не залезли бродяги, не замкнуло где-нибудь старую электропроводку или не прорвало трубу. Кроме того, они следили за садом и газоном во внутреннем дворе. Абигель обустроила прекрасный цветник, в котором круглый год что-то если не цвело, то зеленело.

— У тебя все в порядке, Дань? — тихонько спросила Ася, когда они только приехали и шли под гулким каменным сводом на замковый двор.

— Да, — ответил он, и, наверное, это прозвучало отчужденно, потому что Ася посмотрела на него встревоженно и прошептала:

— Ты… обиделся, да? — и в ответ на его удивленный взгляд пояснила: — Ну… что я спрашивала… про маму.

Дан покачал головой.

С самого утра его не оставляла непонятная тревога, и это никак не было связано со вчерашним разговором. Или связано? Где-то в глубине его эмоциональной памяти что-то беспокойно царапалось, подбирало ключ к запертой двери. Неужели это из-за разговора на берегу? Видимо, не все камни он пошвырял в море… Потом на одной из развязок мелькнул указатель «Amiens». И Дан сразу почувствовал озноб. Во внутреннем кармане куртки лежал конверт, который он сунул туда перед поездкой...

Розыски на чердаке его ненадолго отвлекли. С братом он перебрасывался колкостями автоматически, это уже происходило на уровне рефлекса. Однако кое-что из найденного на чердаке Дана заинтересовало. Нет, не шпаги: к холодному оружию, в отличие от Анри, он был равнодушен. В самом старом сундуке обнаружился толстый альбом с картонными страницами. Фотографии. Черно-белые, полувыцветшие… Альбом он решил взять с собой. Теперь его почему-то неудержимо тянуло к фотографиям, особенно старым.

— Дань, ты говорил, здесь есть галерея с портретами, — сказала Ася после обеда. — Посмотрим? Дань…

— Что? — переспросил Дан. — А-а… да, конечно.

— Туда надо идти через бальный зал, — сообщил Анри и тут же погасил Асин восторг: — Там полная разруха и света нет. Надо фонарики взять.

— А в галерее тоже темно? — разочарованно спросила она.

На улице сгущались сумерки. Какие уж тут портреты — ничего не разглядишь.

— В галерее свет есть, — успокоил Мишель. — Только аккуратнее там. Под ноги смотрите. Фонарики возьмите у Жермена.

Жермен щедро выдал фонари на всех, и яркие лучи разгоняли сумрак по углам.

— Вообще здесь есть электричество, еще прадед проводил. Только не везде работает.

— Где-то лучше и не пытаться включать, — добавила Камилла. — Проводка старая.

— А вот и бальный зал, — сказал Анри, открывая правую часть тяжелой двустворчатой двери. — Разрешите пригласить вас на котильон, мадемуазель.

— Смеешься, да? — спросила Ася разочаровано. — Здесь как после бомбежки…

Так вот что было за заложенными кирпичом окнами! Лучи фонариков высвечивали обломки кирпичей, разломанную мебель, бликами отсвечивали осколки хрустальной люстры, видимо, сорвавшейся с потолка.

Добираться сюда пришлось сложным путем, по каким-то переходам и лестницам. Из-за отсутствия естественного освещения мрак стоял кромешный, а голоса отражались от стен гулким эхом.

— Под ноги смотрите, — предупредила Камилла.

Они осторожно пробирались через весь зал к противоположной двери. Дан и Камилла светили под ноги, Ася водила лучом по стенам с сохранившимися остатками резных панелей и гобеленов. Было несложно представить, каким великолепием сверкал этот зал в хорошие времена. Потом Ася споткнулась, и Анри взял ее за руку.

— Осторожнее.

— А почему окна заложили? — спросила она у него.

— Чтобы дальше не разрушалось. Застеклить все это — такая сумма…

Анри присвистнул. Под высоким потолком метнулось эхо.

— Не свисти — денег не будет, — рассеянно сказал Дан.

Анри фыркнул, как норовистый конь.

— Ну, не мне это чинить, — загадочно сказал он и спросил у Аси: — Не страшно?

Она помотала головой.

— А чего бояться? — пожал плечами Дан. — Тут привидений не бывает.

Он дернул дверь и оглянулся на остальных.

— Все, пришли. Заперто.

— Могу открыть, — оживился Анри.

— Не вздумай, — осадил его Дан, — сломаешь замок нахрен.

— С чего бы?

— Прекратите, — сказала Камилла и достала из кармана ключ.

Галерея начиналась сразу за бальным залом. Девочка повернула старинный выключатель, и по длинному коридору растекся неяркий свет от висящих на стене ламп причудливой формы. Теперь можно было идти, не натыкаясь друг на друга, но чтобы рассмотреть портреты, приходилось подсвечивать фонариками. Здесь тоже были высокие окна, в них сохранились стекла с витражными вставками поверху.

Самый старый портрет был настолько темным, что удалось лишь разобрать, что на нем мужчина, остальные подробности так и остались загадкой. Наследники графа Дюплесси-Морнэ также затруднились с опознанием изображенного.

— Крестоносец небось какой-то, — сказал Анри, и на этом характеристика портрета была исчерпана.

Они пошли вдоль ряда тяжелых рам. Первые несколько портретов оказались в таком же удручающем состоянии. Потом неожиданно из глубины рамы, как из коридора, выплыла красавица в платье цвета весенней травы, затканном золотыми цветами. В руках она держала белого голубя. Благодаря усмешке, явно прячущейся в уголках губ, взгляд ее казался озорным. Немного портил красавицу длинноватый нос.

— Ух ты…

— Это прапрабабушка нашего Жермена, — развеселился Анри.

— Перестань, — одернула его Камилла.

— А что? Я, например, в детстве так и думал.

— Что с тебя взять…

Они шли по галерее как мимо окон с бронзовыми рамами, и из каждого выглядывала жизнь с балами, менуэтами, войнами, придворными интригами… Да, одна из прапрапрабабок оказалась фрейлиной Марии-Антуанетты и во время Французской революции, когда королеве рубили голову, еле успела сбежать из Парижа в родное поместье. Да и здесь было небезопасно. Народные волнения заставили понервничать местную знать…

Наконец добрались до деда. «Филипп де Морнэ» — гласила табличка на нижней перекладине рамы. Под ярким светом четырех фонарей Ася увидела не старого еще мужчину с тяжелым подбородком, сидящего на стуле с высокой спинкой. Вся его фигура — упрямо сжатый кулак, лежащий на столе, прямая спина, откинутые назад плечи — говорила о привычке и умении распоряжаться. Дед явно был властным человеком.

— Дань, ты и правда на него похож, — сказала Ася, снова осветив лучом фонаря строгое лицо с аристократически высоким лбом.

— А я что, нет? — проворчал Анри.

Ася перевела свет на него, и парень зажмурился.

— Ой, прости. Ты… нет, не очень, — с недоумением сказала она. — Так странно…

— Ну вот, — огорчился Анри, — опять мне не повезло. Хотя характером точно не похож. Дед был суров.

— Разве? — удивилась Камилла.

— Ну да, только не с тобой, — язвительно ответил он, — любимая внучка, он же на тебя надышаться не мог. Это в него ты такая зануда.

Камилла улыбнулась.

— Дедушка был хорошим…

— Да, — подтвердил Дан. — Учил меня в шахматы играть.

— А ты мне все время проигрывал, — сказала Камилла и неожиданно показала брату язык.

— И до сих пор проигрываю, — засмеялся Дан.

— Ну их, этих умников. Ася, пойдем отсюда.

Анри решительно обнял девушку за плечи.

— Ты смотри, таки увел, — удивился Дан, когда они с Камиллой остались вдвоем. — Вот проходимец.

Камилла посмотрела на него и ничего не ответила. Портрет деда был последним, дальше стена осталась пустой. Сменилась эпоха, канула в Лету традиция вешать парадные изображения в бронзовых рамах. У Филиппа де Морнэ не было сыновей, а дочери и не думали позировать художникам. Изабель не любила даже фотографироваться, а младшая, красавица Анжелика, действительно чем-то похожая на актрису Мишель Мерсье, вышла замуж за русского и уехала из страны.

— Теперь не пишут таких портретов, — грустно сказала Камилла. — Просто вклеивают в альбом фотографии… Дэни, хочешь, я тебя напишу? Когда научусь. И повесим здесь…

Дан смотрел на нее и молчал. Дэни. Так называла его мама. Иногда так говорила и Камилла, но пока была маленькой. После смерти его матери — ни разу.

— Ты чего?

Он закрыл глаза, чтобы не выпустить, спрятать то, что рванулось из самой дальней и темной комнаты его внутреннего дома. И почувствовал, как ладонь Камиллы погладила его по щеке.

— Не грусти, — ласково сказала сестра.

Он обнял ее, и они долго стояли так под строгим взглядом Филиппа де Морнэ.

Абигель открыла для них две комнаты во флигеле, довольно уютные. В одной расположились девочки, во второй — братья и Мишель. Туда Анри притащил найденные на чердаке клинки и сразу взялся их чистить. Дан посмотрел на него и выгнал со всей летящей ржавой пылью на улицу. Мишель с Жерменом на небольшой кухоньке обсуждали хозяйственные дела. А Дан забрался с ногами на кровать, открыл найденный на чердаке альбом… и сразу шагнул через поколение назад, во времена, когда только начинали летать самолеты, Эйфелева башня была молода, а совсем юные наследницы старинного рода гуляли с кружевными зонтиками по бульварам и ходили в недавно появившееся, но уже модное синема. На одной из страниц он увидел деда Филиппа, тоже молодого, но такого же сурового на вид, как на портрете. Как удивительно пошутила генетика: Камилла была копией деда по характеру, а Дан — внешне. Забавно, но Анри тоже был бы на него похож, если бы не озорная натура, наложившая отпечаток на весь его облик.

В комнату зашел Мишель.

— Чего это ты один? Где носит моего неугомонного сына?

— Шпаги чистит. Во дворе.

— А… интересно, насколько его хватит.

— Он же твой сын, — пожал плечами Дан. — Так что на один клинок точно.

— Да уж…

Мишель задернул шторы и сел за стол.

— А ты не хочешь ему помочь?

Дан медленно закрыл альбом.

— Нет… Успею еще.

Мишель посмотрел на племянника с сочувствием. Его тесть оставил очень своеобразное завещание. Денег у него было много, если посчитать нули, выходило очень крупное состояние. И главным разочарованием в его жизни стали дети. Дочери, на его взгляд, выбрали мужей крайне неудачно. И Филипп всей душой привязался к внукам. Изабель и Анжелика сделали выбор сами — пусть и живут за мужьями. Но их дети ничего не выбирали и пострадать не должны. Особенно суровый характером дед любил внучку. Они проводили часы за шахматной доской, и Камилла уже в пять лет прекрасно разбиралась в хитростях гамбитов, разменов и рокировок. Он в самом деле оказал огромное влияние на формирование ее характера, так что когда Анри заявил: «Ты зануда в деда» — был совершенно прав.

Филипп разделил состояние на три неравные части. Первая, самая крупная, отошла Даниэлю — но с условием, что он три четверти суммы потратит на восстановление замка. Дед, приглядевшись к десятилетним внукам, решил доверить родовое гнездо именно ему. Анри получил гораздо меньшую часть и без всяких обязательств. Камилле досталась самая маленькая сумма, но и она позволяла жить безбедно. Однако по условиям завещания деньги они могли получить только по достижении совершеннолетия.